Птицы смеются
Запрокинув голову, Оуг вглядывался в серое небо. Он с сожалением провожал взглядом пролетающих птиц. «Мой верный лук! Эти вкусные птицы кричат над моей головой пятый день кряду. У них красивые перья. Дружно хлопая крыльями, стая летит в сторону Синей горы. Птицы смеются, что Оуг не может в них попасть. Дочка всегда говорит, что птицы просто собираются вместе – в своё племя, зовут отстающих. Смешная девчонка». Почти все листья упали с веток, а вечерами густой туман плывёт над серыми лугами и рекой, укрывая тишиной засыпающий, почти прозрачный лес. Уже пахнет холодной пылью. Совсем скоро она прилетит и закружится в воздухе, вода в озере станет твёрдой, и по ней можно будет ходить в соседний лес. Опять кричат птицы, но их никак не достать. Бесполезен даже его лук, самый большой во всём племени. Уже третий лук в долгой жизни лучшего охотника. «Как это они – и плавают, и ходят, и летают? Вот бы и мне с ними! Надо вспомнить. Если по ту сторону сна получается, по эту тоже должно получиться. Плавать уже умею, но вот летать… Люди давно разучились. А я смогу! Научу всё племя, посажу на спину мою черноглазую Ою и мою чудную беловолосую дочь; улетим отсюда за великую Синюю гору, туда, где всегда тепло и нет белой холодной пыли».
Дойдя до больших скал, Оуг остановился, сбросил с плеч добычу, присел на камень, сделал очередную зарубку на кости. Чуть прикрыв глаза, охотник поднял голову. Принюхался. Из-за леса тянулся едва уловимый запах костра. «Да, теперь до дома совсем недалеко». Но рана на ноге саднила всё сильнее, и он решил обойти скалы вокруг, через лес.
Ещё издали он заметил, что в деревне появилась пара новых хижин – значит, пока его не было, охота на Большого Рога была удачной. Из костей этого мохнатого великана племя строило хижины. Подойдя ближе, охотник понял, что в поселении никого нет. Из-за шума водопада он не сразу расслышал гулкие удары, доносившиеся с холма. Оуг свалил добычу у своего жилища и направился к священному камню у большой пещеры.
Вождь собрал племя у входа в большую пещеру. В ней хранятся припасы племени, но прикасаться к ним без разрешения вождя запрещено. В этом месте племя собирается не часто – в страшную непогоду или когда Великий вождь и мудрый шаман Шуо сообщают племени важное. Сегодня такой день. Мудрый Шуо стоит у большого священного камня. Оуг всё видит.
Перед входом в пещеру прямо на земле сидит Великий вождь. Он получит имя только после ухода во вторую жизнь. Но вождь ещё очень могуч, он не скоро покинет племя.
Слева от вождя стоит его жена – добрая Эо. Рядом с ней – их сын Эос. Смуглый, цепкий, сильный парень; он гордо держит в руках свой первый лук. Эос уже опытный охотник, на его сильной шее ожерелье с пятью большими волчьими клыками. Вокруг вытоптанной площадки застыли охотники. Женщины и дети толпятся в центре. Все терпеливо ждут. Наконец вождь положил перед собой два чёрных камешка, и мудрый Шуо выступил вперёд. Он обошёл вокруг священного камня, поклонился пещере и громко сказал:
– Славная весть, люди! Вы знаете – Великий Вождь и его добрая Эо ждут второго сына! С его рождением вернётся время, когда наши сыновья и дочери снова смогут летать, как птицы. Как когда-то летали наши предки! Мы верим, что это время вернётся. И теперь, в ожидании второго сына, каждый день мы будем приносить сюда по одному малому камню. После его рождения мы устроим праздник и принесём священному камню большую жертву. Бизона или, может, даже Большого Рога.
Люди затоптались на месте, зашумели и в знак большой радости подняли руки. Шуо дождался, пока все успокоятся, и продолжил:
– Великий вождь позвал нас не только за этим. Впереди холода, недалеко кружит племя широконосых, а наши припасы тают. Мы думаем, что кто-то крадёт их из пещеры! Если это широконосые – изловим их. Если кто-то свой – наказание для предателей будет самым суровым.
Люди в знак печали и возмущения опустили руки. Охотники стали приплясывать, грозно потрясая копьями и луками. Вождь поднял руку – почти сразу наступила тишина. Он с усилием встал с земли и медленно произнес:
– От большого огненного круга до ночного бледного круга – у пещеры теперь будут стоять два сторожа. Кроме самых малых детей, охранять припасы будут все. По очереди. Вот – первые.
И он указал пальцем на первых сторожей. Мудрый Шуо опять выступил вперед:
– До тех пор, пока не поймаем вора, будет так, как сказал наш Великий вождь. Так хотят духи пещеры, так хочет священный камень – шаман снял с себя длинное ожерелье, приложил его к священному камню и снова надел.
Вождь сел, достал из-за пазухи два маленьких белых камешка и положил их перед собой. Тогда Шаман опять поклонился священному камню и пещере, все подняли руки вверх и стали расходиться. У входа в пещеру остались двое. Сыновья вождя и шамана – большие друзья Эос и Шуос.
Степан Грачёв девять лет спустя. Бабзин
Из Нефтеречинска, где Степан прожил последние три года, он вернулся в Н-ск несколько месяцев назад. Степан часто вспоминал родной город, хотя с Н-ском и были связаны самые трудные, можно даже сказать, беспросветные годы его жизни. Но всегда возникало какое то тягостное, смутное, нелогичное желание вернуться – память о детстве, любопытство, ностальгия? Хотелось увидеть старых знакомых и школьных друзей, чтобы они тоже увидели и удивились, как Степан изменился сам и смог изменить всё в своей жизни. Он не мог разобраться в себе, да и не до этого сейчас было. Он ещё не оправился от того, что произошло в Нефтеречинске. Когда стало понятно, что из Нефтеречинска придётся уезжать, Степан не сомневался, куда податься. Неподалёку от дома, где в юности жил с родителями и бабушкой, он снял крохотную квартирку. Думал – приехал ненадолго. Но судьба распорядилась иначе.
Никто даже и в столицах толком не знает, что это такое – «со-ци-оло-гия» и какой с неё толк в реальной жизни! До 1989 года в СССР не было такой научной дисциплины. Одно из первых в стране отделений социологии при экономическом факультете было организовано именно в Новосибирском университете. Специальность Степана и раньше не производила никакого впечатления на потенциальных работодателей ни в Новосибирске, ни в Кемерово, ни в Горно-Алтайске. Хоть корочка НГУ солидная, но работу по профилю он найти не мог. Оттого и оказался в Нефтеречинске.
В крохотном Н-ске выбора не было вовсе. Устроился Степан на хлебозавод. Пожалуй, одно из последних худо-бедно функционирующих предприятий. Людей с высшим образованием в городе было немного: на собеседовании показал диплом, рассказал об опыте работы, лишних вопросов о прошлом не задавали. Взяли Степана в отдел реализации готовой продукции. Как пошутила кокетливая «кадровичка»: «с перспективой повышения до продавца на “Ваньке”». Этого самого «Ваньку» Степан уже успел разглядеть. Ему сразу показалось, что за те без малого девять лет, что он отсутствовал, жизнь в Н-ске радостнее не стала. Если что и поменялось, явно не в лучшую сторону. Городишко так и застрял в «девяностых». Из расположенной на его окраине военной части уволили почти всех гражданских. Колючку и вышки, примыкающие к огромному полигону, передвинули, часть капитальных строений, некогда относившихся к закрытой территории и станции, отдали в аренду под торговые и продовольственные склады. Зато теперь Н-ск стал известен на весь район своим рынком «Вонюшинский», названным в честь местной речушки Воньки. Вот народ и прозвал рынок «Ванькой». Скопление сотен разномастных палаток, торговых павильончиков и площадок не совсем походило на простой колхозный или строительный рынок, каких развелось по стране несметное множество. Приезжающие в город сразу оказывались в торговых рядах. «Ванька» раскинул свои щупальца от остановки областных автобусов, тянулся по большому пустырю, перебирался по мостику через речку и заканчивался почти на центральной улице города. Палатки разноцветной грибной поляной уже разрослись и на площади перед бывшим Горсоветом. На «Ваньке» можно было купить что угодно – от колбасы до газовых пистолетов; продукты здесь соседствовали с одеждой и обувью, а контейнеры с бытовой техникой и стройматериалами плавно переходили в павильоны, где продавались домашние животные. С левой стороны мутные личности торговали автомобилями и автозапчастями. Напротив автостоянки – разноцветным сайдингом красовалась пара комиссионных магазинов, палатка-ломбард и единственный на весь Н-ск пункт обмена валюты.
Большую часть года «Ванька» утопал в непролазной грязи. Кое-как местами проложенные деревянные настилы качались и прогибались под ногами толпы, били по ногам, швырялись брызгами и сгустками грязной жижи. В летнее время настилы служили приютом для грызунов, обильно расплодившихся по всей округе. Запах на территории рынка стоял неприятный, вполне созвучный названию речки. Несло подгнившим картофелем и рыбой, дешёвой обувной кожей, старым галантерейным магазином с пыльным трикотажем; у покупателей першило в горле от бытовой химии. У речки к этому букету примешивался смрад от установленных подозрительно близко к воде туалетных кабинок. Рынок, конечно, был местом неприятным, но важным для городка. Как утверждало городское руководство, «социально значимым объектом, выводящим город в районе и даже в целой области в лидеры торговли и сервисных услуг».
Работа на хлебозаводе муторная. Короткие зимние дни мелькали за однообразной чередой одних и тех же дел и пустых забот. С утра до вечера надо было обзванивать магазины, кондитерские и торговые центры по всей области. Иногда для ведения переговоров необходимо было куда-то ехать и заключать договоры. На это уходил весь день.
Сегодня после поездки в райцентр Степан возвратился гораздо раньше обычного. На работе следовало обязательно появиться, но Степан решил вернуться к концу рабочего дня. Около двух часов дня в приподнятом настроении он шёл от остановки в сторону дома. Степан не любил рынок, но возвращаться в город всё равно приходилось сквозь его торговые ряды. Он шагал и думал, что премиальные полтора процента от суммы заключённого договора на поставку печенья подоспеют как раз ко времени оплаты за квартиру. Взгляд его равнодушно скользил по рядам палаток и лицам людей, как вдруг зацепился – пожилая женщина, одетая в фиолетовое, несуразно длинное пальто. Поднятый, облезший до подкладки некогда каракулевый воротник скрывал её лицо. Она стояла спиной к проходу и рылась в куче подпорченных овощей, сваленных в деревянный ящик. В полиэтиленовом пакетике уже просвечивал небогатый улов – несколько картофелин и морковь. Степан окликнул:
– Мамаша, а ма-ма-ша-а!
На секунду сгорбленная фигура застыла. Потом, покачав головой, словно не соглашаясь с чем-то, женщина продолжила перебирать содержимое ящика.
– Мамаш, я ж вас зову, – Степан подошёл вплотную.
Пожилая женщина повернулась. Из-под надвинутого на самые брови тёмно-серого платка на Степана уставились два слезящихся на холоде уголька. «Руки в синеву, кожа сильно обветренная. Точно бомжиха», – соображал Степан. Потом отметил, что выглядит женщина не так плохо. Зимой, в её положении. Да и дурного запаха нет. Значит, как-то она устроена.
– Вы что, новый хозяин палатки? – глядя в землю, она обреченно опустила пакет. – А я спросила разрешения у продавца. Он не против. Вы не думайте, я с разрешения. Вот только…
– Да нет, мамаш, – перебил Степан, – я просто прохожий. Купил овощей, а оказалось много, – неуклюже врал Степан, – вам не нужно? Я могу отдать. Обратно не возьмут.
Степану вдруг показалось, что она посмотрела на него слишком уж пристально, словно припоминая что-то важное. Деловито спросила:
– А овощи-то где, сынок? – наклонила голову, выглядывая сумку или пакет, но у Степана в руках была только толстая папка.
– Овощи, они… – Степан не знал, что ответить. Овощей не было, он только что решил купить их старухе, но застеснялся, и всё получалось нелепо и глупо. – Мать, я просто хочу их купить тебе. Да не ройся ты тут! – выпалил он.
Не дожидаясь ответа, шагнул к окошку палатки:
– Здрасьте. Родной, мне кило картошки, моркови грамм триста, пару луковиц. А, лимон дайте ещё и баночку лечо. Хлеба батон тоже, в целлофане который. Посвежее…
Женщина молча приняла продукты. Робко глянула внутрь пакета. Часто-часто утвердительно покачала головой, прижала пакет к груди. Сделав глубокий вдох, она снова хотела что-то сказать, но только сжала губы.
Со словами «ну вот и отлично» Степан развернулся и зашагал прочь.
На следующий день – в свой законный выходной – Степан отправился на «Ваньку». Через час хождений вдоль рядов он наконец на неё наткнулся. Вместе с другими стариками, торгующими всяким хламом, бабка стояла у самой остановки автобуса. На ящике были разложены с десяток картофелин и лимон, а на бумажке, в расщеплённой палочке, воткнутой между досок, аккуратно выведена цена.
– О, мамаша, здравствуйте! – поздоровался Степан. – Вы, я гляжу, коммерцией занимаетесь.
– И тебе не хворать, Стёпа. Дак лимон нельзя. Изжога замучает. А картошки многовато было. Вчера испекли чуток в мундирах. Остальное таскать тяжело, а хранить особо негде. Мышки – они всё найдут. Деньги нужны, вот в полцены продаю. А ты никак в область собрался?
Всё, что было сказано про лимон и картошку, Степан слушал вполуха. «Откуда она знает моё имя»? – единственное, о чём он думал в эту секунду.
– Что, Стёпа, так удивился? Откуда знаю, как звать тебя?
– Да… откуда знаете?
– Ещё на той неделе ты проходил тут, а вот вчера в сумерках не сразу признала. А я думаю – ты али не ты. Я Зинаида Викторовна. Не узнал меня, конечно? А я тебя ещё мальцом помню. Твоя соседка я. Ты во втором подъезде в четвёртой квартире жил на первом этаже, а я в третьем подъезде в первой квартире, тоже на первом. У нас получалась стена общая. Ты всё мячиком в стенку мне лупасил. Так с твоими бабушкой да мамкой и познакомилась. – Зинаида Викторовна улыбнулась, – Но отца твоего не помню.
– Бабзин, ты, что ли? – Степан от волнения присел на корточки.
– Я, я, Стёпа. Уж точно не святой дух пока ещё. Ты меня всегда Бабзиной и называл. А твоя родная бабулька-то – Валентина Ивановна, царствие ей небесное, всё гордилась тобой. Что студент ты в Новосибирске, или где там, был… Ты, я знаю, в историю попал. Валентина сама не своя ходила. Да, было от чего. Мамка-то твоя уехала. Так схоронили Валентину мы. А квартиру твою, Степа, продали сволочи какие-то. Весь подъезд о том говорил потом. Ну прости, прости меня, что говорю лишнее… Вижу, неприятно тебе всё это слушать. Я ж потом на улице видела тебя. Бездомным был ты. Пьяным тоже видела. Да, прости меня, сынок, побоялась подходить. Не знала, не чаяла, что ты за человек стал… после тюрьмы-то. А потом пропал куда? Грешным делом думала, сгинул бедолага. Видишь, как оно теперь вышло. На улице жить мой черёд настал. Наказание мне, наверное. За чёрствость и равнодушие…
– Да ладно. Чего уж там, Бабзин. Как же вышло так? Хотя погоди. Забирай свои овощи. Пойдём ко мне, поговорим.
***
Бабзин сидела на кухне, у самой плиты и спиной к батарее, перебирала в руках уголки платка. Её каштановые с редкой сединой волосы были острижены коротко. Степан подумал: «Совсем по-мальчуковски». На плите засвистел чайник. Газ не выключила, отодвинула чайник в сторону.
Степан стал наливать в чашки только что заваренный чай. Вытащил пачку пряников и высыпал их на тарелку.
– Ну, Бабзин, рассказывай! – Степан поставил перед ней чашку, пододвинул тарелку с пряниками.
– А что тут рассказывать, Стёп. Сам всё видишь, – прикрыв глаза, она осторожно отхлебнула кипяток. – Помнишь, квартиры-то наши через стенку на первом этаже располагались. Ты туда ходил? Видал, что там сейчас? Сначала был, как его, видеосалон. Потом какой-то магазин. А сейчас там знаешь что?
– Вроде фирма какая то?
– Ага, жулики, а не фирма. Нотариус там сидит. Может, даже тот самый, что квартиру мою помог продать. Гадёныш черножопый. Ну, в смысле – русский он. Но всё равно…
– Это что значит – и твою, Бабзин, квартиру продали?
– То и значит. И мою… Я же одна на свете белом. Почти. Раз утром в почтовом ящике нашла открытку. В открытке той известие, что по подписке на книжку выиграла мильоны-миллиарды. Я, дура, рот разинула от удивления. Позвонила по телефону, на открытке напечатанному. Идиотка. Пришли ко мне две красотки и молодой человек, подарки принесли. От собеса и общества заботы о малоимущих «Надежда». Сказали, офис у них в Горно-Алтайске главный. Они ко мне неделю ходили. Добродетелями притворялись. С тортиками да с разговорами «за жизнь», тогда и начали осторожно предлагать договор аренты или как его…