Хотя Аришка понимала, что между родителями происходит что-то неприятное, ей показалось, что она отчетливо слышала слово «собака». «Они что, обзываются друг на друга?» – подумала девочка. Аришка спряталась под одеяло. Так ей было хотя бы ничего не слышно. Однако ее мудрому старому защитнику, видавшему и хорошие, и трудные времена, знавшему радость и впитавшему много слез, не удалось уберечь ее от громкого хлопка дверью. Она вышла из комнаты и увидела еще злящуюся маму.
Макар с силой открыл дверь подъезда. В лицо ему подул прохладный и влажный ветер. Похоже, собирался дождь. Лето как будто дразнило всех своим скверным характером, как это делает избалованный непослушный ребенок, который точно знает, что всем от него нужно, но специально не делает этого, чтобы все вокруг отдавали свое внимание лишь ему одному. В самом деле, какой толк быть теплым и милым, если радости от этого у людей хватит всего лишь на один день? Через неделю все просто привыкнут, через две начнут ругаться, что надоела жара, а потом и вовсе захотят дождя или грозы. И никто не вспомнит, что сейчас оно здесь – то самое лето, которое ждали, о котором так долго говорили, с которым связывали столько надежд. Лето, пришедшее отогреть замерзших внутри и снаружи людей, которым каждое новое лето в жизни давалось все тяжелее. Только дети беззаботно встречали его, как друга, и продолжали ждать. Ведь ничего другого им было, в общем–то, и не надо. Ну, может еще мороженое и жвачку. Нет уж! Пусть теперь позовут, как следует, попросят, чтобы оно пришло. А оно постоит и для вида пообижается за прошлый год, когда все от него, видите ли, «устали». Пусть попросят его о тепле. Тем более, что простить оно уже готово и вот-вот само ворвется в каждый дом лучами солнца. И отдаст без остатка все, что у него есть, и счастливым, и несчастным. Каждую каплю тепла, каждую травинку, каждую букашку, каждый всплеск воды в реке, каждый закат, который всего лишь через три часа сменится рассветом. Каждую теплую ночь и каждый жаркий день. Каждую ягоду и гриб. Каждый запах каждого цветка, который ворвется в ноздри открывших окна уставших водителей, и те приостановятся, чтобы распробовать его как следует. Оно должно сделать за эти три месяца очень многое: дать людям саму жизнь, чтобы ее хватило на осень и долгую зиму.
Щенок на руках Макара тихо заскулил. «Ему ведь даже не налили молока. Зачем его таскают туда-сюда целый день? Все-таки коробка была не так плоха. И где эти маленькие нелепые существа, с которыми хотя бы можно скулить вместе? Где мама? Где его семья? Только эти большие руки со странным запахом, которого он пока еще не знал. Что-то тут не так! Не может хорошая история вот так начинаться».
– Ну что, малой? Спать охота?
Макар потрепал одним пальцем по макушке «бойцовую собаку». Сейчас этот «зверюга» больше походил на раздувшуюся неповоротливую мышь. Даже подумать о том, что из него может вырасти что-то опасное, было смешно.
– Ёёё! Ты ж у меня голодный! Я ж думал, мы сейчас дома поедим. Эээх! Ну, извини! Не судьба, видишь. Ты не переживай, брат. Не пропадешь. Лето же. В гараже пока тебя пристрою. А к осени уж точно что-нибудь да образуется. Может, кто возьмет. Или Женька согласится.
Щенок как будто понял то, о чем говорит Макар, и попытался повилять в ответ неуклюжим хвостиком. Макар опустил его на землю.
– Давай-ка, займись своими делами. А то ты мне сейчас еще рубашку заделаешь. Ну, давай, беги. Беги, беги!
Андреич вышел из подъезда ранним утром самым первым. Еще даже дворники не заняли свои посты, и пыль лежала толстым слоем на остатках асфальта. Дождя ночью так и не было. Он вспомнил, что когда ходил в рейс, дождь любил – не так воняет в автобусе. Все-таки автобус и лето, как ни крути, не друзья. Хотя и с зимой у них отношения не особо складываются. Он обошел дом и направился в сторону автобусного парка. А из кустов ему навстречу неуклюже выкатился щенок.
– Это еще что за… Погоди… Тебя ж Макар вчера забрал. Ты чего тут забыл? Макар, ты здесь что ли? Макааар
2
– Аришка-мартышка!
Родион намеренно отставал от сестры.
– Ты достал уже! Давай быстрее. Думаешь, мне охота тебя повсюду искать?
Арина злилась. Вместо того, чтобы проводить долгожданное лето со своими друзьями, она должна была искать по дворам своего малолетнего брата и тащить его на обед.
С тех пор, как десять лет назад бесследно исчез их папа, мама особенно с ними не церемонилась. Она стала жестче и холоднее. Как будто какие–то из ее прежних чувств просто взяли и закончились, как газировка в банке. И теперь эта пустая банка валялась смятая где-то в самом запыленном углу ее души, и ее не выбрасывали лишь только потому, что лень было за ней наклоняться.
И Арина с детства привыкала быть похожей на мать. Твердая, прагматичная, не доверяющая людям. И больше всех от этого доставалось ее брату, который еще сохранил остатки детской непосредственной доброты и способность удивляться миру.
Взрослый скажет, что искренняя детская радость по поводу первого найденного в этом году в траве майского жука, первого похода на речку или первых недозревших яблок, которые взрослому человеку просто невозможно откусить – настолько они кислые – всего лишь оттого, что дети не умеют сдерживать свои эмоции. Но на самом деле все не так! Любой ребенок – не меньше, чем межпланетный исследователь или пропахший землей археолог. Это летчик-испытатель, первопроходец-мореплаватель и притаившийся где-то в кустах опытный охотник. Именно дети совершают ежедневно сотни открытий, смысл которых всегда сводится к одному – понять, что этот мир огромен, непознаваем и загадочен настолько, что ни одной, даже вечной жизни (а каждый ребенок знает, что он обязательно будет жить вечно) не хватит, чтобы его исследовать. И, поняв это, снова восхититься и отправиться в путь. А самое главное время исследований и новых открытий – это, конечно, лето. Поэтому никакая несдержанность тут не причем. Просто радоваться тоже надо уметь, и, как и любому навыку, этому можно быстро разучиться, если регулярно его не практиковать.
Поэтому нельзя терять времени! Ведь в детстве мы способны удивляться даже самым простым вещам: криво выросшей ветке дерева, новому виду божьей коровки и абсолютно необъяснимому с точки зрения маленького ученого движению Луны вслед за ним, куда был он ни пошел, будто она привязана на веревочку, как воздушный шарик. Даже новые знания не убивают эту способность. Они лишь питают ее, не давая покоя по ночам. И только став взрослыми, мы полностью ее теряем как ненужную, непродуктивную и просто неприменимую. Попробуйте вспомнить, когда вас последний раз удивляли простые вещи? Может, именно этого нам всем и не хватает, и, потеряв этот уникальный навык, жизнь становится неполной?
Арина с Родей дошли до своего двора. Там уже стояли три подруги Арины, которые свысока смотрели на ее младшего брата.
– Тебя как, ждать? – спросила Арину Олеся, главный двигатель их постепенно взрослеющей компании.
– Сейчас загоню домой и выйду.
Арина обернулась в поисках брата. Он уже нашел какую-то компанию мальчишек поменьше и затеял с ними игру. «Несносный засранец! И как только мы его до сих пор терпим».
– Родя! Давай пошли, достал уже.
Родион не обращал не сестру особого внимания. Арина подошла к нему, схватила за руку, намерено сильно дернула и потащила его к подъезду, недалеко от которого стояли ее подруги.
– С собакой чтоб погулял после обеда.
– Ага, – отозвался Родион, едва успевавший за темпом сестры.
Арина подошла к подругам.
– Сейчас его покормлю и выйду.
Олеся смотрела на Арину, но ее взгляд проходил сквозь нее. Глаза ее медленно расширялись от удивления, непонимания и страха одновременно. Лицо Олеси стремительно меняло цвет и становилось белым, как только начинающий облетать с тополей пух. Две другие подруги, посмотрев в сторону Арины, тоже начали моментально меняться. Родиона это очень рассмешило.
– Вот застыли, как ледышки! У вас что, солнечный удар? – весело спросил он.
Арина тоже не могла ничего понять.
– Да что с вами? Вы что, зомби увидели что ли?
Олеся продолжала смотреть Арине за спину.
– Вы чего так на нас… на них смотрите? Что вам нужно? Я сейчас отца позову, – пригрозила она человеку, стоявшему напротив, за спинами Арины и Роди.
– Зачем же отца звать? – усмехнулся мужчина. – Он и так уже здесь. И ничего плохого, кстати, я тут никому не сделал.
Резкий холод пробежал по спине Арины со скоростью полета пули. Нет, он не пробежал, он пронзил ее от пяток до самой макушки и теперь уже полностью владел ею. Такого не бывало летом. Такое может случиться только зимой, когда мороз уже заберется под одежду и, после того, как захватит последний рубеж – собственное тепло, – уже навсегда завладеет человеком, погрузив его в то самое состояние, находясь в котором кажется, что согреться уже будет невозможно никогда. А следом тело догоняло сознание. Арина поняла, что знает этот голос. Повернуться у нее не хватало смелости, она лишь сильно сжала руку брата.
– Ай! – отозвался на неожиданное рукопожатие Родион.
Арина смотрела в немигающие глаза Олеси. Надо было разворачиваться. Сейчас что-то произойдет. Нет, оно уже произошло, и оттягивать дальше не было никакого смысла.
Не дожидаясь, пока пройдет необходимых три дня, и милиция сможет приступить к поискам, Макара искали почти всем домом. Все надеялись на недоразумение или скорый ответ, который бы все объяснил, но его нигде не было. Ни Макара, ни ответа. Никаких следов, которые как-то могли бы помочь и дать какую-то подсказку, Макар не оставил. А так как за ним подобные выходки никогда не числились, и туда, где он хотя бы предположительно мог быть, он за прошедшие почти полные сутки даже не заглядывал, это было более чем серьезным поводом для беспокойства. Женя же хоть и винила себя и пила целыми пузырьками успокоительное, в глубине души понимала, что их конфликт никак не мог стать причиной пропажи Макара. Скорее всего дурацкое стечение обстоятельств стало причиной чего-то страшного, необъяснимого, с чем ни ей, никому из ее близких никогда в жизни еще не приходилось сталкиваться.
На полу сидел щенок с вымазанной в молоке мордой. Длинным языком он пытался достать почти до самых глаз и слизать все остатки молока. Женя который раз смотрела в его глаза с надеждой: «Ну дай ты хоть как-нибудь понять!» Но всем своим видом он лишь давал понять, что не даст.
Позже к поискам подключилась милиция, но и это не дало никаких результатов. Было сделано официальное заключение – «пропал без вести». И, как всегда, расшифровано неофициально самыми понимающими экспертами: «Да сбежал он от нее, к другой ушел, что тут непонятного…» А потом вдруг все разом прекратилось, и случилось страшное – закончилось лето. А с ним и надежда. И все вернулись к своим делам, семьям, разбрелись в свои маленькие норки готовиться к зиме.
На Арину и Родиона смотрел папа. Арина сразу его узнала. Он был почти такой же, как на той фотографии, которую она постоянно видела дома – снимке аппарата Polaroid. Она хорошо его изучила, после того как папа бесследно исчез. Они с мамой стояли рядом друг с другом. Мама открыто, искренне улыбалась. А папа, как всегда, был спокоен и сосредоточен. Мама была одета в широкую юбку и самую актуальную для тех времен кофточку – единственную ее нарядную одежду на все случаи жизни. В кофту были вставлены огромные плечики, из-за чего торс если ни миниатюрной, то уж точно хрупкой Жени, был треугольным, как у профессионального атлета, а ширина плеч была сравнима с папиной, который был больше мамы на несколько размеров, выше ростом и тяжелее килограммов на тридцать. Эти накладные, точнее, подкладные плечи, пришивавшиеся внутрь часто самостоятельно, были уже уходящим капризом моды, который перед тем, как окончательно исчезнуть, чтобы когда-нибудь вернуться, напоследок решил заглянуть в провинциальные уголки страны и какое-то время здесь от души погулять. Папа был одет, как все взрослые мужчины того времени. Летняя, то есть светлая рубаха с короткими, но непомерно широкими рукавами, как будто они кроились под античного Атланта, а никак не под худые руки простых провинциальных людей, растущих после двадцати лет обычно только животом вперед, но при этом не всегда досыта наедавшихся. Брюки на папе тоже были очень широкие, как две мешковины. Однако каким-то чудесным образом им удавалось сходиться на поясе и затягиваться на ремень. Как и любая классическая любительская фотография, эта была выполнена в стиле «до колен». Почему-то голень была крайне нелюбимой частью всех владельцев фотоаппаратов, и на каждом снимке они старались во что бы то ни стало ее обрезать.
Фотография долго стояла у них дома на шкафу-«стенке», на самом видном месте. Но, то ли из-за плохого качества кассеты, которая деликатно высовывала снимок, как язык, из прорези своего тонкого рта на квадратной челюсти, то ли из-за неправильного хранения этой кассеты, а может и самой фотографии, со временем она стала сначала тускнеть, а потом рассыпаться. Между двумя ее слоями начала понемногу распадаться химическая основа, которая и была непосредственным носителем снимка. Именно она помнила этот самый момент, а потом память как будто бы стала постепенно выветриваться. А вместе с ней снимок стал менять цвета и исчезать изнутри. И хотя по непонятной причине лица папы это разрушение не коснулось, через какое–то время мама убрала фото куда-то далеко. Видимо, теперь в ее жизни такая память ей больше была не нужна.
Папа остался почти такой же, как на фотографии. Только его волосы стали короче, и в них навсегда поселилась зима. А еще он оброс щетиной, тоже наполовину седой, и напоминавшей ровно скошенную траву, выгоревшую от жаркого летнего солнца. Теплый ветер обдувал его лицо, а солнце светило почти прямо в глаза. То ли от ветра с солнцем, то ли от встречи, они становились все более влажными, и Макар зажмурился и сделал рукой козырек, чтобы защититься от надвигающегося дождя.
Арина смотрела на отца, не отрываясь. А Родион бегал глазами между сестрой и незнакомым ему мужчиной, который теперь стал главным объектом внимания всего двора.
– Аришка, это кто?
Родион дергал сестру за руку. Но она как будто не слышала его, и вопрос растворился в летнем ветре и вместе с тополиным пухом улетел высоко в небо.
– Аришка, кто это!
Родион уже не спрашивал, он требовал немедленного ответа. Арина медленно повернулась и посмотрела на брата. Казалось, до последней секунды она не уверена в том, что сейчас должна сказать. Но увидев, как брат похож на отца лицом, мимикой, какими-то совершенно неуловимыми жестами и манерой движения, которые нельзя описать словами, точно так же, как нельзя их и не заметить, была вынуждена это сделать, потому что иначе это значило отрицать очевидное.
– Родя, это… это папа.
А еще у Макара изменились глаза. Теперь его взгляд из пусть и сосредоточенного и деланно серьезного, но, тем не менее, светлого, молодого, немного шального и полного надежд, стал глубоким, осмысленным и по-настоящему мудрым. В такие глаза можно смотреть часами, но далеко не каждый сможет выдержать такой взгляд. В нем есть все: боль и счастье одновременно, радость и грусть, мудрость человека, познавшего жизнь во всех ее проявлениях, горечь утрат и радость встреч. В них есть жесткость и мягкость, сила и смирение, знание и пыл для новых открытий. Нет в них только лжи, трусости и подлости. Наверное, именно такой взгляд должен быть у настоящего волшебника.
Макар вытянул вперед руки и раскрыл их для объятий. Арина неуверенно позволила отцу обнять ее. Он долго держал дочь, как будто старался вместить в эти объятия одновременно все те, которые за десять лет он ей задолжал. Когда он, наконец, отпустил Арину, казалось, прошла целая вечность.