– Это хорошо, – ответил Натко.
– Хорошо?! – воскликнул Миланка, вскакивая с лавки. – А что хорошего? Пока ты был в Дурдиче, меня осенило! Черман, а ведь мы уже двадцать лет живем в этой таверне, на перекресте трех дорог, и всё, что я вижу – это лица путников, которые, к тому же, все похожи друг на друга. Десяток наемников, пара гонцов, несколько шахтеров и купцов. Одни и те же лица двадцать лет подряд. Одни и те же слова, одни и те же разговоры. Они даже не стареют, как мне кажется.
– Да? – удивился Натко столь необычным претензиям жены.
Потом он вспомнил о пустом котле и двух путниках, которые что-то хлебали в углу. И, пока Миланка продолжала вещать ему о подозрительной однообразности бытия, Натко размышлял о том, что же они такое черпали из своих деревянных мисок.
Тем временем хозяйка таверны закончила свою вдохновенную тираду, обличающую мистическое однообразие окружающей реальности, и, сделав короткую паузу, уверенным тоном сказала:
– Я даже не уверена, что ты по средам ездишь в Дурдич, Черман.
– А куда ж еще? – удивился Натко, который и сомневаться не мог, что только что грёб целый час из самого Дурдича.
– Вот скажи мне, Черман, – продолжала она, обращаясь, по привычке, к мужу по фамилии, как делала это с самого момента их знакомства, – когда мы в последний раз выезжали куда-то вместе из этой таверны?
– Да никогда, особо, – отвечал Натко.
– А почему? Я помню жизнь до таверны очень смутно, словно бы смотрюсь в старое бабушкино зеркальце. И потом – раз – и в памяти моей тянутся лишь бесконечной вереницей совершенно одинаковые дни, одинаковые лица, одинаковые дела. Мы даже на воскресную службу не ходим, в чем меня укоряет раз в месяц проезжающий через этот перекресток отец Йован.
– Миланка, жупан Белянский дал эту землю под таверну моему пра-пра-пра-прадеду Йосипу с одним условием – таверна ни должна никогда закрываться. Пока действует это условие, мы не платим податей жупану, и земля наша. А место тут, сама понимаешь, видное. В Дурдиче немало дельцов разевают роток на нашу таверну. А поскольку не дал нам с тобой Господь ни деток, ни помощников, не можем мы вместе куда-то ехать. Кто ж тогда будет смотреть за таверной? А одну тебя куда-то отпустить я и подавно не могу. Кругом же то бошняки-магометане, то албанцы, то наши местные разбойнички промышляют. Похитят тебя да османам продадут. Тебе хоть и до сорока недалеко, но баба ты видная, и стряпаешь получше трактирных поваров в Дурдиче, так что цену за тебя хорошую дадут.
– Всё-то ладно сказываешь, Черман, а только не верю я, что Дурдич есть.
– А где ж я был только что?! – рявкнул Натко, поскольку начал злиться на совершенно непонятное ему упрямство жены, возомнившей себе какую-то околесицу в его отсутствие.
– Не знаю я, – всхлипнула Миланка.
– Так, жена, хватит сопли пускать! – приказным тоном сказал Натко, перехватив инициативу в этой порядком надоевшей и напугавшей его беседе. – Что у тебя там всадники едят, раз котел пустой?
– Окрошку едят. Жарко сегодня, вот и сделала им на квасу.
– Ааа, – протянул Натко, удовлетворенный ответом жены, – ну хорошо. А то я уж думал, ты со своими размышлениями заставила их воздух из мисок черпать.
На какое-то время странный разговор прервался. Натко пошел проверять нехитрое хозяйство. Обойдя таверну кругом, он пересчитал лошадей, стоявших у входа. Они по-прежнему страдали хромотой, и их по-прежнему было две.
– Гав, – тихо, с чувством собственного достоинства, произнес не менее хромой, чем лошади, старый Савка.
Он вылез из запрятанной в кустах конуры и, припадая сразу на обе передние лапы, подошел к Натко и снова произнес:
– Гав.
– Привет, псина, – хмыкнул Натко, осторожно погладив дряхлого пса по голове.
– Гав.
– Вот тебе кость. Из Дурдича привез, – сказал Натко и выудил из широкого кармана шаровар большой мосол, завернутый в тряпку. На нем еще оставались сухожилия и немного мяса, а у древнего пса – достаточно зубов, чтобы счесть кость отличным лакомством. Савка вежливо ухватил черной пастью мосол и удалился в своё жилище под задумчивым взглядом Натко.
– Савка, – пробормотал Натко, припоминая, как звали его предыдущего пса.
Не припомнив, он повторил «Савка» несколько раз, и понял, что не может вспомнить его щенком. Раз в неделю, в среду, Натко брал лодку, ехал в Дурдич за припасами, и привозил псу вкусную кость. И как-то мысли у него не было завести собаку помоложе, хоть Савка и был уже лет двадцать как при смерти, и в собачьем раю собачий апостол Петр терпеливо дожидался его у врат.
– Надо привезти щенка, – решил Натко. – И Миланке лишнее развлечение.
Войдя в зал, Натко перехватил голодные взгляды всадников, устремленные на выдающиеся из-под платья округлости жены, которая как раз вешала над очагом котел для варки булгура.
– А то, – хмыкнул удовлетворенно Натко, которому польстило такое внимание к своей красотке жене.
Почувствовав небывалую уверенность в себе, он подсел к путникам и завел разговор о том, кто они, откуда, и не хотят ли они взять комнату на ночь. Всадники оказались поверенными одного греческого банкира, и ехали в Градец, к Янко Камауфу, по каким-то денежным делам, о которых не могли распространяться. Немного поговорив о басурманах-бошняках и расплодившихся волках, прокляв бездельников сербов, носу не казавших из своих фортов, чтобы следить за порядком, Натко плавно перевел поверенных в ранг постояльцев, уговорив их взять лучшую комнату за форинт, и, пожелав приятного вечера и спокойной ночи, отправился к Миланке.
– Подготовь постель тем двоим, – попросил Натко жену как можно ласковей.
Миланка вдруг всплеснула руками и решительно повернулась к мужу, глядя на него сверху вниз – а она ростом была повыше его на целую голову – и в черных глазах её блестели крупные слезы.
– Я поняла всё, Черман. Мы – умерли, и попали в Чистилище. И теперь изо дня в день мы ходим по кругу, и будем в этой таверне, пока не искупим свои грехи. И нет никакого Дурдича, и ничего нет ни за тем поворотом, ни за тем холмом. Есть только озеро, лес и наша таверна.
– Но я был сегодня в Дурдиче, – ответил совершенно обескураженный Натко.
– А может и ты – всего лишь страж моего чистилища, – всхлипнула Миланка и отвернулась, чтобы продолжить стряпню, роняя в котел слезы.
Натко, совершенно выбитый из колеи такими рассуждениями жены, зашел на кухню и отчетливо произнес несколько богохульств. И тут ему на глаза попалась та самая книжица, что была в руках у Миланки.
– Ан-на Рад-клиф, – медленно, разбивая слова на слоги, прочитал не шибко ученый Натко надпись на обложке, – «Сбор-ник вол-ну-ю-щих но-велл».
Мужчина, довольно смутно помнивший тот краткий миг, что можно было именовать «школьным образованием», не мог бегло пробежаться глазами по витиеватому тексту, и, с трудом разобрав несколько высокопарностей, лишь рассердился и направился к жене, чтобы выяснить, откуда она взяла эту заумную дрянь.
– Дрянь?! – взвизгнула Миланка возмущенно.
Натко открыл книжицу на случайной странице и сердито прочёл:
– «…е-го гу-бы приль-ну-ли к ейним гру-дям…»
– Да, Черман! Прильнули! – Миланка бросила поварешку и нависла над мужем, роняя свысока слезы прямо на его задранное к потолку лицо. – На грани гибели их иллюзорного мира, когда не осталось ничего в их жизни, кроме естественной первобытной страсти, разве можно осуждать героев за стремление испытать то последнее чувство, что оставил в их распоряжении злой рок?!
– Так вот откуда эти дурацкие разговоры о чистилище?!
– Да, Черман! Эта книга – знак! Её обронила после себя семейная пара. Крестьянская семья из Копача проезжала тут днем и заходила пообедать. И их дочка, гимназистка, оставила книжицу на столе. Прочтя первые десять страниц, я поняла всё!
Это уже переходит все границы, подумал Натко. Неужели пришла пора применить кулаки, как делали это другие мужья в Дурдиче по отношению к своим отбившимся от рук женам? Или просто оттаскать негодницу за волосы и бросить в озеро освежиться? Хотя, ночное купание могло закончиться горячкой, и тогда точно пришлось бы закрывать таверну впервые за триста лет.
– Я – пленница этой кухни. Раба сотен господ, что бесконечной вереницей пользуются мной, как бульварной девкой, – сказала гневно Миланка.
– Какой девкой? – переспросил Натко.
– Бульварной, – повторила Миланка, но Натко это слово было неизвестно, хотя общий смысл Миланкиных сентенций он уловил.
– Хочешь, отвезу тебя в Дурдич? – зашел Натко с козырей.
Миланка подняла на него полные недоверия глаза и покачала головой:
– Ты не сможешь.
Натко скользнул усталым взором по выбившимся из-под платка чернявым локонам жены, по её широкому, с небольшой горбинкой, носу, усыпанному веснушками, по подрагивавшим от горестного волнения плечам, по вздымающейся под передником груди, и вспомнил постояльцев, что с таким вожделением глазели на её формы.
«Да как такую можно за волосы таскать или кулаком в лицо бить?» – подумал Натко возмущенно и решительно тряхнул головой.
– Прямо сейчас отвезу. Сядем в лодку и поедем.
– Темно же, – возразила Миланка.
– Луна вона какая, – хмыкнул деловито Натко, в котором взыграл вдруг юношеский запал.
– Идем, – со смесью страха и восторга отозвалась Миланка.
– Куда это вы собрались на ночь глядя? – со вполне однозначным недоверием спросил один из поверенных греческого банкира, перегородивший супружеской паре выход из таверны.
– В Дурдич, – честно ответил Натко, глядя на поверенного сверху вниз и чувствуя, как жена тянет его за руку назад.
– Зачем ночью вам обоим в Дурдич? – холодным, как озерная вода, тоном спросил поверенный.
– У жены горячка. Её надо срочно показать доктору.
– Родовая? – уточнил совершенно лишенным иронии тоном поверенный
– Да какое вам собственно дело, куда мы едем? – разозлился вдруг Натко, которого этот вечер и так уже порядком достал. – Мы – люди свободные! Хотим – в Дурдич едем, хотим – в Рим махнем, к Папе Римскому!
– Или к местному атаману в горах, – хмыкнул второй поверенный, подошедший сзади, – чтобы он нас прирезал и денежки забрал, что мы в Загреб везем.
– Вот-вот, приметил небось сумку с золотишком, паскуда, – процедил сквозь зубы первый поверенный, выхватил из-за пояса короткий нож и приставил его острие к горлу оцепеневшего от страха Натко.
Ночь супруги провели привязанными друг к другу и запертыми на собственной кухне. Однако поверенные греческого банкира оказались людьми хоть и подозрительными, но не разбойниками. Они утром развязали хозяев таверны и даже не забыли расплатиться за ночлег и корм для лошадей. После чего вскочили на своих кляч и удалились вверх по западной дороге.
– А вот теперь – в Дурдич! – воскликнула Миланка, как только фигуры всадников скрылись за лесом.
– Куда?! – взревел Натко, бешено вращая красными от недосыпа глазами.
– В Дурдич, – неуверенно повторила Миланка, – ты же обещал.
– В Дурдич! – повторил громко её разъяренный муж.
– Гав! – отозвался из кустов Савка.
– Хорошо! Марш в лодку! А я запру таверну!
– Я ведь тебе говорила. Из чистилища нет пути, – произнесла загробным голосом Миланка, когда они оказались на берегу.
Непрестанно богохульствуя, Натко обошел жену и встал перед причалом, возле которого лежала на дне озера лодка, чье днище было раскурочено топором. Побогохульствовав для приличия еще немного, Натко развернулся и пошел к таверне, у дверей которой уже стояли крестьяне и телега, запряженная волом.
– У жены горячка, – пояснил хозяин таверны недоумевающим путникам, отпирая тяжелый амбарный замок.
– Гав! – произнес озадаченный Савка, провожая взглядом Миланку, которая, подобрав полы платья, стремительно убегала вверх по западной дороге.
– Ой дура, – пробормотал Натко, глядя вслед убегающей жене, и отправился выполнять свои непосредственные обязанности, оставив сумасбродную женщину наедине со своими проблемами. Савка поняв, что хозяин ничего предпринимать не будет, флегматичной рысью захромал следом за хозяйкой. Но не прохромал он даже сотни своих, собачьих шагов, как увидел хозяйку, бегущую обратно. Следом показался взлохмаченный волк, который в нерешительности замер, почуяв близость человеческого жилища, и преследовать улепетывающую добычу не стал.
– Савка, родненький, – прошептала задыхающаяся после неистовой погони Миланка, падая на колени возле старого пса.
– Гав! – ответил он понимающе и угрожающе посмотрел на волка, который, чуть поразмыслив, исчез в своей чаще.
Превозмогая законы природы, Натко умудрился сварить суп из булгура за каких-то полчаса, и, когда он принялся его разливать по мискам, в таверну ворвалась запыхавшаяся жена в изодранном и запачканном платье. Она окинула диким взором зал и издала странный вопль. После чего исчезла на кухне.
– Горячка, – пояснил смущенно Натко, расставляя миски перед мужиками, озадаченными столь необычным поведением хозяйки таверны. – Доктора жду уже второй день.
– Так давай мы её до Дурдича подкинем, – предложил самый старший из крестьян.
– Да, давай, – согласились его товарищи.
– А и впрямь, – кивнул Натко.
– А то баба-то у тебя хорошая, – сочувственно сказал старший, – сколько лет уже ездим через ваш двор, так готовит очень вкусно. Жаль было бы такой сгинуть от горячки.– Да, видная баба, – согласились его товарищи.
– Эй, Миланка, – окликнул Натко жену. – Поедешь с мужиками в Дурдич?
Миланка не отзывалась. Натко зашел на кухню и увидел, как его жена уперлась лбом в стену под сербской иконкой Девы Марии, и хриплым шепотом умоляет её вызволить рабу Божью Миланку из чистилища.
– Миланка, там мужики в Дурдич едут…
– Даже волк не пустил меня в Дурдич, – произнесла, нервно дыша, жена Натко, поворачивая к нему раскрасневшееся лицо, по которому разметались растрепанные и мокрые от слез и пота волосы.
– Волк? – испугался Натко.
– Да, Черман, волк. Он прогнал меня из леса и остановился, когда понял, что я снова возвращаюсь в чистилище.
– Хватит называть нашу таверну чистилищем, – обиделся Натко. – Вон, прыгай на телегу к мужикам и к вечеру будешь в своём Дурдиче.
– Нет никакого Дурдича! – вскричала Миланка.
Связанную женщину, бьющуюся в горячке, положили аккуратно на мешки с кабачками.
– К вечеру будет у самого лучшего доктора в Дурдиче, – заверил старший взволнованного Натко и похлопал его по-отечески по плечу, – ты, главное, молись, и выпей чего-нибудь. Я и не такое видел.
– Да, у меня баба в прошлом году чуть от поноса кровавого не померла, – подтвердил один из крестьян. – А у…
Вол, шагнув в сторону, оступился и истошно заревел, припав на подвернутое копыто, так и не дав крестьянину закончить свой рассказ.
– Гав, – произнес Савка, подойдя к потерявшему дар речи хозяину, переводившему полный ужаса взгляд с жены, охваченной дьявольским хохотом, на ревущего от боли вола.
– Гав, – ответил Натко.
Живое
Михаил Крыжановский
Жека бодро стучала ножом по разделочной доске и напевала себе под нос какую-то весёлую мелодию. Стоящий на плите рядом с ней чайник неровно и протяжно засвистел в тон; его носик начал оплывать и подёргиваться, словно ищущий хоботок.
– Ох, нет, нет, только не чайник, мы же из него пьём!.. – застонал Паша.
– Прости, – Жека виновато взглянула на него, – я просто подумала, что он на слоника похож. Нет, ну скажи, похож ведь? Даже шапочка из цветов есть.
Девушка сняла постанывающий чайник с огня. Пар из носика вырывался пульсирующими порциями – нервные выдохи нового жителя кухни тут же всасывались жадно хрипящей вытяжкой. Кипяток ударил в заварник прямым и жёстким прутом.
– Вы только поглядите, какой стеснительный, – Жека погладила чайник по крышке: – боязнь сцены, да, Слоник?..
Паша на мгновение прикрыл глаза, после чего встал и прошёл в ванную комнату. Закрыв за собой дверь на шпингалет, он выкрутил вентиль холодной воды, опёрся спиной о стену и сполз по ней на розовый коврик. Шум воды смешивался с мерным почавкиванием стиральной машины, спокойно жующей бельё. Паша прижал затылок к приятно холодящему кафелю и тронул ладонью слегка вздутый бок стиралки – гладкая поверхность металла грела неожиданным, лихорадочным жаром, в глубине которого прощупывалось напряжение работающих мышц. В ладонь вдруг ударило медленное и мощное биение невидимого сердца. Паша отдёрнул руку и инстинктивно вытер ладонь о футболку.