Проходит несколько минут, прежде чем до них доносятся первые полицейские сирены. Леолука направляется на восток, кружа по переулкам, его «Агуста» чутко реагирует на все острые изгибы и повороты. В просветах слева Вилланель мельком видит портовые огни и чернильно-черное мерцание моря. Люди на улицах бросают на них взгляды – на мужчину с волчьими чертами и на женщину в алом платье, – но это Палермо, слишком пристально никто не всматривается. Улочки узкие, сверху на веревках сушится белье, а из открытых окон летят запахи домашней еды. И вот – темная площадь, заброшенный кинотеатр и барочный фасад церкви.
Вкатив мотоцикл на стоянку, Мессина ведет Вилланель по дорожке вдоль церкви и отпирает ворота. Они оказываются на окруженном стеной кладбище, в городе мертвых, где смутные очертания семейных надгробий и усыпальниц рядами простираются в темноту.
– Здесь похоронят Сальваторе, когда вытащат из него твои пули, – говорит Мессина. – Рано или поздно здесь похоронят и меня.
– Ты сказал, что желал ему смерти.
– Без тебя мне пришлось бы самому его пристрелить. Он был un animale[3]. Совсем слетел с катушек.
– Ты займешь его место?
Мессина пожимает плечами:
– Кто-нибудь, да займет.
– Рутинное дело?
– Вроде того. А ты? На кого работаешь ты?
– А это важно?
– Это важно, если потом настанет мой черед. – Он достает из нагрудной кобуры свою небольшую, но мощную «беретту». – Может, лучше убить тебя сейчас.
– Рискни, – отвечает она, вытаскивая «ругер».
Какое-то время они пристально смотрят друг на друга. Потом она опускает оружие, делает шаг и протягивает руку к его поясу.
– Перемирие?
Краткий, но бешеный секс – не убирая «ругер». После, положив для равновесия руку с пистолетом на плечо Мессины, она обтирается полой его рубахи.
– Что дальше? – спрашивает он, разглядывая ее со смесью восхищения и отвращения, в полутьме замечая, что асимметричный скос на верхней губе делает ее внешность отнюдь не чувственной, как ему казалось, а холодной и хищной.
– Дальше ты исчезнешь.
– Мы больше не встретимся?
– Моли об этом бога.
Он бросает на нее взгляд и уходит прочь. «Агуста» резко оживает и с рычанием растворяется в темноте. Пробираясь между надгробиями на склоне, Вилланель находит небольшую площадку возле украшенной колоннами усыпальницы. Из сумки она достает зажигалку «брикет», помятое хлопчатобумажное платье, пару сандалий толщиной с вафлю и шелковую сумочку-бананку. В бананке лежат 500 евро, авиабилет, паспорт и кредитная карта на имя Ирины Скорык, француженки украинского происхождения.
Поспешно переодевшись, Вилланель разжигает погребальный костер из платья от Валентино, документов, имеющих отношение к Сильвиане Морель, и зеленых контактных линз вместе с черным париком, которые она надевала сегодня. Огонь горит ярко, но недолго, и когда на месте костра остается лишь пепел, она кипарисовой веткой сметает его в кусты.
Двигаясь дальше вниз по склону, Вилланель находит ржавую калитку, откуда тропинка ведет в узкий переулок. Переулок сменяется дорогой пошире и пооживленнее, и Вилланель идет по ней на запад в направлении городского центра. Через двадцать минут у черного хода какого-то ресторана она находит искомое – большой мусорный бак на колесах, набитый кухонными отходами. Вилланель натягивает оперные перчатки и озирается. Убедившись, что ее никто не видит, погружает руки в бак и выуживает полдюжины пакетов. Один из них она развязывает и в вонючее месиво из пустых моллюсков, рыбьих голов и кофейной гущи запихивает сумку «Фенди» и «ругер». Затем возвращает пакет в бак и сверху прикрывает остальными. И наконец избавляется от перчаток. Вся операция не занимает и тридцати секунд. Потом она неспешно шагает дальше на запад.
На следующий день в 11 утра агент Паоло Велла из городского полицейского управления пьет с коллегой кофе у стойки кафе на площади Оливелла. Утро выдалось длинным: с самой зари он организовывал оцепление у главного входа в Театро Массимо, который теперь стал местом преступления. Люди в основном относились с пониманием и держались на расстоянии. Официальных сообщений не было, но сейчас уже, похоже, весь Палермо знает, что убили дона Сальваторе Греко. Разных теорий полно, но, согласно основной гипотезе, преступление связано с его семейным бизнесом. Ходят слухи, что убийство совершила женщина. Но слухи ходят всегда.
– Ты только глянь, – вздыхает Велла, на время прогнав мысли об убийстве Греко. Коллега смотрит туда, куда глазами указывает Велла, – на оживленную улицу, где молодая женщина в голубом сарафане – сразу видно, туристка – остановилась посмотреть на внезапно взлетевшую стаю голубей. Рот приоткрыт, серые глаза сияют, утреннее солнце льет свет на короткую стрижку.
– Мадонна или шлюха? – спрашивает у Веллы его собеседник.
– Конечно мадонна, тут и разговоров быть не может.
– В таком случае, Паоло, она слишком хороша для тебя.
Он улыбается. На ослепленной солнцем улице время на миг застывает. Потом голуби начинают кружить над площадью, и женщина, покачивая длинными бедрами, продолжает свой путь, пока не исчезает в толпе.
Глава 2
Вилланель сидит в кресле у окна в южном крыле Лувра. Она в черном кашемировом свитере, кожаной юбке и ботинках на низких каблуках. Через сводчатое окно струится зимнее солнце, падая на белую мраморную скульптуру в натуральную величину. Это «Психея, оживленная поцелуем Амура», ее создал итальянец Антонио Канова в самом конце XVIII века.
Она прекрасна. Пробудившаяся Психея тянется к своему крылатому возлюбленному, ее руки обрамляют его лицо. Амур нежно поддерживает ее голову и грудь. В каждом жесте – любовь. Но Вилланель, которая уже час разглядывает входящих и выходящих посетителей, видит в творении Кановы мотивы потемнее. Может, Амур пытается внушить Психее ощущение ложной безопасности, а потом изнасиловать? Или, может, это Психея манипулирует им, изображая пассивность и женственность?
Все посетители, похоже, безотчетно принимают скульптуру за чистую монету романтики. Молодая пара со смехом копирует увиденные позы. Вилланель пристально наблюдает за ними, отмечая, как смягчается лицо девушки, как замедляются движения ее век, как ее губы перестают улыбаться и робко приоткрываются. Прокрутив несколько раз в уме эту последовательность, словно иностранную фразу, Вилланель заносит ее в архив для дальнейшего использования. За двадцать шесть лет своей жизни она накопила богатый мимический репертуар. Нежность, сопереживание, смятение, вина, потрясение, грусть… Вилланель никогда не испытывала ни одной из этих эмоций, но умеет симулировать все.
– Дорогая! Вот ты где.
Вилланель поднимает взгляд. Это Анна-Лаура Мерсье. Как всегда опоздав, та расплывается в широкой виноватой улыбке. Вилланель улыбается в ответ, они целуются, не соприкасаясь губами, и неторопливо направляются на галерею второго этажа над лестницей – в кафе «Мольен».
– Хочешь секрет? – доверительно спрашивает Анна-Лаура. – Только не говори ни единой душе.
Это единственный в жизни Вилланель персонаж, приближающийся к понятию «подруга». Как ни глупо это звучит, они познакомились в салоне красоты. Анна-Лаура, миловидная экстравертка, которой, мягко говоря, немного одиноко, променяла работу в оживленном пиар-агентстве на брак с состоятельным человеком на шестнадцать лет старше ее. Жиль Мерсье занимает высокий пост в казначействе. У него вечно сверхурочная работа, и главная его страсть – это винный погреб и небольшая, но солидная коллекция часов XIX века в стиле ормолу.
Анне-Лауре хочется веселья, но при жизни с Жилем и его часами этот товар, увы, в дефиците. Они с Вилланель не успели еще дойти до изогнутой каменной лестницы, ведущей в кафе, а она уже сыплет подробностями своей последней интрижки – с девятнадцатилетним бразильцем, танцором из кабаре «Паради Латен».
– Будь осмотрительнее, – предупреждает Вилланель. – Тебе есть что терять. И большинство твоих так называемых друзей побегут прямиком к Жилю, если заподозрят, что ты ходишь на сторону.
– Это точно, побегут. – Анна-Лаура вздыхает и берет Вилланель под руку. – Ты такая славная, знаешь? Никогда меня не судишь и всегда так переживаешь.
Вилланель сжимает плечо подруги.
– Ты мне небезразлична. И я не хочу, чтобы тебя обидели.
На самом деле Вилланель использует общение с Анной-Лаурой в собственных целях. У той хорошие связи, допуск к эксклюзивным прелестям жизни – показам от-кутюр, столикам в лучших ресторанах, членству в лучших клубах. Как компаньонка она неприхотлива, к тому же две женщины привлекают меньше внимания, чем одна. Минус лишь один – в сексуальных делах Анна-Лаура безрассудна, и рано или поздно Жилю точно укажут на какой-нибудь из ее грешков. Если это произойдет, Вилланель не хотела бы, чтобы он решил, будто она замешана в неверности его жены. Враждебное внимание со стороны высокопоставленного государственного чиновника – последнее, что ей нужно.
– А чего это ты сейчас не шортишь фондовый индекс Никкей или чем там занимаются внутридневные трейдеры? – спрашивает Анна-Лаура, когда они наконец усаживаются за столик.
Вилланель улыбается.
– Даже суперкапиталистам требуется выходной. И потом, я хотела послушать про этого твоего парня. – Она оглядывается по сторонам: сверкающее серебро столовых приборов и стекло бокалов, цветы, картины, золотые струи света от ламп. Снаружи за высокими окнами небо стало серым, несущим снег; садик Каррузель почти обезлюдел.
За едой Анна-Лаура рассказывает о своей новой amour, и Вилланель иногда вставляет вежливые междометия. Но мыслями она не здесь. Прелести жизни, авторские наряды – это все замечательно, но после операции в Палермо прошли уже месяцы, и сейчас ей ужасно нужно вновь почувствовать, как колотится сердце в предвкушении действия. Более того, она хочет подтверждения, что ее ценят, что организация считает ее одним из лучших агентов.
Перед глазами по-прежнему стоит зловещая застройка добрянского СИЗО на другом конце света. «Стоило ли оно того?» – спросил ее тогда Константин. Стоило ли тратить свою жизнь, чтобы отомстить за отца, человека, который и сам плохо кончил? Если смотреть под таким углом, то, конечно, оно того не стоило. Но Вилланель знала: поверни время вспять – она поступила бы точно так же.
До халтуры на «Круг братьев» отец служил инструктором ближнего боя. Да, Борис Воронцов не был идеальным отцом, он питал слабость к бабам и водке, а, отправляясь на боевую службу, спихивал ее в детдом, но все равно она – его плоть и кровь, а он – единственное, что у нее осталось после смерти матери.
Он не баловал ее подарками на день рождения и Новый год, но зато учил стоять за себя и разным другим вещам. У нее в памяти живы те дни, которые они проводили в лесу – боролись в снегу, стреляли из его старого служебного «макарова» по пивным банкам, продирались через березняк, сбривая ветки его спецназовским мачете. Поначалу она ненавидела этот клинок, он казался ей громоздким и неуклюжим, но отец продемонстрировал, что все хорошо к месту. И что, если пользоваться мачете умеючи, вес его лезвия и дуга траектории сделают за тебя всю работу.
Узнать имена убийц не составило труда. Они были известны всем – ведь в этом и смысл. Отец попытался обвести их вокруг пальца, но вышло неуклюже, и его пристрелили, бросив тело на тротуаре. На следующий вечер Оксана вошла в бар «Пони» на улице Пушкина. Троица, которую она искала, с хохотом выпивала у стойки. Она неторопливо, с обещающей улыбкой приблизилась, и те замолкли. Одетая в военторговскую куртку и джинсы из супермаркета – на шлюху вроде не похожа, но ведет себя по-шлюшьи.
Оксана постояла перед ними несколько секунд, переводя дразнящий, насмешливый взгляд с одного лица на другое. Затем внезапно припала на колено, выхватила мачете из висящего за спиной холщового чехла и сделала резкий выпад, как учил отец. Полкило титанированной стали мелькнуло в воздухе, беспрепятственно прошло сквозь глотку первого мужика и глубоко вонзилось под ухо второму. Третий сунул руку к поясу, но поздно: Оксана уже отпустила мачете и выхватила «макаров». Она лишь смутно различала, что происходит вокруг, – звуки паники, приглушенные крики, пятящиеся люди.
Она выстрелила ему в разинутый рот. После выстрела, оглушительного в закрытом помещении, мужик пару мгновений просто стоял, вытаращив глаза, а из зияющей белой костью дыры в затылке сочились кровь и мозг. Затем его ноги подкосились, и он рухнул на пол рядом с первым, который почему-то все еще оставался на коленях – из пузырящегося разреза под подбородком шел безысходный звук допиваемого молочного коктейля. Со вторым тоже, как оказалось, еще не все. Он в позе зародыша лежал в растекшейся красной луже, беспомощно шевеля ступнями и хватаясь за мачете, торчащее из шеи у нижней челюсти.
Оксану раздражало, что они никак не могут умереть. Больше всех ее выводил из себя мужик на коленях, издававший тошнотворный молочно-коктейльный звук. Она тоже опустилась рядом на колени, насквозь вымочив в крови свои джинсы «Космо». Его взгляд затуманился, но в глазах по-прежнему читался немой вопрос. «Я его дочь, п…дюк», – прошептала она и, прижав «макаров» к его затылку, нажала на спуск. Выстрел вновь прозвучал ужасно громко, и во все стороны разлетелись мозги, но зато прекратилось отстойное шипение.
– Chérie!
Она на мгновение жмурится. Ресторан плавно возвращается в зону резкости.
– Прости, замечталась… Что ты сказала?
– Может, кофе?
Вилланель улыбается терпеливо застывшему над ней официанту:
– Маленький эспрессо, пожалуйста.
– Если честно, дорогая, мне порой любопытно, в каких мечтах ты витаешь. Это кто-то, о ком ты мне не говоришь?
– Нет. Не волнуйся, ты узнаешь первая.
– Хорошо бы. Ты бываешь такой таинственной. Нам нужно почаще выбираться куда-нибудь вместе, и я не о магазинах или модных показах. Я имею в виду… – Кончик пальца скользит вниз по леденистой ножке бокала с шампанским. – Что-нибудь повеселее. Можно сходить в «Зеро Зеро» или в «Энконню». Познакомиться с новыми людьми.
Из сумки Вилланель слышен сигнал телефона. Однословная эсэмэска: СВЯЗЬ.
– Мне нужно бежать. Работа.
– Ну пожалуйста, Виви, ты невыносима. Ты даже не выпила кофе.
– Обойдусь.
– Ты такая скучная.
– Знаю. Прости.
Через два часа Вилланель сидит в кабинете, в своей квартире у Порт-де-Пасси. За зеркальным окном – холодное стальное небо.
В сообщении – пара строчек текста о лыжном катании в Валь-д’Изере, а во вложении – полдюжины фотографий оттуда. Вилланель извлекает пароль и получает доступ к данным, вшитым в изображения. Это лицо, снятое под разными углами. Лицо, которое остается в ее памяти вместе с сопровождающим текстом. Новая цель.
Темз-хаус, штаб-квартира британской службы МИ-5, находится в Вестминстере на Миллбанке. В самом северном офисе на третьем этаже Ева Поластри смотрит сверху на Ламбетский мост и на сморщенную от ветра поверхность реки. Сейчас четыре часа, и она только что со смешанными чувствами узнала, что не беременна.
У соседнего компьютера ее заместитель Саймон Мортимер ставит чашку на блюдце.
– Список на следующую неделю, – говорит он. – Ну что, просмотрим?
Ева снимает очки для чтения и протирает глаза. «Мудрые глаза», как говорит ее муж Нико, хотя ей всего двадцать девять, а он на десять лет старше. Они с Саймоном работают вместе чуть больше двух месяцев. Их отдел П-3 – подразделение Объединенной аналитической группы, задача которого – оценивать угрозу лицам «повышенного риска», посещающим Соединенное Королевство, и в случае необходимости запрашивать у столичной полиции специализированную поддержку.