– Конечно, Хьюго, – отвечаю я. – Меня поражает, когда совершенно разумные на первый взгляд хозяева считают, будто могут обращаться со своими кошками и собаками насмешливо, будто они – люди. Ведь абсолютно ясно, что Лорд Байрон куда умнее большинства людей, и я уверена, что его манеры безупречны.
Хьюго гомерически хохочет (слово дня – смеяться громко или не в меру), а это не самый лучший ответ.
– Рони предупреждала меня, что у ее сестры эксцентричные друзья. А по-моему, вы все просто чокнутые.
Уверена, Леди Т. бы крайне неодобрительно отнеслась к удару кулаком одним из гостей другого, так что, если это продолжится, мне, возможно, придется сесть себе на руки.
– Уверяю тебя, у меня не было намерений тебя веселить.
Хьюго снова находит мой ответ безмерно забавным и хрюкает от смеха, словно трюфельная свинья-кокаинщица. Эдвард наблюдал за разговором с плохо скрываемой яростью из-за хамства Хьюго, но теперь в его глазах сверкнуло озорство. Он спрашивает у Хьюго почти доброжелательно:
– А почему именно ты считаешь нас «эксцентричными»?
– Ну, для начала, вы носите одежду, которую большинство нормальных людей сочтет маскарадным костюмом!
Хьюго явно считает себя остроумным и мудрым. И он еще не закончил.
– И высказываете убеждения, в которые явно не верите сами, просто привлекаете внимание эпатажем.
Я раздумываю, сочтет ли он резкий удар по яйцам в равной мере шокирующим и развлекающим.
– Например? – Эдвард побуждает Хьюго открыть рот еще шире, чтобы поглубже запихнуть туда свою ногу. Хьюго откидывается на спинку стула и готовится изречь очередную мудрость.
– Например, вся эта история с собаками. Согласен, они довольно милые, эти избалованные песики, – он снисходительно машет рукой в сторону Лорда Байрона, – но они слишком маленькие, чтобы считаться нормальными собаками.
– А как насчет волкодава Маши? Это «нормальная» собака? – спрашивает Хелен, которая слушает разговор с возрастающим раздражением.
– Ну, это совсем другое дело! – поворачивается ко мне Хьюго с развратной улыбкой. – Размер имеет значение, – он поднимает пустой бокал, показывая, что ему нужно долить еще вина, и продолжает: – Но, разумеется, большинство этих избалованных собачонок лишь заменяют детей людям, которые не хотят брать на себя настоящую ответственность.
Повисает короткая, но крайне неловкая пауза, но потом Рони объясняет:
– У Хьюго есть маленькая дочка, Софи. Она живет с мамой, но приезжает к нему на каждые третьи выходные.
Я скорее чувствую, чем вижу тревожные взгляды, и все в моем направлении. Под столом Эдвард берет и слегка сжимает мою ладонь. В этот момент я извиняюсь и выхожу из-за стола. В безопасном укрытии прекрасной уборной Епифании я пытаюсь сморгнуть подступающие слезы вины. Стены маленькой комнатки покрыты странными и чудесными картинками, вырезанными из журналов, вдохновляющими и жизнерадостными цитатами и всем остальным, что понравилось Епифании. Подоконник заполнен китчевыми безделушками, а маленькое окошко обрамлено гирляндой огоньков в форме цветов, которые отражаются в зеркале на двери. Женщина, которую я вижу в зеркале, – эгоистичная, жалеющая себя дура, немногим лучше кошмарного Хьюго. Это изысканное молчание – полностью моя вина.
Сегодня моему сыну исполнилось бы четырнадцать, и все эти годы я обрекала своих друзей. Обрекала на болезненную осторожность из страха задеть мои чувства, и понадобилась бесцеремонность Хьюго, чтобы до меня наконец дошло. Моя скорбь превратилась в одержимость, дурную привычку, как истрепанное до дыр детское одеялко, с которым я спала слишком долго. Хватит. Я снова смотрю в зеркало и пытаюсь представить, каким бы увидел мое лицо незнакомый человек. В нем есть все необходимые компоненты, чтобы казаться относительно привлекательным: зеленые глаза, полные губы хорошей формы и ровный, прямой нос. Но во взгляде нет жизни, и глубоко въевшееся поражение виднеется в каждой черте. Женщина в зеркале – не я. Она – лишь призрак, которому я позволила занять свое место, и я больше не хочу ею быть. Я хочу стать прежней Машей, которая, дай бог, по-прежнему прячется где-то внутри меня, висит на кончиках пальцев. Возвращаясь в столовую, я сталкиваюсь с Епифанией, которая уносит суповые тарелки обратно на кухню. Она встревожена.
– Ты в порядке? – спрашивает она.
Хватит.
За столом Стэнли раскладывает ризотто с горошком и мятой. Съев немного, Хьюго начинает сморкать нос в салфетку. Леди Т. крайне резка на тему «некрасивого поведения за столом», и, уверена, она бы определила это именно так. Но Епифания явно задалась целью быть радушной хозяйкой до последней капли крови: она поворачивается к Хьюго.
– Хьюго, расскажи, какой дом тебе было продать сложнее всего?
Она старается изобразить искреннюю заинтересованность, несмотря на тот факт, что с момента появления Хьюго говорил непрерывно, восторженно и исключительно о себе. Единственными передышками от этого безжалостного хвастливого монолога были периодические обидные и дурацкие замечания, направленные в сторону одного из ее гостей.
– У меня никогда не возникало сложностей с продажей недвижимости.
Почему мы не удивлены?
– У меня особый талант. Нужно просто знать, о чем говорить покупателям и о чем умолчать.
– Но разве сейчас не существует определенного свода правил, созданного, чтобы защитить нас, простых смертных, от коварных агентов по недвижимости с их заманчивыми описаниями и ловко обрезанными и отредактированными фотографиями? – спрашивает Хелен, которая подумывает о переезде.
– Говорят, такой документ существует, но меня это не слишком волнует.
Хорошие манеры Хьюго иссякают прямо пропорционально объему вина, которое он заливает себе в глотку. Притом что вежливость изначально не была его сильной стороной. Он продолжает миссию, покоряя нас своей потрясающей, престижной работой.
– Но, я вам скажу, у меня было несколько рискованных моментов.
– Не сомневаюсь, что скажет, – шепчу я Эдварду.
Хьюго выдерживает эффектную паузу, поправляя рукава своей жуткой розовой рубашки, и я замечаю у него на запонках слова «взболтать» и «смешивать» – агент 007 бы им гордился.
– Однажды я приехал показывать дом чуть раньше, чем нужно. Ожидая потенциальных покупателей, я решил проверить ящики с нижним бельем в хозяйской спальне. Я видел продавцов, и жена была в прекрасной форме. Я предполагал увидеть «Ля Перла», «Ажен Провокатор» и немного «Энн Саммерс» для пикантных поездок на выходные. Я неплохо разбираюсь в женском нижнем белье, особенно в том, как его снимать.
Хьюго мне подмигивает. Опять. Но на этот раз в ход идет и потная рука, которая ложится мне на бедро. В такой критической ситуации желание ударить Хьюго становится особенно сильным. Мои запасы любезности иссякают окончательно, я начинаю закипать. Эдвард задыхается от смеха, а Епифания залпом выпивает бокал. Альберт пристально всматривается в ризотто, а Рони с обожанием глядит на Хьюго, совершенно не замечая, что все остальные считают его заносчивым развратным болваном. Хьюго искренне верит, что мы все восхищены его дерзостью, и продолжает:
– В общем, я только начал, как домой неожиданно вернулась хозяйка и чуть меня не поймала.
– Какой ужас! – Стэнли откидывается на спинку стула и изумленно качает головой.
– Полностью согласен, приятель! – Хьюго не совсем понимает, что имеет в виду Стэнли. – Я успел лишь быстро просмотреть один ящик, когда она ввалилась.
Стэнли подается вперед и пристально смотрит на Хьюго тяжелым взглядом.
– Ты правда считаешь, что людям твоей профессии допустимо копаться в личных вещах клиентов?
– Я называю это рабочими преимуществами, приятель. Рабочими преимуществами.
На мгновение наступает неловкое молчание, когда каждый из нас, кроме Рони, пытается определить, должны ли мы по-прежнему соблюдать вежливость, или черта пройдена и, несмотря на советы Леди Т., пора сбрасывать перчатки. Первым решается Стэнли.
– Ну, а я бы назвал это мерзким копанием в нижнем белье, – тихо говорит он, с отвращением покачивая головой.
Хьюго слегка сбит с толку. Ему никогда не приходило в голову, что кто-то может поставить под вопрос его абсолютное великолепие, в котором он убеждается все сильнее с каждым выпитым глотком вина.
– Приятель, не будь таким серьезным. Попробуй рискнуть, хоть раз в жизни.
Теперь Хьюго разговаривает немного медленнее, мужественно пытаясь не путать слова, из-за избытка алкоголя предложения выскальзывают у него изо рта с опасной скоростью, и все усилия напрасны.
– Я принесу десерт, – выдавливает Стэнли сквозь сжатые зубы.
Через несколько минут Хьюго становится поразительно похож на бывшего советского президента Михаила Горбачева. Допившись до бессознательного состояния, он падает лицом в черносмородиновый мусс, и когда его поднимает заботливая Рони, у него на лбу появляется изысканное пурпурное родимое пятно. Он громко храпит, пока остальные курят и пьют кофе, и опасно раскачивается на стуле. От падения его спасает только Рони, которая следит и поддерживает его, словно куклу чревовещателя.
По словам Леди Т., любой инцидент за столом должен «по возможности игнорироваться хозяином, хозяйкой и гостями». Все мы, возможно, кроме Рони, с восторгом игнорируем Хьюго. Рони рассказывает всем о своем новом увлечении – ракс шарки, египетской разновидности танца живота, и предлагает станцевать, когда мы в следующий раз соберемся вместе.
– Не приведи господь, – шепчет Хелен. – Уж лучше у меня будет цистит.
Наконец Рони заказывает такси и пытается поднять Хьюго на ноги. Альберт галантно приходит ей на помощь и поддерживает его, пока Рони накидывает тому на плечи пальто. Пока Альберт ведет Хьюго к выходу, Рони сжимает мою руку.
– Прости. Он не хотел ничего плохого – насчет собак и детей. Просто напился.
Похоже, она всерьез расстроена, и я чувствую себя ужасно. На помощь приходит Эдвард.
– Не глупи, милая! – говорит он, утешительно обнимая ее за плечи. – Это все вино. В любом случае, мы почти не смогли разобрать, что он там говорил.
Я обнимаю ее, прежде чем она выходит на улицу вслед за Хьюго и Альбертом.
– А Альберт наконец оживился, впервые за вечер. И все благодаря отъезду Хьюго! – говорит Эдвард нам с Епифанией, пока мы безуспешно пытаемся не хихикать, глядя, как Хьюго отчаянно висит на Альберте, который выглядит все более смущенным и раздраженным. Лорд Байрон, наблюдающий за происходящим с явным презрением, спокойно подходит к Хьюго и мочится ему на ногу. Кроме меня этого никто не замечает, и, я думаю, в данном случае леди Т. оправдала бы мое поведение – береженого бог бережет. Я предпочитаю смолчать.
После неловкого отъезда Хьюго и Рони мы все поздравляем Епифанию с ее необыкновенной любезностью перед лицом крайней провокации и благодарим Епифанию и Стэнли за гостеприимство. Еще одно такси приезжает – за Хелен и Альбертом, и посреди сердечных прощальных объятий и поцелуев Альберт, из которого обычно не вытянуть ни слова, подмигивает мне и бормочет:
– Ох уж этот Хьюго! Полный придурок.
Эдвард и Лорд Байрон провожают меня домой. На улице ясно, холодно и спокойно, и наши шаги эхом разлетаются по улице, пока мы идем, держась за руки, под широким звездным небом.
– Ты в порядке? – спрашивает Эдвард, когда мы подходим к моему дому.
– Конечно.
Я целую его в обе щеки и Лорда Байрона – в лоб. Эдвард крепко обнимает меня и пристально смотрит в глаза, словно что-то ищет. В какой-то момент я чувствую: он хочет сказать что-то еще. Невысказанные слова замирают между нами, словно выдох в ночном воздухе, и улетают прочь. Видимо, я их спугнула. Эдвард ждет, пока я открою дверь, и отправляется домой.
– Кстати, – кричу я ему вслед, – твой пес описал ногу Хьюго.
На улице еще долго слышен его хохот.
12
Сегодня температура воды в бассейне – 8,5 градуса, небо цвета цемента, идет сильный дождь. И сегодня я хочу наказать себя болью. Потому что завтра – канун Рождества, а значит, все должны быть счастливы. Все должны надеть колючие свитера со снеговиками, пингвинами или оленями. Должны объесться блюд из птицы, пирогов и пудингов – не меньше, чем на собственный вес. Мы должны взрывать хлопушки, смотреть «Доктора Кто» и делать вид, что нам нравятся мягкие ароматизированные вешалки для одежды, передаренные жадным коллегой в «Секретном Санте». А еще мы должны пить коктейль «Снежок». Это закон. И я буду, обещаю. Я попытаюсь быть счастливой и не замечать чувства вины, стоящего у меня за плечами, как обычно. Но в качестве искупления за завтра сегодня я должна утонуть. Почти.
В бассейне всего два человека, и никаких признаков австралийки, но если она появится, на этот раз я готова. Легкие сжимаются и болят, пока глубокая холодная вода успокаивает разум, но я осторожна и остаюсь под водой не слишком долго. Несколько лет назад я получила жестокий урок. Отсчитав на дайверских часах минуту и пятьдесят пять секунд, я всплываю обратно на поверхность и плыву к мелкой части бассейна. Дождь жалит покрытую мурашками кожу, пока я спешу обратно в раздевалку. Высушившись и переодевшись, я выхожу, сжимая в руках книгу. Книгу, взятую на случай, если я встречу австралийку. Как понимаете, у меня страсть. И как любой человек со страстью, я готова на любую хитрость. Я заметаю следы. Книга называется «Техники работы с голосом».
На пустой парковке Эдит Пиаф заводится с первого раза, и я ее сердечно хвалю. По радио детский школьный хор поет песню про оленя Рудольфа. Я переключаю на другой канал. Мой мальчик так и не пошел в школу. У него было всего два Рождества. Во время первого он был крошечным малышом, а во время второго едва понимал, что происходит. Тогда мы с Эдвардом и подарили ему лошадку-качалку. Он был слишком маленьким, чтобы кататься на ней самостоятельно, но, когда мы держали его в седле, он дрыгал ножками и визжал от удовольствия. Он не понимал, что такое Рождество, но был очень доволен подарком. Я переключаю Эдит на первую передачу, потом на вторую и уезжаю с парковки. Дождь наконец прекратился, и бледное зимнее солнце слабо сияет за перламутровыми облаками. Нужно торопиться. Через полчаса нам с Хайзумом надо быть у ветеринара, ему должны подстричь ногти. Когда я купила Эдит Пиаф, то убрала заднее сиденье, чтобы возить Хайзума. Он очень любит свое специальное транспортное средство. Уверена, что он мнит машину своей, а меня считает просто шофером.
Терпение за рулем не относится к моим добродетелям, и женщина в машине впереди меня уже раздражает. Она – тормоз, едет меньше пятидесяти километров в час. Эдит шумит на третьей скорости. Женщина должна прекратить болтовню с пассажиром и сосредоточиться на дороге. Светофор впереди зеленый, но переключится раньше, чем мы успеем до него доехать. Мои костяшки на руле белеют, и я едва сдерживаюсь, чтобы не нажать на гудок, но мне удается сдержаться. Зато я кричу. Она ведь все равно не слышит. А мне от этого легче. Как и ожидалось, светофор переключается на красный, мы останавливаемся прямо перед ним, и я заканчиваю свою обличительную тираду сочным тройным эпитетом. Мужчина в соседней машине заинтригован. Надеюсь, он не умеет читать по губам. Возможно, мне снова следует сделать вид, что я пою. Уверена, что женщина в машине передо мной включила нейтральную передачу и подняла ручник, но я также не сомневаюсь, что она ни разу в жизни не разворачивалась в дрифте. А это было одной из первых вещей, которые я попыталась сделать, когда я сдала экзамен и папа доверил мне свой «Мини». Он не замечал царапины от столкновения со столбом целых два дня. У машины передо мной небольшая вмятина в заднем крыле. Наверное, кто-то врезался в нее, пока женщина раздумывала.