Однако Соловейчик был самым крутым. Каждый урок он превращал в шоу. Мог так рассказывать об исторических персонажах, словно все они были его друзьями. В мастерской трудовика, уже подвыпив, он частенько с таким же мастерством рассказывал байки для взрослых, за что его ценили коллеги.
Владимир Львович сильно выручил меня пару раз.
Однажды, когда мне было лет двенадцать, я возвращалась домой из школы. Ко мне подошли два крепких парня и, что-то спросив, крепко взяли за руки. Они казались веселыми и пытались шутить. Я отвечала на шутки, и они предложили мне прогуляться. Во время прогулки, смеясь и шутя, я пыталась освободить руки, но мне никак не удавалось это сделать.
Мы шли в сторону оврага, все больше удаляясь от дома. Вдруг среди веселья я разобрала, что один из них проиграл меня в карты. Ну, не конкретно меня, а первую встречную школьницу. Трудно передать то чувство страха, которое я ощутила в этот момент. Солнечный весенний день был в самом разгаре, но улочка, по которой мы шли, казалась пустынной.
Вдруг от какого-то столба отделилась покачивающаяся фигура Владимира Львовича.
Пару минут мы смотрели друг другу прямо в глаза, потом он подошел ближе и прорычал: «Дочь, ты куда? Вы кто такие, ну-ка подите прочь!». Потом схватил мои руки и буквально вырвал их из лап этих орков.
Вместе мы рванули назад, оставив волков в этот раз без добычи. Всю дорогу я плакала и дрожала, ноги буквально подгибались от перенесенного стресса. Львович утешал меня как мог, довел прямо до квартиры и на прощанье дал мне свой носовой платок. Дома я залезла в пустой чемодан, стоящий под кроватью, да так и уснула в нем.
Во второй раз мне было восемнадцать. Я уже училась в медучилище и вращалась в большой компании всяческих подозрительных элементов. Был там один парень, Серега, недавно вышедший из зоны. После отсидки Серега твердо стал на путь исправления и устроился на работу дворником, получив, в числе прочих преференций, служебное жилье от государства, в просторечии дворницкую. Утром Серега работал на благо города, днем спал, а вечером уходил на ночную подработку в киоск, торговать бухлом и сигаретами. А в его дворницкую заваливалась наша шебутная компания.
Это было начало девяностых, все генерили бизнес-планы. Когда одного из наших пырнули ножом и ребята выстроились в очередь сдавать кровь для него, выяснилось, что все они были директорами ИП.
Весь лист доноров пестрел названиями этих ИП в поле «Место работы».
Но на самом деле нормальное ИП было только у Паши, Серегиного работодателя и хозяина киоска. Паша имел зверский вид гоблина, а его любимым развлечением была кража мелких продуктов у своих же продавцов.
«Серег, опять у тебя недостача, так что о зарплате можешь забыть», – говорил в конце смены коварный Паша. «Сам ты крадешь по старой памяти или дружки твои – меня не волнует» – примерно так можно было перевести его слова на человеческий язык.
Серега бледнел, краснел, злился, но ничего не мог поделать. Он не мог уйти от Паши, так как долг его стремительно рос, а Пашины дружки были куда опаснее лагерных.
Наша команда решила выкупить Серегу из лап рабовладельца. А для этого надо было собрать нехилую сумму в сто рублей. Вывернув все карманы, мы совместно наскребли только двадцать пять. И тогда в дело пошло знакомство с Соловейчиком. Других людей со стабильным доходом в нашем окружении не наблюдалось. Я позвонила школьному учителю и объяснила ему ситуацию.
Ко всеобщему удивлению, Владимир Львович согласился спонсировать «выкуп» абсолютно незнакомого ему человека. И вот воскресным утром я приехала к нему домой.
Семья Владимира Львовича завтракала. Эта сцена настолько потрясла меня, что до сих пор стоит перед глазами. В небольшой комнатке был накрыт стол, на фарфоровых расписных тарелочках стояли фарфоровые же подставочки для яиц. По обе стороны от тарелочек лежали вилки и ножи. Львович был в белой рубашке, на пальце у него сиял перстень. Жена учителя пригласила меня позавтракать с ними, сын принес дополнительный стул.
Смущаясь, я присела на краешек… Запах свежесваренного кофе до сих пор ассоциируется у меня с этим необыкновенным завтраком…
Самое интересное, что через двадцать лет, в Кельне, куда вскоре после описанных событий перебралась семья историка, они встречали меня точно так же радушно, с этими же изящными приборами.
Серегу удалось выкупить. В тот же день Пашин киоск сгорел, а поджигателя так и не нашли. Через месяц я отдала Львовичу деньги, и мы все распили бутылочку шампанского.
Львович перенес пару тяжелых операций, и сейчас его любимое место отдыха – Монтрё, курортный город на Швейцарской Ривьере. Там они с женой проводят не меньше трех месяцев в году.
В 1990 году правительство Германии начало предоставлять потомкам уничтоженных евреев право на эмиграцию и выплачивать достойное ежемесячное пособие, позволяющее им ни в чем себе не отказывать. Владимир Львович дал немцам шанс искупить свою вину, но даже несмотря на то, что Соловейчики воспользовались впечатляющей щедростью немецких властей, каждую осень он приезжает в Волгоград и первым делом идет в мастерскую трудовика Александра Васильевича.
Учитель не особенно активен в соцсетях, и поэтому непонятно, как ученики всегда прознают про его появление. И постепенно сползаются в школу как тридцати-, так и пятидесятилетние представители всех его двадцати выпусков – послушать байки своего старого любимого преподавателя и рассказать свои. Я думаю, что во многом благодаря таким учителям в стенах нашей школы смогли вырасти врачи и военные, юристы и инженеры, историки и биологи, да и просто нормальные люди. Им было с кого брать пример.
Байки из склепа
Я всегда хотела посвятить свою жизнь медицине. В детстве часами «лечила» старого плюшевого мишку, который достался мне от сестры. Выреза́ла ему аппендикс и капала в глазки. В шестнадцать лет устроилась санитаркой в травматологию, мыла полы в ожоговом отделении. Пациенты любили меня, сочиняли стихи, угощали вкусняшками, устраивали гонки на колясках (победителю – поцелуй).
Естественно, не было ничего удивительного в том, что после школы я пошла в медицинское училище.
С удовольствием я читала специальную литературу про запоры и поносы, делала клизмы и промывания, обрабатывала гнойные раны. На всем свете не было вещей, которые смогли бы меня отвратить от любимого занятия.
Соответственно, устроившись сиделкой, я думала, что работа будет интересной и занимательной. Однако, к несчастью, люди пользуются такого рода услугами, когда ситуация становится совсем тяжелой.
Мои пациенты не радовались моему приходу. Они умирали. Многие были уже давно без сознания – огромные хрипящие туши.
Помню совсем молодого мужчину – кажется, ему не было еще тридцати. Друзья привезли его в больницу прямо из бани, голого, с геморрагическим инсультом. Его лицо было цвета сырого мяса, изо рта шла пена. Я в замешательстве стояла рядом.
Едва в палату зашли его друзья, здоровенные бритоголовые мужики, агония закончилась, и пациент перестал дышать.
«Это чего с ним? – угрожающе пророкотал один из гигантов. Он и сам был весь в поту, очевидно, от испуга. – Ну-ка, делай ему реанимацию!»
Я попросила позвать врача. Достала платок и начала делать мертвецу искусственное дыхание рот в рот, параллельно с массажем сердца. Оставшиеся парни внимательно следили за моими манипуляциями.
Доктор подошел минут через десять. Все было кончено…
Другой вызов был на дом. Большая квартира в Черемушках. На кровати потерялась малюсенькая женщина, почти полностью съеденная раком. Она или спала, или была без сознания.
Муж, симпатичный подтянутый дяденька, ушел по делам.
В середине вечера больная пришла в себя. Мы познакомились: ей сорок лет. Муж военный. Всю жизнь по гарнизонам.
Она плакала. Так ждали его выхода на пенсию, этой квартиры. Ничего себе не позволяли лишнего. Мечталось, что вот-вот начнется интересная жизнь. С походами в театр, выходами в свет, а не вот это все…
У пациентки недержание. Пришлось менять пеленки. Пока я протирала камфорой просвечивающееся бесполое тельце, несчастная, утомившись от гигиенических процедур, задремала.
Вернулся муж. И не один. На кухне загремела посуда, зазвенели бокалы. Через какое-то время из соседней комнаты раздались недвусмысленные ритмичные звуки.
Я взяла с полки первую попавшуюся книжку, пытаясь углубиться в чтение. Вдруг заметила, что простыня моей подопечной намокает на глазах. Судорожно схватила какие-то тряпки, пеленки и попыталась промокнуть жидкость, но она все лилась и лилась.
Дыхания нет. Проверила пульс. Всё…
Парочка в соседней комнате не унималась. Я вытерла пол. Перестелила постель и, осторожно касаясь неподвижной кукольной фигурки, поменяла ей ночнушку. Мне хотелось, чтобы она выглядела достойно в этот момент.
Наконец хлопнула входная дверь. Вдовец ушел провожать свою подругу, еще не зная о своем новом статусе.
Вернулся часа через два. Я встретила его у двери. Ничего говорить не потребовалось. Он съехал спиной по косяку и сел прямо на пол.
Хрипло спросил: «Осуждаешь меня?» Кто я такая, чтобы осуждать… Дождалась вместе с ним бригады медиков. Он суетливо сунул мне деньги, на пять долларов больше, чем надо. Я не отказалась – пригодятся, чтобы взять такси. До рассвета оставалось часа два.
…В юности на все смотришь с оптимизмом. Единственный вопрос, который мучает меня до сих пор: какие же слова говорить в тот момент, когда человек переходит в небытие? Согласитесь, ведь это дико – просто молчать, наблюдая невероятный переход живого в неживое.
Хорошо, если рядом есть представители каких-то конфессий, их бормотание создает иллюзию правильности.
Интересно, как меняется отношение у людей к трупам. Вот только что старались помочь, разговаривали с состраданием и уважением… Одна минута – и уже совсем другой взгляд. «Ну что, жмура – в морг!»
Жизнь продолжается…
Был человек – и нет его, лежит в холодильнике, как замороженная курица… А в девяностые бывало, что и без золотых зубов…
Довольно о печальном. Расскажу случай повеселее.
Я уже говорила о моих замечательных школьных учителях, но были у нас и исключения.
Например, нам тотально не везло с химией. Последняя химичка просто утащила из лаборатории все реактивы и склянки, да и след ее простыл.
Поэтому на протяжении многих лет я учила химию сама. Безуспешно. Три раза пыталась поступать в медицинский институт и срезалась всякий раз на этом предмете. И вот, уже будучи санитаркой, прихожу я как-то на заказ в больницу с учебником по химии авторства доктора химических наук Позена, надеясь, что смогу попрактиковаться в свободную минуту. А моим пациентом оказывается САМ Позен, вполне еще бодрый девяностошестилетний старичок!
Посмеялись мы с ним и дружно сели решать задачки по химии. Весь день я пребывала в чудесном настроении, вечером помыла дедульку и собралась отбыть уже ко сну. Но не тут-то было. Ночью дедушка-академик предстал предо мною в облике сексуального террориста. Пришлось его бережно остудить, чтобы ненароком не отдал богу душу.
Утром химик снова был в ударе, как будто ничего не случилось, – вежливый и интеллигентный в общении.
Так и повелось: ночами в престарелого Джекила нашего вселялся дух Хайда. Однако волгоградский опыт общения с районным эксгибиционистом Васей не прошел для меня даром. Я умела за себя постоять. Доходило у нас с пациентом и до рукоприкладства. Как только выключался свет, академик начинал безбожно ругаться и размахивать своим потасканным орудием. Утром как ни в чем не бывало кушал кашку и мило улыбался. Занятия по химии приостановились.
К счастью, мерзкий старикашка быстро шел на поправку и вскоре был выписан домой, в объятия своей жены, которая была лет на пятьдесят его моложе.
Так что, друзья, после пенсии любовные страсти кипят с не меньшим накалом, чем в молодости.
Как-то ухаживала я в геронтологическом отделении за пожилой балериной. Старушкой ее уж никак нельзя было назвать, несмотря на почтенный возраст. Прямая спина, ежедневный макияж, стильный маникюр выгодно отличали ее от ровесниц. Ничего удивительного, что в нее влюбился певец Большого театра из другого конца отделения. Я возила ее мимо него на коляске на прогулку.
Какие арии он пел! Весь персонал рыдал. Моя подопечная принимала эти любовные страдания как должное. Она никогда не видела его лица.
Только когда он перестал петь, тихо поинтересовалась: он умер? И попросила довезти коляску до своего поклонника.
Инвалидное кресло с трудом втиснулось в предбанник, где стояла каталка с покойным. Она нащупала его руку и пожала ее. Из невидящих глаз катились слезы.
«Он красивый?» – едва слышно прошептала она.
«Да, очень»,– глядя на высокий седой лоб, ответила я, и не соврала ни капельки.
С тех пор не могу без слез слушать романс «Отцвели хризантемы»…
Ну вот, опять сбилась на грустное…
Владочка
Все лето я проработала сиделкой в московских больницах. Видела, как молодой врач, сделав успешную операцию на сердце пожилого пациента, в отчаянии стягивал и швырял в угол палаты интенсивной терапии латексные перчатки. Несмотря на все его старания, пациент умер, потому что закончились одноразовые отсосы (ими убирают лишнюю жидкость из легких). Медсестры старались прокипятить одноразовые, но они быстро деформировались.
Видела, как расстроился великовозрастный сынок, когда мать неожиданно пошла на поправку: «Как? А мы же квартиру ее уже продали…»
Как родственники пациентов подходили к врачам и совали им деньги со словами: «Ну, вы это, там не усердствуйте особо». И врачи не усердствовали. Такие больные просто лежали безо всякого ухода, беспомощно глядя на гору таблеток на тумбочке рядом – воду им не приносили.
Как годами жили в больнице пациенты, завещавшие докторам свои квартиры, и как санитарная помощь отвозила домой недвижных бабулек, так как их койковремя закончилось. Их бросали прямо у порога квартир.
Но я увидела и много примеров беззаветного ухода и заботы. Запомнился молодой человек в косухе, с длинными волосами —дальнобойщик Володя. Я ухаживала за его мамой, у которой случился инсульт.
Примечания
1
Президент Грузии с 2004-го по 2013 годы.