Однажды утром он без обиняков дал понять Нэг, что ей в его постели больше не место. Этого дня только и дожидались ее недруги. И все, кроме нее, чувствовали его приближение. Вернувшись с хлопкового поля, она обнаружила, что ее скарб уже швырнули в хижину Иова, ознаменовав тем самым ее падение в глазах деревни. Ее позора они алкали больше, чем пищи. Хижина парий закалила Нэг. Так уж получалось, что тут проступало нутро каждого обитателя.
С матерью Коры Нэг дружбы никогда не водила, что не помешало ей привязаться к девочке, оставшейся беспризорницей. Ночью после праздника и все последовавшие за ним дни экзекуций они с Мэри выхаживали Кору, врачуя то, что осталось от кожи, рассолом и припарками и заставляя девушку есть. Они гладили ее по разбитой голове и пели над ней колыбельные, словно баюкая через нее детей, которых лишились. Милашка приходила проведать подругу, но дурная слава хижины Иова была ей ведома, поэтому в присутствии Нэг, Мэри и остальных женщин она дергалась и долго сидеть с Корой не могла, нервы сдавали.
Кора лежала на полу и стонала. После побоев прошло две недели, и все это время ее терзали приступы головокружения и пульсирующая боль в голове. По большей части ей удавалось, превозмогая это, работать в поле, но порой она могла только, боясь шелохнуться, стоять и ждать, пока не сядет солнце. Каждый час, когда водоноска шла вдоль поля с ковшом, она вылизывала его чуть не досуха, чувствуя на зубах металлический привкус. Сейчас силы ей совсем изменили.
Мэри подошла к ней с влажной тряпкой.
– Снова мутит? – спросила она, кладя тряпку на лоб Коры.
В ней сохранились нерастраченные запасы материнской любви к пятерым ее детям, трое из которых умерли во младенчестве, а выживших продали, едва они подросли и научились таскать воду да полоть траву на дорожках, ведущих к хозяйскому дому. Мэри и оба ее мужа были из народа ашанти, а на такой товар желающих было хоть отбавляй. Кора пошевелила губами в знак безмолвной благодарности. Стены хижины готовы были обрушиться на нее. На чердаке чем-то громыхала одна из женщин – судя по вони, Рида. Нэг растирала Коре ладони:
– Я уж и не знаю, что хуже: если ты совсем сляжешь и перестанешь мозолить им глаза или если ты выкарабкаешься и попадешься на глаза массе Терренсу, когда он сюда придет.
От неизбежности появления Рэндалла-младшего Кора совсем сникла. Джеймс Рэндалл занемог и слег после поездки в Новый Орлеан, куда прибыл для переговоров с группой торговых агентов из Ливерпуля и посещения обители порока. На подъезде к дому с ним прямо в экипаже случился обморок, и с тех пор на плантации его не видели. Домашние негры распускали слухи, что пока старший брат не поправится, плантацией будет заправлять Терренс. Утром ему предстояло обойти северную часть, чтобы привести ее в гармонию с подвластной ему южной частью. Никто не сомневался, что гармония эта будет замешана на крови.
Руки подруг Коры куда-то ускользнули, стены хижины разжали свою хватку, и она лишилась чувств. Очнулась она в непроглядной темноте. Кто-то положил ей под голову скатанное байковое одеяло. Вся хижина спала. Кора дотронулась до шрама на виске. Из него сочилась сукровица. Она понимала, почему бросилась на защиту Честера. Но тщетно пыталась вызвать в памяти остроту того мгновения, хотя бы малую толику обуявшего ее тогда чувства. Оно пряталось в том самом дальнем уголке ее души, откуда вдруг выплеснулось, и выманить его оттуда не было никакой возможности. Чтобы хоть как-то сладить со снедавшим ее беспокойством, Кора доползла до своей грядки, села на кленовый чурбачок, потянула носом воздух и прислушалась. На болоте кто-то охотился, темнота оживала всплесками и присвистами. Каково это – выйти туда и вперед, через ночь, на Север, к свободным штатам. На такое решиться можно, только окончательно попрощавшись с головой.
Как ее мать.
До своего побега Мэйбл – точное отражение Аджарри, которая, как попала на земли Рэндаллов, так всю жизнь с них ни ногой, – пределов плантации не покидала ни разу. Своих намерений она никак не проявляла; по крайней мере, ни один из допрашиваемых впоследствии не сознался, что знал о них, а в деревне, кишащей мелкими душонками и доносчиками, где за то, чтобы избежать порки девятихвосткой, каждый мать родную готов продать, это было делом неслыханным.
Накануне Кора заснула у матери под боком, и больше никогда ее не видела. Старый Рэндалл забил тревогу и вызвал патрульщиков. Не прошло и часа, как охотничий отряд рассеялся по болотам, еле поспевая за сворой Нейта Кетчума. У Кетчума ловля беглых негров была в крови, в его семье этим профессионально занимались из поколения в поколение. Специально выведенные и натренированные гончие брали след черномазого и шли по нему, не теряя, через несколько округов; а скольких заблудших они загрызли или покалечили! Когда эти твари рвались с поводка, делая стойку, от их лая каждому жителю деревни хотелось затаиться у себя в хижине. Но впереди лежал день на уборке хлопка, и рабам приходилось согбенно делать, что прикажут, несмотря на поднятый собаками шум и вой да на предчувствие кровавой расправы.
Объявления о розыске беглянки были расклеены в радиусе нескольких сотен миль. Свободные негры, зарабатывавшие себе на жизнь поимкой беглых, прочесывали окрестные леса и пытались выведать что-нибудь у потенциальных соучастников. Патрульщики и шайки белого отребья извели и запугали всю округу. Невольничьи деревни на соседних плантациях они перевернули вверх дном, а рабов для острастки подвергли поркам. Но ни гончим, ни загонщикам напасть на след Мэйбл не удалось.
Старик Рэндалл нанял колдунью и потребовал наложить заклятие на его земли, чтобы навести на всякого беглого, в жилах которого течет африканская кровь, страшную порчу. Ведьма позарывала в потайных местах разных фетишей, забрала причитавшееся ей вознаграждение, села в запряженную мулом повозку и была такова. После ее отъезда на плантации не утихали горячие споры о природе заклятия: на кого оно распространялось? Только на тех, кто намеревался сбежать, или на любого цветного, заступившего за магическую черту? Неделю ни один человек на болота и носа не показывал, но потом рабы опять повадились там ковыряться и охотиться, ведь без приварка туго.
Про Мэйбл не было ни слуху ни духу. На плантации Рэндаллов такое случилось впервые. Беглым ни разу не удавалось вырваться на волю: их предавали друзья, подводили звезды, уводя назад, в тенета рабства. После возвращения на плантацию их подвергали изуверским надругательствам и только потом позволяли умереть на глазах у остальных, с суеверным ужасом наблюдавших за постыдной кончиной собратьев.
Прошла неделя, и на плантацию прибыл сам Риджуэй, не к ночи будь помянутый охотник на беглых, а с ним вместе пятеро его подручных, по виду – отъявленные головорезы. Возглавлял кавалькаду зловещий индеец-разведчик, на шее которого болталось ожерелье из сморщенных человеческих ушей.
Риджуэй был шести с половиной футов ростом, с квадратным лицом и толстой, как рукоять кувалды, шеей. Ни при каких обстоятельствах он не выходил из себя, но вокруг него возникала атмосфера гнетущей угрозы, подобная грозовому фронту, который, вроде где-то далеко, но вдруг обрушивается на твою голову с неистовой силой.
Переговоры с Риджуэем длились около получаса. Он сделал какие-то пометки в маленькой книжице; на домашних слуг произвел впечатление человека крайне сосредоточенного и велеречивого. В следующий раз он появился на плантации только через два года, перед самой смертью старика Рэндалла, чтобы лично принести ему извинения за провал. На этот раз индейца с ним не было, его место занял молодой наездник с длинными черными волосами, у которого поверх кожаного жилета красовался все тот же жуткий трофей, низка ушей. Риджуэй оказался в этих краях по делам; он привез соседнему плантатору доказательства поимки двух беглых негров – две отрезанные головы в кожаном мешке. Хозяева порой предпочитали не возвращать пропавших невольников, а преподать урок оставшимся, поскольку за нарушение границы штата Джорджия беглого раба так и так ожидала смертная казнь.
Риджуэй подтвердил, что и до него дошли слухи о пущенной на юге Джорджии новой ветке подземной железной дороги, хотя поверить этому было решительно невозможно. Старик Рэндалл разразился ядовитыми комментариями. Риджуэй заверил его, что всех сочувствующих предадут общественному поруганию и изведут на корню. Вымажут дегтем, вываляют в перьях, в общем, сделают все, чего требуют местные нравы. Он еще раз извинился, откланялся, и его шайка вихрем помчалась на другой конец округа, где их ждал следующий заказ. От заказчиков у них отбою не было, ибо поток беглых, таящихся по щелям да закоулкам, которых надлежало вернуть законным владельцам, не оскудевал.
Перед решительным шагом Мэйбл тщательно собирала вещи. Мачете. Кресало и трут. Пара башмаков, позаимствованных у соседки по хижине, потому что они были покрепче, чем ее собственные. Неделю за неделей опустошенная грядка красноречиво свидетельствовала о необъяснимом исчезновении хозяйки. Накануне побега она выкопала оттуда все подчистую, не оставив ни головки брюквы, ни клубенька ямса – довольно обременительная и неподходящая ноша для путешественницы, которой главное – унести ноги, да поскорее.
Оставшиеся в земле углубления и комья глины вокруг напоминали всякому проходящему мимо о том, что случилось. Но однажды утром грядка была аккуратно перекопана. Ползавшая рядом на коленях Кора засадила ее по новой. Она вступила в права наследства.
Теперь, при неверном свете луны, с раскалывающейся головой, Кора оценивающе осматривала свой крохотный огород. Сорняки, жуки-долгоносики, нечеткие отпечатки чьих-то лап. С того злополучного праздника она ни разу не была здесь. Пора было вновь приниматься за дело.
Визит Терренса на следующий день прошел спокойно, если не считать одного эпизода. Коннелли показывал ему владения старшего брата так, словно младший несколько лет их толком не видел. Вел он себя на удивление мирно, воздерживаясь от привычных сардонических замечаний.
Они обсудили цифры по прошлогоднему урожаю, посмотрели в конторских книгах записи по весовой за прошлый сентябрь. Терренс побранил надсмотрщика за его каракули, но, если не считать этой вспышки, все прошло тихо-мирно.
Ни рабов, ни хижины осматривать не стали.
Верхом Терренс Рэндалл и Коннелли объехали хлопковые поля, сравнивая урожай на южной и северной частях плантации. При их приближении рабы удваивали рвение, и волна бешеного усердия перекатывалась от ряда к ряду.
Неделю за неделей невольники мотыжили землю, выдирая тяпками сорняки. Кусты хлопчатника уже вымахали Коре по плечо, побеги трепетали и гнулись под тяжестью листвы и коробочек, которые день ото дня становились все крупнее. Не пройдет и месяца, как каждая из них взорвется комом снежно-белой ваты. Когда белые проезжали мимо, Кора молила Бога сделать кусты повыше, чтобы ей было куда прятаться. Их удаляющиеся спины уже маячили где-то впереди, как вдруг Терренс обернулся. Он кивнул, указал на нее тростью и поехал дальше.
Джеймса Господь прибрал через два дня. Врач сказал, почки. Старожилы поместья невольно сравнивали кончину старшего сына с кончиной отца. У местных плантаторов старик Рэндалл всегда пользовался уважением. Сейчас, конечно, в центре внимания оказались лихие покорители Запада, но что до здешних мест, то их истинными пионерами были Рэндалл и иже с ним. Именно благодаря их усилиям много лет назад во влажном аду Джорджии выпестовалась новая жизнь. За то, что Рэндалл первым переключился с индиго на хлопок, плантаторы почитали его провидцем, приведшим их к прибылям. Немало изнемогавших от бремени кредитов неофитов обращались к нему за советами, которыми он щедро и охотно делился, и со временем, следуя им, достигали завидного изобилия.
Чтобы рабы могли проводить старого хозяина в последний путь, их сняли с работы. Сгрудившись в стороне, они смотрели, как благородные белые господа и дамы отдают последний долг покойному. Гроб несли на плечах домашние слуги, и сначала это всех скандализировало, но по зрелом размышлении было воспринято как проявление искренней привязанности, возникающей между рабовладельцем и его рабами, взять хоть сиськи чернокожей няньки, которые каждый сосал во младенчестве, или ловкие руки слуг, снующие в мыльной пене во время купания. Под конец панихиды пошел дождь. Церемонию пришлось прервать, но каждый из присутствующих вздохнул с облегчением. Засуха стояла слишком долго. Хлопок следовало хорошенько напоить.
К моменту смерти Джорджа Рэндалла оба брата практически не поддерживали отношений ни с теми, кто приходился их отцу ровней, ни с его протеже. Судя по документам, у Джеймса было немало деловых партнеров, со многими из которых он общался лично, но друзей он не завел. К слову, старший брат Терренса Рэндалла обыкновенной человеческой сентиментальности был лишен напрочь.
На его похороны почти никто не приехал. Рабы трудились на хлопке – урожай на носу, так что какой с них спрос. Терренс говорил, что все прошло согласно последней воле брата. Джеймса погребли в тихом уголке обширного поместья рядом с родителями, а также Платоном и Демосфеном, двумя принадлежавшими старику Рэндаллу мастифами, в которых что покойный хозяин, что черномазые души не чаяли, хоть псы не прочь были поохотиться на кур.
Терренс отправился в Новый Орлеан, чтобы разобраться с делами покойного брата касательно продажи хлопка. Вряд ли хоть про одного беглеца можно сказать, что он бежал потому, что пришла пора, но установление власти Терренса на обеих частях плантации стало мощным аргументом в пользу того, что бежать и вправду пора. Обитатели северной части плантации всегда дорожили тамошним более мягким климатом. Покойный Джеймс Рэндалл отличался жестокостью и грубостью, свойственной каждому белому, но по сравнению с братцем слыл сущим образцом ровного нрава. От историй про то, что творилось на южной части плантации, даже если не вдаваться в частности, а судить по количеству, кровь стыла в жилах.
Большой Энтони решил, что, раз пришла пора, надо действовать. В деревне, конечно, были парни и посметливее, но он своего никогда не упускал. Со времен Блейка это был первый побег с плантации. На заклятье, наложенное колдуньей, Энтони бесстрашно наплевал. Констебли схватили его, спящего, в сенном сарае за двадцать с лишним миль от поместья Рэндаллов. Вернули беглого владельцу в железной клетке, сработанной кем-то из местных умельцев. Дескать, решил на свободе крылышки расправить, – не выйдет, пожалте под замок. На дверце клетки была специальная рамка для картонки с именем обитателя, но про нее никто не вспомнил. Уезжая с плантации, констебли увезли клетку с собой.
Накануне истязания Большого Энтони – всякий раз, если белый хозяин откладывал наказание, он желал превратить его в представление – Цезарь пришел в хижину Иова. Мэри, хоть и оторопела, но впустила его. Гости к ним не почти захаживали, а из мужчин приходили только бедоносцы-десятники. Кора никому из товарок не рассказала о его предложении.
В хижине было полно женщин, они либо спали, либо подслушивали, так что не поговорить, поэтому Кора положила то, чем занималась, на пол и вышла с Цезарем на улицу.
Здание школы старик Рэндалл построил для своих сыновей и будущих внуков, до которых надеялся дожить, но вряд ли в обозримом будущем то, что от него осталось, могло быть использовано по назначению. С того момента, как братья Рэндаллы завершили свое образование, развалюха служила исключительно местом свиданий и занятий особого толка. Милашка увидала, как Кора и Цезарь направляются туда, но Кора, заметив оживление подруги, отрицательно помотала головой.