– Я и забыл про твое фигурное катание, – говорит он. – Наверное, ты и об этом мечтала? Что случилось?
– А, это… – Знакомый укол в сердце. – Так, пустяки. Забудь.
Я тоже встаю и нехотя слежу за его взглядом.
– Но посмотри, у тебя же получалось! Я так и не понял, почему ты бросила коньки.
Он берет фотографию в рамке. Я, тринадцатилетняя, в аквамариновом платье, делаю «ласточку» на льду.
– Да просто интерес пропал, – слабо улыбаюсь я и отворачиваюсь в сторону.
Фотография вызывает тяжелые воспоминания: это тот самый день, когда все изменилось. Я работала над программой месяцами, вся семья пришла, чтобы меня поддержать.
Если я закрою глаза, то снова перенесусь на каток, за многие годы ставший для меня вторым домом. Вспомню сухой морозный воздух. Шелковую отделку на платье. Мрачный Джейк вызывающе смотрел, как мама суетится вокруг меня с фотоаппаратом. Он злился: мама застукала его с бутылкой и перестала давать деньги на карманные расходы. А отыгрался он на мне. Я думала, он подошел, чтобы пожелать мне удачи. И меньше всего была готова к тому, что произошло на самом деле.
– Сколько часов? – прошипел Джейк мне на ухо. – Сколько долбаных часов мне пришлось тут торчать, глядя, как ты катаешься? Мама на этом помешалась, папа тоже тащится, ну а мы с Николь? Ты понимаешь, что нам жизнь сломала?
И ушел, прежде чем я опомнилась. Меня всю трясло.
Я могла бы обвинить Джейка в своем провале. Сказать, что он выбил меня из колеи, и в этом была бы доля истины. Я каталась, а у меня дрожали ноги. Я никогда, ни разу в жизни не предполагала, что в моем фигурном катании может быть что-то плохое. Я всегда считала, что Джейк и Николь гордятся мной. Мама так говорила!
Но теперь я смотрела на все глазами брата. Мамина зацикленность. Деньги, потраченные на тренировки и костюмы. Все сосредоточено на мне. Это стало очевидным до боли. И я не смогла сконцентрироваться на своей задаче и упала. Скверно упала.
Потом все твердили мне: не переживай, на тренировках же получалось, значит, в следующий раз получится. Но в душе я в это не верила. Через три месяца я окончательно забросила фигурное катание, хотя Джеймс, мой тренер, и пытался меня отговорить.
Я не могу обвинять во всем одного Джейка. Дело было во мне. В моем характере. Лучшие фигуристы – прирожденные артисты. На публике они расцветают. Брат завидует? Их бы это только подстегнуло. Перед прыжком они подумали бы: да пошел ты! И сделали бы все еще лучше. А я после выпада Джейка, прыгая, думала: прости меня.
Беда в том, что чувство вины до добра не доводит. Оно тянет вниз. Под конец я с трудом отрывала ноги от льда.
– Ты еще катаешься? – спрашивает Райан, и я чувствую, как мое лицо сводит судорогой.
– Нет, – коротко отвечаю я, но спохватываюсь, что это прозвучало слишком резко. И добавляю: – Я пробовала снова после выпускного. Ни в каких соревнованиях не участвовала, получила квалификацию тренера и обучала новичков.
– Тебя, наверное, от катков тошнит, – смеется он.
– Точно, – соглашаюсь я, хоть это и неправда. Я все еще люблю катки. Хожу в «Сомерсет Хаус» каждый год, как только там заливают лед. С радостью смотрю, как бегают, кружатся, шлепаются люди на коньках. Но сама стою в стороне.
Я забираю у Райана фотографию и осматриваюсь в поисках чего-нибудь другого, но тут вваливается Джейк с пивом.
– Вот вы где! – восклицает он почти обвиняющим тоном.
– Ты маме помог? – спрашиваю я, но Джейк пропускает мои слова мимо ушей. Видит фотографию у меня в руках и закатывает глаза.
– Хвастаешься былой славой, Фикси? Видел бы ты, как она плюхнулась на задницу, – со смешком обращается он к Райану. – Классика. Жаль, я не заснял.
– Не верю. – Райан подмигивает мне. – Готов спорить, ты никогда не плюхалась на задницу.
Я молча ставлю фотографию обратно на комод. Я никогда не упоминала тот день при Джейке. И к тому разговору мы больше не возвращались. Он хоть знает, как меня приложил?
К черту! Жизнь продолжается.
– Постойте! – Меня осеняет идея. – Райан, а ты ведь мог бы поработать немного у нас в магазине. Попробуешь себя в розничной торговле. Мы тебя всему научим! А потом переберешься во что-нибудь… посолиднее.
Выдаю это как обычное деловое предложение, а у самой сердце заходится от безумной надежды. Это же идеально! Буду видеть его каждый день, он почувствует себя членом семьи…
– На этот счет я не уверен. – Райан морщит загорелый нос. – Мне будет неловко на вас работать. Джейк, старик, это ты мне пива принес?
Я изображаю улыбку, лишь бы не выдать своего разочарования. Почему он решил, будто это неловко? Ничего подобного! Но настаивать бесполезно. Не хочет работать у нас в магазине – его дело.
– Так ты помог маме? – снова спрашиваю я Джейка. – Или, может, Николь помогла?
– Господи, Фикси, отвяжись! – закатывает глаза Джейк. – Я маму даже не видел.
С появлением Джейка лопается волшебная защитная оболочка, в которой мы уединились. И внезапно на меня снова накатывает чувство вины. Это я увильнула от работы. Позабыла о празднике и вообще обо всем, кроме нас с Райаном.
– Пойду посмотрю, как там мама, – говорю я. – Вы же ее знаете. Наверняка она опять на кухне.
Благородство тут ни при чем. Мне нужно успокоиться, побыв рядом с мамой. Джейк выбивает меня из колеи, как будто для этого мало одного Райана. Срочно нужна инъекция маминого спокойного, любящего, ободряющего голоса. Пусть скажет что-нибудь такое, отчего я улыбнусь и посмотрю на все совсем другими глазами.
По дороге я заглядываю в гостиную. Все расселись: кто на стульях, кто на полу, болтают, курят и жуют. Но мамы тут, конечно, нету. Я так и знала.
– Мам? – зову я, направляясь по коридору в глубь дома. – Мам, ты здесь?
Я замечаю знакомую голубую ткань через приоткрытую кухонную дверь, но почему-то она не там, где надо. Я ускоряю шаг, хмурюсь, пытаясь осмыслить увиденное. Что-то не так, но я не пойму…
– Мам?..
Я широко распахиваю дверь, и сердце замирает от ужаса.
Мама неподвижно лежит на столе. Рука сжимает кондитерский мешочек, волосы закрывают лицо.
– Мама… – сдавленно окликаю я. – Мам!
Я осторожно касаюсь ее плеча, но она не отвечает, и тогда все у меня внутри сводит от ужаса.
– Мам! Помогите! – ору я в дверь, а сама хлопаю маму по щекам, пытаясь понять, дышит она или нет. Не нахожу пульса, но где он должен быть, этот пульс? Надо было ходить на курсы первой помощи…
– Мама, проснись, пожалуйста! Помогите! Кто-нибудь, ПОМОГИТЕ! – снова хрипло ору я, и по лицу бегут слезы. – На помощь!
По коридору грохочут шаги. Трясущимися пальцами хватаю телефон, все происходящее кажется нереальным. В жизни не набирала 999, и еще гадала, каково это. Теперь знаю. Это самое страшное в мире.
Глава седьмая
Трудно разобраться в происходящем, когда все случается одновременно. Можно крышей поехать, когда пытаешься действовать, но в голове ничего не укладывается.
Сначала на голову сваливается Райан – одного этого вполне достаточно. Потом мама падает в обморок, и мне кажется, что весь мир вокруг рухнул. Наконец приезжает неотложка, и когда выясняется, что все в порядке, наступает шок облегчения.
Хотя на самом деле, конечно, она не в порядке. И как выяснилось, уже давно.
Мама никогда не говорила нам о болях в груди – до чего это на нее похоже! Я чуть не взвыла, когда это выяснилось. Все это время она жила с больным сердцем – и словом не обмолвилась! Врач объяснил, что большинство проблем из-за курения. Она сама не прочь подымить, и папа уделывал в день полторы пачки. И еще, конечно, четырнадцатичасовой рабочий день в магазине. До сих пор. В ее годы.
«Нужны перемены», – твердил нам каждый медик в те несколько дней, которые мама провела в больнице. «Меняйте образ жизни». А когда мама отвечала, что не собирается бросать свою работу, потому что ее любит, тупо долдонили свое: «надо изменить образ жизни». Только теперь уже смотрели на нас с Николь. Обязанность переделать маму возложили на нас. На Джейка тоже, но он появлялся редко. Деловые встречи, понимаете ли.
После праздника прошло две недели. Если бы все упиралось только в нас с Николь, то, как бы мы ни старались, мало что сдвинулось бы с места. Но теперь перемены неизбежны. Новость обрушилась на нас, как джаггернаут: приезжает мамина сестра.
Мы даже не знали тетушку Карен. Хоть она нам и родня, но последние двадцать семь лет жила в Испании. В Англию она и носа не казала: слишком холодно. Электронной почтой не пользуется: шею ломит. На свадьбу Николь не приехала, потому что у нее процедуры. И вот она явилась. Тут не только мама, но и весь дом изменился.
Она ворвалась загорелым смерчем, громыхая розовым чемоданом на колесиках; высветленные волосы собраны во встопорщенный хвост.
– Я здесь! – завопила она, завидев маму на диване. – Не бойся! Я со всем справлюсь! А теперь главное – цветы инвалидке.
Слегка ошарашенные, мы смотрели, как она жестом фокусника выдергивает из сумки букет искусственных красных цветов.
– Терпеть не могу живые цветы, – объявила она. – Только деньги выбрасывать. Поставь эти в вазу, они не хуже, и можно потом использовать.
Она ткнула мне в руки пластиковый букет, развернулась к маме и покачала головой.
– Ох, Джоанна. Что за хрень? Ты только посмотри на себя. На морщины эти посмотри. Знаю, у меня самой морщины. – Она указала на свою загорелую физиономию. – Но мои-то от смеха. А ты себя раньше срока в могилу вгоняешь! Это надо прекращать. Если не умеешь развлекаться, зачем вообще жить? Словом, я тебя забираю.
Сначала я не поняла, куда тетя Карен собирается ее забрать. Потом дошло: речь об Испании. Я было обрадовалась: у мамы будет отдых! Но тут же подумала: у мамы – отдых? Ни за что. Она не поедет.
Но я недооценила тетю Карен. Она имела таинственную власть над мамой. Убеждала ее делать то, на что никто другой уговорить не сумел. Заявила маме, что та не просто должна, а прямо-таки обязана пользоваться гелем для ногтей – и мама покорно позволила сделать ей маникюр. А Лейла ей это сколько раз предлагала, и все без толку?
А теперь она уломала маму поехать с ней в Испанию. Маму, которая со дня свадьбы в самолет не влезала. Врачи дали добро (я на всякий случай специально звонила, советовалась). Мама купила новый купальник, шляпу и билет в одну сторону. Надолго ли она едет, еще не решили, но минимум на полтора месяца. На этом настояла тетя Карен. Она заявила, что короткий отдых – стресс, так не расслабишься. И еще предложила съездить в Париж, а то после такого перерыва она свою сестру едва узнала.
Это круто. Даже грандиозно. Мама заслужила отдых. Она посмотрит мир и снова сблизится с сестрой. Когда мама сказала, что уедет по меньшей мере на полтора месяца, я обняла ее и воскликнула:
– Мам, это прекрасно! Это так волнующе!
– Это очень надолго, – ответила она с нервным смешком.
Но я тотчас замотала головой:
– Тебе это нужно. А время пролетит быстро!
Сегодня мы собрались, чтобы обсудить, как станем управлять магазином. Джейк и Николь пообещали уделять ему больше времени (выяснилось, что йога у Николь отнюдь не круглосуточная, как иногда представлялось). Мы добавили рабочих часов Стейси и переставили смены так, чтобы магазин не пустовал. И все-таки без мамы как-то странно.
Мы расчистили стол с изогнутыми ножками, которым обычно пользуемся только на Рождество, и теперь сидим с кофе за ним: я, Николь, Джейк и мама, от вида которой перехватывает дыхание. Ее кожа теперь непривычного бисквитного цвета, а в ушах сверкают голубые серьги. Это тетя Карен уговорила ее на искусственный загар, а серьги появились сегодня утром – «безделушка в подарок».
Кресло с массивными деревянными подлокотниками во главе стола пустует. Даже спустя столько лет оно остается папиным. На него не то что никто не садится – его с места не сдвигают. Это знак уважения к отцу, хоть его давно уже нет с нами.
– А вот что у нас есть!
Тетя Карен бухает на стол миску с розовым зефиром, и глаза у нас лезут на лоб.
– Вы и не знали, что вам это нужно! – с победным видом восклицает она, плюхается на стул и закидывает зефирину в рот, а мы все еще оторопело смотрим на миску.
Тетя Карен произносит эти слова каждый раз, когда притаскивает в дом что-то новое – то есть каждый день. От искусственных цветов и мисок со сладостями до освежителей воздуха, вещей, которые абсолютно нам не подходят. И каждый раз кричит: «Вы ведь не знали, что это нужно, да?!» Но она такая яркая, бурная и авторитетная, что никто с ней не спорит.
Джейк неодобрительно разглядывает зефир, слегка отодвигает миску и поворачивается к маме.
– Итак, – говорит он. – Мама. Ты уезжаешь в Испанию.
– Ола! – радостно восклицает Николь. – Пор фавор, сеньор.
– Пор фаворе, – поправляет Джейк.
– Да нет же! – закатывает глаза Николь. – Пор фавор!
– Пор фавор, – подтверждает тетя Карен. И добавляет, обращаясь к маме: – Только не забивай себе голову этой ерундой. Мигель, тот, который живет дальше по берегу, только прикидывается, словно ничего, кроме испанского, не понимает. Чепуха. Говори по-английски, только громко и четко.
– Правда? – Мама ошеломлена. – Но если он испанец…
– Он прекрасно говорит по-английски, когда хочет, – насмешливо отмахивается тетя Карен. – Слышала я его в караоке-баре. Песни Адель поет, «Пет Шоп Бойз», еще что-то…
– Это интересно, конечно, – с натянутой улыбкой говорит Джейк, – но, может, вернемся к теме?
– Да. Конечно. Потому что я должна сделать одно объявление. Точнее, это просьба. Скорее… – Мама бросает взгляд в сторону тети Карен. Та, кажется, в курсе, о чем речь. Что такое? Мама сначала поговорила с сестрой, а не с нами?
Но мне тут же становится не до того. Потому что мама обводит нас взглядом и говорит:
– У меня есть покупатель на наш магазин.
Что?
Воцаряется потрясенная тишина. Брови Джейка ползут вверх.
– Ничего себе, – бормочет Николь.
А я просто в ступоре.
Покупатель? На «Фаррз»? Как можно купить «Фаррз»? Это же мы.
– Мы не хотим его продавать! – не сдержавшись, кричу я. – Не хотим же?
– В этом и вопрос, – говорит мама. – Я уже не так молода, и… многое изменилось.
– Вашей маме нужен отдых, – вставляет тетя Карен. – И это хорошие деньги.
– Сколько? – спрашивает Джейк, и мама кладет листок бумаги на середину стола.
Я никогда не задумывалась, сколько может стоить магазин. Но это много. Мы молча смотрим на листок и прикидываем возможные перемены в своей жизни.
– Ваша мама сможет уйти на пенсию. Встать на ноги. Купить в Испании домик со мной по соседству, – говорит тетя Карен.
– Но это как-то странно. Почему предложение поступило именно сейчас? – Меня охватывает тревога. – А вдруг кто-то отслеживает вызовы неотложки?
– Нет! – смеется мама. – Дорогая, на самом деле предложения поступают постоянно, все эти годы. Я отказывалась. Но сейчас, после того что случилось…
Я снова перевожу взгляд на листок бумаги и мысленно произвожу подсчеты. Да, это прорва денег, но еще это конец «Фаррз», нашим доходам, нашей работе… И тогда сумма кажется уже не такой большой.
– А ты хочешь его продать? – спрашиваю я у мамы. Изо всех сил стараюсь говорить нейтрально. Практично. Благожелательно. По-взрослому, словом. Только глаза щиплет, потому что ударило по мне очень крепко.
Продать? Наш любимый «Фаррз»? Папин «Фаррз»?
Я поднимаю голову, и при виде моего лица мама не выдерживает.
– Ох, Фикси! – Она тянется через стол и сжимает мою руку. – Конечно, не хочу. Но и перегружать вас ни к чему. Что будет, если я отойду от дел? Руководить «Фаррз» трудно. Это полная занятость. Пусть будет так, как хотите именно вы, а не я. Или папа.
Теперь и она моргает, а на щеках выступает румянец. Кажется, мы с мамой – единственные в семье, кто ощущает папино присутствие каждый раз, когда переступает порог магазина. Джейку подавай только деньги. А Николь… Понятия не имею, что в голове у Николь. Единороги, наверное.
– Я готова этим заниматься, – без колебаний объявляю я. – Я не хочу сдаваться. Мама, езжай в Испанию и ни о чем не тревожься. Дела мы берем на себя. Так ведь?