…В этом месте воспоминаний Катя всегда останавливалась, потому что до сего дня не могла решить, видела ли она во сне или наяву, как зашла в комнату барыня, Анастасия Куприяновна. Не слышала горничная звука открывшейся двери, только увидела, как край полога колыхнулся. В комнате было еще темно, лишь свеча на прикроватном столике давала неясный свет. Наверное, барыня и не заметила ее, так как ни разу не взглянула в ее сторону. Катя-невеличка утонула в кресле, в темноте вполне можно было принять за ком одежды. Анастасия Куприяновна тихо отодвинула полог, наклонилась к лицу дочери и долго вглядывалась в мертвенно-бледное лицо. Потом услышала Катя, как она произнесла несколько слов. Лишь явственно услышала: «Прости, прости». С горестным вздохом разогнулась Анастасия Куприяновна, дрожащей рукой перекрестила неподвижную дочь. Затем в исступлении заломила руки к голове, схватила себя за виски и, раскачиваясь из стороны в сторону, застонала. Катя поразилась: перед нею была не убитая горем мать, а сокрушающаяся от непосильного греха мученица. Будто бесы раздирали ее изнутри, а боль до неузнаваемости исказила черты лица, вырывала болезненные стоны. Кате стало жутко.
Ей приходилось раньше видеть, как горюют матери над умирающими детьми, но никогда она не видела у них такого выражения лица. При всем отчаянии в лицах простых женщин просматривалось знакомое с детства выражение, запечатленное на лице Богородицы, когда снимали с креста сына ее, Иисуса Христа. В лице же Анастасии Куприяновны и отблеска божественного горя не было. Напротив, ее лицо неуловимо сейчас напоминало лицо Иуды, глядящего из толпы на распятого Христа.
Будто вина на ней за случившееся с дочерью, подумалось тогда Кате. Верно, клянет себя сейчас за то, что силком хотела отдать за старого князя, что вечно попрекала наследством. Не было бедной Анне от нее ни слова привета, ни ласки материнской. Кайся, кайся теперь, с обидой за барышню думала горничная. Будет Господь милостив, и останется Анна жива, так не повтори ошибки, относись к ней ласково, по-матерински.
Девушка и не заметила, как покинула комнату Анастасия Куприяновна. Только сквозняком потянуло от двери.
В этот самый момент стукнула ставня, и Катя очнулась. Глянула на окно…
– Господи, спаси, сохрани и помилуй… Чье лицо там.. Ба-ба-ба-бушка…
Взвизгнула бедная Катя от ужаса, зажмурилась, руками прикрылась, а чувствует, что преследует ее грозный взгляд покойной Елизаветы Федоровны. Дрожит Катя:
– Зачем пришла ко мне, в чем я провинилась?
Тут словно в сердце ее кто кольнул. Кинулась Катя к Анне, а у той подушка на лице лежит, да не та, что она сама из детской принесла, а другая, прежняя, что второпях в угол забросили да и забыли. Похолодевшими руками потянула подушку Катя с лица барышни. Не разберешь, жива, нет ли?
Зеркало надо, да где его сейчас найдешь? Свеча! Свеча покажет, есть дыхание или нет.
Девушка сжала тоненькую свечку непослушными пальцами, прикрыла ее ладошкой и поднесла к самому лицу больной. Ближе, еще ближе. Рука дрожит, не разберешь.. Вот сейчас лучше.. Так …пламя… колышется.. Фу-у-у, значит, дышит.
Капелька воска вдруг упала на губы Анны. С испугу Катя задула свечку, и темноте ясно услышала удаляющиеся шаги за окном.
Ужас шевельнул ей волосы на голове. Дыхание прервалось, она не выдержала и со сдавленным криком бросилась вон из комнаты.
…И вот теперь, глядя на первые признаки жизни в Анне, Катя вновь задумалась. Столько странного произошло за эти дни. Неожиданное падение барышни, таинственное появление у постели больной Анастасии Куприяновны, подушка, невесть откуда взявшаяся и чуть не задушившая девушку. За целую неделю барыня только два раза и приходила навестить дочь, и не видать по ней, что убита горем, а словно озадачена.
Нет, Кате не хотелось бежать с радостной вестью к барыне.
Но и страшно было ей оставаться в комнате наедине с больной. Смутное чувство тревоги и безотчетного страха, какой бывает в темном месте или ночью на улице, когда чудится, будто кто-то идет за тобой, охватило все ее существо. Если бы сейчас сам Господь явился перед ней, она сочла бы это естественным. Глубинной сутью своей девушка чувствовала: что-то происходит сейчас здесь, в этой затемненной комнате. Что-то необъяснимое, не подвластное воле человека.
Задохнувшись от беспричинного страха, Катя пулей выскочила за дверь и торопливым шагом направилась вниз. Поближе к людям с их заботами, понятными чувствами и привычными делами.
***
…Ё-моё, что за дела? Я думала, что это бред, сон кошмарный, а это что, взаправду? Ну и кто мне скажет, где я? И что за барахло висит надо мной?
Наталье в минуты просветления, когда сознание на секунды возвращалось, все чудилась стена, оклеенная обоями в мелкий цветочек. Но стена все время колыхалась, и Наталья воспринимала ее как часть бреда.
Еще ее в кошмарах преследовала серая громадина, от которой исходила смертельная опасность. Наталья отчаянно пыталась избежать столкновения, изо всех сил выворачивала руль вправо, но с ужасом понимала, что столкновение неизбежно. Кошмар заканчивался резкой болью в левом виске и бесшумным фейерверком. А через какое-то время появлялась эта слегка колышущаяся стена с непритязательным рисунком.
Но сейчас она точно знала, что находится в сознании.
Наталья прислушалась. Странные звуки доходили до нее, но их происхождение было непонятно. Ну, например, что это потрескивает? И чье дыхание за стеной? Или откуда в городе, даже таком небольшом, как их, столько певчих птиц?
От напряжения голова закружилась и подступила тошнота. Кровать дернулась и стала наклоняться, грозя скинуть ее. Женщина инстинктивно схватилась за края, чтобы удержаться.
Так, понятно, сотрясение мозга. Это мы уже проходили. Давно, в классе девятом или десятом, она грохнулась со всей силы башкой об лед на городском катке. А так как форс морозу не боится, то была она не в зимней шапке, которая, как она считала, старила ее, а в кокетливом беретике из нежного белого пуха. Беретик нисколько не смягчил удара, и очнулась она уже в реанимации. Тогда так же, как сейчас, кружилась постель вокруг своей оси, постоянно тошнило, и больно было моргать.
Наталья беспокойно пошевелила пальцами ног, рук, проверяя, что еще повредила. Вроде ничего. Но, когда она попробовала чуть согнуть колени, резкая боль обожгла спину от шеи до копчика, словно спина была истоптана копытами лошадей.
Так, почему спина? В меня въехали слева. Болеть должен левый бок, пусть вся левая сторона. А тут спина. А, наверное, я стала резко тормозить, и следующий за мной автомобиль ткнул меня в зад. Но в таком случае я вообще должна была в лепешку превратиться! – А-а-а-а! У-у-у… – вне себя закричала, завыла Наталья. Как молнией, высветились последние моменты перед роковым столкновением: испуганные глазенки Маринки, и ее, Натальин, невероятный по силе и быстроте рывок ребенка правой рукой с переднего на заднее сиденье.
– У-у-у-у – раненой волчицей выла Наталья. Что стало с дочкой, если в машину врезались не только сбоку, но и сзади?
Внезапно стена перед ее взором разъехалась, и показалось лицо с округлившимися от страха глазами, приоткрытым ртом и с фитюлькой из белого кружева на голове. Лицо так неожиданно появилось, что Наталья захлебнулась собственным криком и страшно закашлялась, как при попадании крошки в дыхательное горло. Кашель, зародившийся в горле, перешел в бронхи, а потом поразил легкие. Дышать стало нечем, удушье усиливалось, и каждое движение мучительной болью отдавалось в спине.
Сейчас умру, не раздышусь!
– По-мо-ги… – захрипела она.
В один момент две маленькие, но сильные и проворные ручки просунулись ей под спину и резко всколыхнули ее. Голова запрокинулась, и живительный поток воздуха проник внутрь. Наталья жадно заглатывала его, старалась подавить позывы кашля, сжимала руками горло, словно боялась, что оно сейчас разорвется.
Через какое-то время кашель стих, оставив после себя липкий пот по всему телу. Зато теперь у нее была возможность повернуть голову к неожиданно возникшему перед нею лицу.
– Ты кто? – хрипло проговорила Наталья.
– Барышня, Анна Афанасьевна, да это же я, Катя.
– Катя? Какая Катя?
– Катя, горничная. Дочь пасечника Тимофея.
– Ничего не пойму. Где я? – попыталась заглянуть за раскрывшуюся стену, оказавшуюся пологом.
– Вы дома, в своей комнате, – глаза у девушки раскрылись еще шире, хотя это вряд ли было возможно.
Наступило молчание. Девушка вопросительно глядела на лежавшую, лицо которой было покрыто мелкими бисеринками пота и выражало крайнюю степень непонимания.
– Убери это, – наконец произнесла Наталья, кивнув на складки полога.
Катя потянула за шнурок, и полог разъехался в стороны. Наталья увидела просторную комнату с одним низким, но широким окном. За окном, по всему, ранние сумерки или раннее утро. Видны пышные кроны деревьев, и птичьи голоса доносятся именно оттуда. Справа от окна, в углу, богатый иконостас с десятком старинных икон, негасимой лампадкой и маленьким столиком, на котором лежала в солидном переплете библия. По другую сторону окна стоял пузатый, изукрашенный деревянными и металлическими накладками комод. Над комодом висело зеркало в прямоугольной металлической раме с закругленными углами. С одной стороны комода стояло кресло, рядом стол на толстой ноге, покрытый скатертью. На столе стояла свеча и тихо потрескивала.
Что было с другой стороны кровати, Наталья не видела. Для этого нужно было повернуть голову влево. А она по прежним попыткам знала, что малейшее движение приведет к головокружению и тошноте.
Потом. Сейчас бы главное выяснить.
А что главное? Давай рассуждать: произошла авария. Если она осталась жива, значит, ее, раненую, должны отправить в больницу. Это, судя по интерьеру, не больница. Дальше. Если она умерла, то должна попасть в ад, чистилище, рай или еще куда, а здесь просто домашняя обстановка. Правда, довольно необычная. Как в фильмах о старине. Вопрос: где она? Круг замкнулся. Спрашивать это чудо с глазами по шесть копеек бесполезно, опять ответит: дома. А чей это дом?
– Чей это дом? – вслух произнесла Наталья, чем окончательно обескуражила девицу с фитюлькой на голове.
– Ну, как же это… Дом вашего батюшки, барина Афанасия Петровича Лыкова.
– А я кто? – постаралась смягчить интонацией не совсем нормальный вопрос Наталья.
– Господи, Боже мой, – вскинула руками горничная. – Анна Афанасьевна, да что же вы так пугаете меня. Неужто имени своего не помните?
Девица заплакала. Если бы можно было без последствий поднять руку и почесать в затылке, Наталья, наверняка, так бы и поступила. Но тошнота, но головокружение…
– Как тебя зовут, ты говоришь?
– Катя, – громко шмыгнула носом девица, – ваша горничная, Тимофея…
– Да слышала я уже про Тимофея-пасечника. Катя, ты не пугайся. Ты, милая, расскажи, что со мной произошло, может, я и вспомню что-нибудь.
Катя с готовностью приблизилась к изножью кровати, вопросительно глянула на Наталью
– Садись, – моргнула та.
Девушка удобно устроилась в ногах больной и начала рассказывать.
Наталья слушала о том, как некая Анна Афанасьевна, дочь хозяина дома, год назад сделалась богатой наследницей после смерти своей бабушки. Узнала также, что родители решили ее отдать замуж за князя Ногина, а она и видеть не хочет этого жениха. Катя подробно рассказала и о скандалах, что ежедневно закатывает мать бедной Анны, и о тайных свиданиях с соседом по имению.
Когда подошли к событиям недельной давности, то горничная стала хлюпать носом, тереть кулачком глаза и тяжело вздыхать. Именно неделю назад Анна упала с крутой лестницы и сильно зашиблась. Слуги перенесли ее сюда на руках. Вначале у нее открылась горячка, а потом, наоборот, вся похолодела и несколько дней лежала, как мертвая: не шевелилась, не дышала. Приезжал важный доктор, но не сказал ничего утешительного. Павел, её брат, сильно переживал, а отец, Афанасий Петрович так просто слег от горя. Все уже думали, что помрет бедная Анна, но через шесть дней у нее появились первые признаки жизни, а сегодня, милость Господа, она вообще глаза открыла да разговаривает.
– Все это интересно, Катя, что ты мне рассказала. Но это все про Анну Афанасьевну. А я-то как здесь оказалась?
Катя охнула испуганно, стала креститься, поглядывая то и дело на иконы. Потом у нее на глазах показались слезы и крупными горошинами покатились по румяным щекам. Она упала на ноги Натальи, обхватила их крепко, зарылась лицом в покрывало и в голос заплакала.
Истерика. Подождем и начнем еще раз.
– Барышня, – подняла голову Катя, – так вы памяти, знать, лишились, раз и своего имени не помните.
Наталья собралась возразить, что с памятью у нее как раз все в порядке. Она помнит все, что касается работы, семьи, хоть сейчас перескажет основные положения последней своей статьи, ушедшей в набор. Она помнит, как ее зовут и даже свою девичью фамилию готова назвать. Она не понимает, что произошло!
Как она оказалась в чужом доме, почему эта девушка называет ее Анной. Аварию помнит, а лестницы никакой не было.
Потом ее посетила вполне здравая мысль.
– Катя, подай мне зеркало, гляну, все ли в порядке с лицом. Все-таки, – ухмыльнулась про себя, – упала с крутой лестницы.
Катя ринулась куда-то в сторону, приговаривая, что у барышни не только на лице, но и на теле нет повреждений. Только ссадины на спине, да шишка на затылке величиной с ладонь.
Зеркало было размером с небольшую тефлоновую сковороду: червленое серебро служило ручкой и оправой, в которой хрусталем светилось само зеркало. Вначале Наталья увидела только часть лица, от кончика носа до подбородка. Заостренный, какой-то детский подбородок, бледные губы, над ними почти незаметный пушок, какой встретишь у брюнеток.
Это не она, – чуть не сказала вслух Наталья. Но за плечом никого нет, значит, изображение её.
Рука дрогнула. Пересиливая слабость, подняла зеркало повыше: на нее глядели темно-карие в сиреневых веках глаза, брови затейливой дугой устремлялись далеко к вискам, черные острые ресницы при малейшем движении колыхались, как крылья бабочки.
Наталья со стоном опустила руку. Так не пойдет. Нужно целиком видеть лицо. Хотя и то, что она разглядела, было не ее. Уж свое лицо она знала в мельчайших подробностях. Недаром в последнее время так много внимания ему уделяла.
Ё-моё, приехали. Я не я, и рожа не моя! Ничего не понимаю, надо сосредоточиться.
– Катя, я устала. Ты иди, а я посплю.
– Спите, барышня, а я от вас никуда, ни на шаг. Мало что может случиться. Я вас закрою, и будьте покойны. Не прикажите, родителям сообщить, что вы очнулись? Может, еще не спят…
– Не надо. Пусть отдыхают. Утром сообщишь.
– Как скажете, барышня, – согласилась Катя.
Она потянула шнурок, края полога сошлись, образуя стену в мелкий цветочек. Но стена уже не волновала Наталью, как прежде, в бреду. Теперь ее волновало фантастическое перерождение в Анну Афанасьевну.
Она, Наталья Николаевна Бегунова, попала в автомобильную аварию. Она может быть живой или мертвой. Но живая или мертвая, она по всем законам физики должна иметь свой собственный облик, пусть даже покореженный. И зваться должна собственным именем, и в документе о смерти должна стоять ее фамилия – Бегунова. Она же, сменив внешность, имя, дом и, очевидно, судьбу, оказалась примерно в 19 веке. Значит, ее внутренняя сущность, ее память о прежней жизни, ее убеждения и знания остались с ней, но поселились в другом времени и в чужом теле.