Однако, заканчивая эту главу, мы должны помнить, что даже в этом общем наброске мы опустили один большой аспект цивилизации, который не можем адекватно рассмотреть ни здесь, ни где-либо еще. Это то, что можно назвать хозяйственным и механическим аспектом. От древних к Средним векам перешли большие успехи в этой области. Знание искусства механики, приобретенный опыт и изобретения; методы земледелия и судоходства; организация торговли и коммерции, не полностью исчезнувшая; накопление капитала; расчистка и мелиорация земли, дома, дороги и мосты, многие из которых использовались на протяжении всего Средневековья; административные методы как общего, так и местных правительств; одним словом, всевозможные практические знания и подготовка, а также множество механических приспособлений. Экономическое влияние Римской империи во многом сказалось на значительных подвижках истории. Важные примеры включают в себя сравнительно свободную торговлю, установленную империей, состав римской виллы или фермы, начало процесса, превратившего раба в крепостного, вынужденную зависимость мелкого землевладельца от крупного. Все это вместе в каком-то смысле составляет самые первичные и фундаментальные грани цивилизации, и о них нельзя забывать, хотя, за исключением ряда случаев, которые мы отметим, они, как и большая часть политической истории, требуют отдельного, конкретного рассмотрения.
Глава 2
Введение христианства
В Римскую империю пришла христианская религия, внеся свой вклад великих идей в идеи греков и римлян и в конечном счете выступив как первое из грандиозных влияний, превративших Древний мир в современный. Она появилась сразу после того, как империя была реорганизована в монархию. Численно христианство возрастало очень медленно в течение следующих нескольких поколений, в то время как империя еще оставалась сильной и совершенствовала свою организацию; по мере приближения упадка римской мощи оно начало распространяться все быстрее и к середине IV столетия, накануне германского завоевания, превратилось в господствующую религию, может, не по численности, но определенно по влиянию, энергии и реальному контролю над обществом.
По крайней мере, в те времена, когда эта новая вера начинала свое восхождение, ее прогресс замедлялся в силу определенных характерных для нее черт. Ее сторонники были малочисленны. Они происходили из низших слоев общества, ремесленников и рабов, и в большей степени это были женщины, а не мужчины, поэтому христианство почти не привлекало тех, кто обладал положением и влиянием. Его миссионерами, кроме того, были евреи – беспокойный народ, не желающий ассимиляции, столь же презираемый и ненавидимый римскими язычниками, как и средневековыми христианами. Поэтому там, где христианство привлекало хоть какое-то внимание, его, по всей видимости, считали некой мятежной группировкой евреев, обезумевших из-за какого-то невразумительного пункта своих народных суеверий – сектой-изгоем народа-изгоя.
Кроме того, христианству присуще то постоянное качество, что по меньшей мере многие его внешние черты в ту или иную конкретную эпоху – принципы поведения, на которых оно настаивает упорнее всего, – определяются, а можно даже сказать, выбираются, в зависимости от характера тех величайших зол, с которыми на тот момент ему приходилось бороться особенно яростно. В первый век его главным врагом, которого оно должно было победить, было язычество. Христианство учило другим важным истинам и преодолевало другие пороки, но одним смертельным противником, чью полную власть над обществом нужно было разрушить в первую очередь, было многобожие. Этот разительный контраст между новой религией и господствующим язычеством неизбежно приводил к строгости учения и практики монотеистической доктрины, которую языческому обществу было трудно постичь и которая поставила христианство в невыгодное положение в соперничестве с другими многочисленными восточными религиями, распространившимися в то время по Римской империи, поскольку римскому наблюдателю оно казалось не более чем очередным верованием из этого общего разряда.
Эти другие религии говорили римлянам: продолжайте поклоняться собственным богам, поклоняйтесь стольким богам, скольким хотите, только примите вдобавок еще и этого; ваши боги хороши, но мы предлагаем вам кое-что получше в каком-то конкретном смысле, некое более совершенное утверждение общей истины, примите и его тоже. Христианство же говорит: нет, все эти учения ложны, всякое идолопоклонство – смертный грех, вы должны отказаться от всех этих учений и принять только наше как единственно истинную и исключительную веру. И такого учения христиане придерживались в своей повседневной жизни, и зачастую оно касалось даже таких мелочей, как пища, которую следовало есть, и профессии, которыми следовало заниматься. Это было требование совершенно новое и непостижимое для обычного языческого разума, воспитанного в идеях неограниченного пантеона, хотя тенденцию к монотеизму и можно найти в самой развитой религиозной мысли того времени. Неудивительно, что решимость христианина скорее пойти на смерть, чем выполнить простейший обряд языческого богослужения, казалась римлянам самой упрямой и безумной глупостью. Иными словами, нужно было полностью перевернуть исконно присущие древнему разуму взгляды на вопросы религии, прежде чем новая вера смогла бы выполнить столь трудную задачу, не вполне завершенную в ту эпоху, что мы увидим ниже, когда приступим к рассмотрению того, как трансформировались христианские идеи в результате этой борьбы.
И все же, невзирая на эти препятствия и, по-видимому, небольшие шансы на успех, христианство добилось чрезвычайно быстрого прогресса в относительном увеличении количества своих сторонников. Исходящее из ничтожной провинции, от презираемого народа, провозглашенное какой-то горсткой невежественных трудяг, требующее неслыханного самоконтроля и самоотречения, обреченное со временем нажить себе могущественных врагов в высококультурном и критически настроенном обществе, на которое оно нападало, – все было против него. Но всего лишь за одно поколение оно стало успешно проповедоваться во всех центральных провинциях Римской империи и далеко за ее пределами. Во II веке его прогресс среди всех классов шел очень быстро. Менее чем за триста лет после распятия Христа оно стало признанной религией императорского двора, повсюду в империи встало на равное юридическое основание с язычеством и еще до окончания века стало единственной законной религией государства. Такой успех христианства кажется чудом, и Фримен ничуть не преувеличил, сказав так: «Чудо из чудес, более великое, чем высохшие моря и расколотые скалы, более великое, чем воскрешение мертвых к жизни, случилось, когда Август на своем троне, понтифик римских богов и сам бог для подданных Рима, склонился перед распятым жителем провинции своей империи». Христианство должно было обладать какими-то огромными преимуществами, которые компенсировали бы его трудности и позволили бы ему добиться столь скорой победы перед лицом таких преград.
Самыми важными, куда более важными, чем остальные из преимуществ, была определенность и уверенность его учения в вопросах бессмертия души и искупления греха.
Какой бы причиной его ни объясняли, факт остается фактом: общество империи чрезвычайно интересовали эти два вопроса. В последние дни республики вера римлян в их народную мифологию, возможно, ослабела, но интерес к более глубоким проблемам религии только усилился. В начальные дни империи на первый план вышел более насущный вопрос: живет ли душа после смерти? можем ли мы узнать хоть что-то о будущей жизни? – и различные формы религии, главным образом с Востока, например, культ Изиды, какое-то время собирали многочисленных приверженцев, поскольку, как казалось, предлагалось более полное откровение по этому вопросу. Когда наступили черные дни и над империей сгустились злобные тучи, другой вопрос потребовал к себе большего внимания, и на Западе привычной стала практика всевозможных искупительных обрядов восточного происхождения, чудовищно кровавых, отвратительного характера. Среди них первое место принадлежало митраизму, который в какой-то момент казался серьезным соперником христианства. Но искреннего человека, ищущего помощи в какой-то ясно осознаваемой духовной нужде, практика обрядов и ритуалов не может удовлетворить надолго, и христианство обладает огромным преимуществом перед своими соперниками в самом характере своего учения в этих вопросах и в уверенности в своей вере. Христианский учитель не говорил: я верю. Он говорил: я знаю. По вопросу о бессмертии он обращался к фактическому случаю воскресения, подтвержденному, по его словам, свидетельством множества очевидцев – основатель его веры не восстал из мертвых благодаря какому-то чудотворцу, который вызвал его к жизни заклинаниями, а воскрес сам, благодаря силе внутренней и высшей жизни, над которой не властна смерть. По вопросу о прощении греха он обращался к историям бесчисленных людей – и даже общин и племен, – преображенных силой его Евангелия от жизни во грехе и вырождении к жизни дисциплинированной и праведной.
То единственное, что составляло сущностную особенность этого учения по сравнению с другими религиями, без сомнения, было также и тем, из чего проистекала наивысшая уверенность христианина и его стойкая вера. Это убеждение христианина в том, что Спаситель установил между ним и Богом тесную личную связь. Нежное отцовство Бога, желающего простить грешника и возродить в нем заново силы к чистой жизни, было для верующего центральной истиной Евангелия. Божья любовь перекрыла страх перед Богом в качестве руководящего принципа и превратилась в гораздо большую силу, чем когда-либо прежде. Христианский апостол не требовал веры в какую-либо систему интеллектуальных истин. Раннее христианство, по-видимому, не требовало теологии[38]. Оно не требовало проведения определенных обрядов и церемоний. Обряды раннего христианства были самыми простыми и считались целью. Оно требовало личной любви к личному Спасителю. Это было провозглашение – единственным способом, который сделал бы его практической силой повседневной цивилизации, а не простой теорией из ученых книг – основополагающей истины, к которой стремилась вся философия, к единству Бога и человека, гармонии конечного и бесконечного. И оно действительно стало великой силой и оставалось таковой в той мере, в какой ее не замутили заблуждения последующих лет. Не может быть никаких сомнений, что эта личная вера в личного Спасителя, эта вера в Божью любовь и реальность небес принесла тысячам бедных и невежественных, причем в такой же высокой степени, то же утешение, уверенность и бесстрашие перед судьбой, как спокойствие и утешение, которые философия приносила культурному меньшинству.
Этот своеобразный личностный характер христианской веры, несомненно, как мы только что отметили, был источником всепобеждающей уверенности в ответе на две великие религиозные потребности той эпохи, которая и дала христианству решающее преимущество перед любой другой религией. Всеобъемлемость, с какой оно удовлетворяло самые глубокие духовные потребности того времени, полнота утешения, которое оно приносило обездоленным и несчастным, – вот самые действенные причины его быстрого распространения и стойкой власти над приверженцами.
Хотя эти факторы являются самыми важными, упоминания заслуживают и некоторые второстепенные причины быстрого распространения христианства. Изучение греческой философии, особенно Платона, привело некоторых к христианству после того, как оно начало привлекать к себе внимание образованных классов. Но и здесь опять же оно предлагало большую определенность и уверенность в ответах на вопросы, поднятые греческой философией, которые и стали решающей причиной его принятия. Гонения тоже оказали обычное действие. Они привлекли внимание многих тех, кто в противном случае не заметил бы новой веры, и заставили людей задаться вопросом, не должно ли быть в этой вере чего-то большего, нежели кажется на поверхности, чтобы объяснить спокойствие и радость христиан перед лицом смерти.
Искренность и восторженность всех первых новообращенных в новое вероучение были особенно характерны для христиан и казались заразительными. Ранние христиане постоянно обращались к влиянию христианства на жизнь принявших его как к свидетельству о характере их религии, и это наверняка был очень убедительный аргумент. Было бы крайне интересно подробно изучить этическое влияние раннего христианства, насколько это позволяют сделать имеющиеся данные. Не может быть никаких сомнений, что, пока оно оставалось чистой и простой религией, его влияние производило нравственный переворот в тех, кто принимал его. Достаточно только вспомнить моральные наставления Нового Завета или перечень грехов, которые не позволяют войти в Царство Небесное, или такие факты, как запрет на участие и даже посещение гладиаторских боев – самого захватывающего развлечения Древнего мира, или запрет на некоторые профессии – работу по металлу, актерство, порой и солдатскую службу или занятие государственных должностей, чтобы понять, на какой полный контроль над поведением человека оно претендовало и как откровенно обрушивалось на типичные грехи века, и хотя христианство не преуспело в уничтожении греха ни в мире, ни в своих собственных приверженцах, по-видимому, было немало случаев, когда этот процесс заходил достаточно далеко, чтобы предоставить миссионерам веские доводы для привлечения новых обращенных.
Подобно всем великим движениям такого рода, распространение христианства не следует объяснять действием одной причины, ибо и другие, может не менее важные, способствовали быстроте его охвата. Как бы ни объяснялся этот факт, число его сторонников вскоре стало достаточно велико, чтобы привлечь к себе внимание государства. Как бы обстояли дела в I веке, независимо от того, видело ли римское правительство той эпохи какие-то различия между христианами и иудеями и было ли у него хоть малейшее представление о том, что оно творит своими гонениями при таких тиранах, как Нерон и Домициан, несомненно, но в начале II столетия оно пришло к пониманию христианства и его отношения к государственной религии – отношения, которого едва ли мог не заметить добросовестный римский правитель.
Действия римского правительства в отношении многих новых религий, пробивавших себе путь на Запад, были непоследовательны. В них чередовались легкомысленное безразличие или видимая благосклонность с приступами репрессий, которыми на самом деле ничего не добивались. Однако в христианстве существовал элемент враждебности по отношению к государству, которого не было ни в одной другой из новых религий. Другие религии могли привести к пренебрежению людьми государственной религией в силу того, что новое вероучение возбуждает больший интерес, но христианство настаивало на полном отказе от государственного культа, причем не как от плохой религии, а как от настоящего, особо гнусного греха. По всем римским понятиям, такая претензия не могла считаться ничем иным, кроме как бунтом и изменой. Безопасность государства зависела от приверженности граждан государственному культу. Если богам воздаются подобающие почести, если тщательно исполняются все жертвоприношения, государство процветает; если же ими пренебрегают и поклоняются им небрежно, следуют несчастия. Несомненно, эта вера в практическую, если не в теоретическую, сторону заметно слабела во времена процветания в римской истории. Но она не была забыта, и, когда общие несчастья участились и мощь государства, казалось, пошла на убыль, для искреннего реформатора естественно было поверить, что именно пренебрежение богами стало источником бед, и пытаться вернуть процветание при помощи восстановления государственной религии; или, если он сам не верил в это всей душой, для него было естественно считать, что «рефлекторное влияние» искреннего государственного культа поставит преграду перед причинами упадка.
Из этого следует, что время систематических и сознательных гонений наступает, когда реальные правители империи осознают смертельный характер ее болезни. Надо сказать, вполне очевидно, что в течение I столетия власти не имели четкого представления о существовании христианства. II век – это время местных и временных законов против христиан. В III столетии мы переходим в эпоху ужасающе быстрого упадка и самых серьезных, хотя и нерегулярных попыток дальновидных императоров повернуть поток вспять, и это была эпоха спланированных и бескомпромиссных гонений на христиан со стороны императоров. Для таких императоров, как Деций, Валериан и Диоклетиан, альтернативы, по сути, не существовало. Христианство для них было огромным и организованным нарушением закона. Оно яростно осуждало государственную религию как смертный грех. Оно откровенно отрицало всякий первейший долг лояльности государству и обращалось к более высокой преданности иному отечеству. Никакое восстановление прежних условий в Риме, на которое надеялись реформаторы, не могло быть осуществлено без преодоления христианства[39].