– Мы с Егором только что на речке были. Он уже в дом вошел. Пойдем и мы.
– А мама дома? – спросила я. – Она обещала меня встретить, а теперь даже трубку не берет.
– Была дома, когда мы уходили. Наверное, закрутилась и забыла о времени. Ты же знаешь ее. Пойдем в дом, – предложила Вика.
Внутри царила тишина. На кухне никого не было и мне это уже не понравилось. Не то что бы я что-то почувствовала, но как-то неприятно тоскливо стало на душе. Повсюду царила все та же звенящая тишина как в лесу, во время моей прогулки от станции. Неприятные мысли снова охватили мое сознание. Я попыталась тряхнуть головой, чтобы их отогнать уже в который раз, но как и тогда мало в этом преуспела.
Мы не пошли в гостиную, а сразу поднялись на второй этаж, в комнату Зои. Вика шла первая, я за ней. У нас под ногами печально поскрипывали половицы лестницы, как будто намекая, что нам не следует идти дальше, но мы к их мнению не прислушались, а следовало бы. Дверь в Зоину комнату оказалась открытой.
То, что мы увидели дальше, скорее походило на одну из сцен какого-нибудь американского триллера, их еще называют слэшерами. Там на протяжении всего фильма главных героев преследует маньяк с топором или бензопилой, оставляя повсюду кровавые следы и отрубленные конечности.
Конечностей в комнате не было, но посередине в луже запекшейся крови лежало тело женщины. Ее лицо было накрыто чем-то вроде полотенца или какой-то тряпки. Однако, судя по одежде, которая на ней была, я поняла, что это моя сестра. Она как-то неестественно вывернула ноги, и сначала мне показалось, что она просто уснула, правда, непонятно, почему она лежит в крови. Лишь приглядевшись, я поняла, что она не дышит.
У меня внутри все похолодело, и слегка закружилась голова. В принципе я нормально переношу вид крови, если учесть, что я ее видела только в малых количествах. Но, по крайней мере, в процедурном кабинете во время сдачи анализов, когда медсестра подносит к моей руке шприц, я отворачиваюсь, чтобы не видеть подробностей, и поворачиваюсь обратно, когда прокол уже сделан и кровь плавно течет в шприц. Однако видеть кровь в таком количестве вживую мне еще не приходилось. Поэтому мне стало немного не по себе.
Вика то ли вскрикнула, то ли охнула и стала медленно оседать на пол возле двери. И только в этот момент я заметила, что в комнате есть кто-то еще. Возле тела, в луже крови на коленях стоял Егор. Он смотрел на свои окровавленные руки и, казалось, не верил тому, что видел.
На негнущихся ногах я вышла на лестницу. Все еще в шоке я спустилась вниз на первый этаж. На этот раз ступени своим скрипом не предупреждали меня ни о чем. Они поняли, что это бесполезно. Все страшное уже произошло. Мне надо было на воздух. Уже на крыльце, я вспомнила, что в гостиную мы так и не зашли. И почти зная или догадываясь, что я там увижу, я прошла по коридору и заглянула в гостиную.
Мои тетя и дядя были там. Тетя лежала на диване лицом вниз, дядя сидел в кресле, в руках пульт от телевизора. Но не это привлекло мое внимание и заставило сердце биться еще сильнее, хотя оно и так уже готово было вырваться из груди. На полу темнело красноватое пятно.
Мне стало как-то совсем не хорошо, и я уже не выходила, а выбегала из дома на улицу. Во рту появился неприятный металлический привкус. Мне показалось, что и в воздухе присутствовало что-то такое, металлическое, как от переизбытка железа. Помню, у нас в деревне одно время были проблемы с водоснабжением, и из крана на кухне текла вода, насыщенная железом. Так невозможно было руки помыть, а про умыться я уже вообще молчу. Такой “аромат” стоял, что меня всегда подташнивало. Вот и сейчас эта вода из-под крана очень живо всплыла в моем подсознании и мне стало еще хуже.
«Это неправда, это все не по-настоящему», – крутилось у меня в голове как в карусели на аттракционе. – «Нет, этого не может быть. Я сейчас проснусь и все будет хорошо». Ну же, аффирмации, срабатывайте. Бесполезно. Никакие аффирмации, никакие психологи не помогут. Тем более американские.
Я зажмурилась, сделав очередную попытку. Но чуда не произошло. Когда я открыла глаза, меня так сильно замутило, что пришлось бежать за дом.
Рядом с розовыми кустами, которые так любила тетя Тоня, стояла бутылка с водой. Я открыла ее и полила себе на руки, потом умыла лицо. Надо было что-то делать. Я нащупала в кармане джинсов телефон и набрала 112.
А дальше все как в тумане. Какие-то люди в форме полицейских, вопросы, мои сбивчивые ответы, «скорая». В какой-то момент я отключилась.
***
Помню, когда я была маленькой, мы с папой часто ходили гулять за окружную дорогу в лес. Там рос орешник, и мы набирали полные карманы орехов, а, придя домой, кололи их и ели. Ничего вкуснее тех орехов из своего детства я не помню. Однажды мне попался испорченный орех. Я не заметила этого и разжевала его. Меня всю перекосило от этого мерзкого вкуса во рту.
Когда я очнулась в больнице, у меня было ощущение, что я съела как минимум ведро таких орехов. Я открыла глаза и осмотрелась. Около меня стояла медсестра в белом халате и поправляла капельницу.
– Где я? Что со мной? – неповорачивающимся языком пробормотала я.
– Я сейчас позову доктора, он вам все объяснит, – промолвила она и вышла из палаты.
«Должно быть, я уснула в электричке, электричка сошла с рельсов, и я попала в больницу», – успокаивала я себя безопасными мыслями.
В палату вошел мужчина средних лет с седыми висками. Он поздоровался и представился. Спросил, что я помню из последних событий. Я рассказала ему версию про электричку.
– То есть, что произошло на даче, вы не помните? – подытожил доктор.
Я на секунду задумалась.
– Вы хотите сказать, что все это правда? – я отрицательно замотала головой, как будто пытаясь отогнать весь этот кошмар. – Нет, этого не может быть. Нет. Прошу вас, скажите, что это неправда, – взмолилась я.
– Мне очень жаль, – сочувственно произнес доктор.
Слезы полились из моих глаз ручьем. Доктор жестом подозвал медсестру, чтобы она сделала мне укол.
– Это успокоительное, – пояснил он. – Сейчас вам станет полегче.
– А Вика, что с ней? – вдруг вспомнила я о крестнице. – Она в порядке?
– Ваша племянница? – уточнил доктор. – Она в палате интенсивной терапии. За ней там присмотрят. Видимо, от состояния шока она потеряла сознание. До сих пор в себя не приходила. Но может быть так даже лучше, в сложившихся обстоятельствах мы решили пока оставить ее в этом состоянии.
– Она в коме? – не веря своим ушам, переспросила я.
– Да, – кратко ответил доктор и спросил, – могу я еще что-то для вас сделать?
– Можно мне к ней?
– Медсестра проводит вас. Если у вас больше нет ко мне вопросов, то можете остаться до утра, а утром мы вас выпишем. Но какое-то время постарайтесь избегать физических и психических нагрузок, по возможности.
С этими словами доктор удалился. Оставаться здесь на ночь мне вовсе не хотелось, и я решила, что навещу Вику и поеду домой. Никаких физических нагрузок у меня в ближайшее время не предвиделось, а лежать на кровати и созерцать потолок я могу и дома. Что касается психических нагрузок, то думаю хуже, чем есть уже навряд ли будет.
Медсестра помогла мне подняться, хотя голова у меня уже не кружилась, и проводила меня в палату к Вике.
То, что я увидела, заставило мое сердце сжаться от боли. Загорелость Викиной кожи, подмеченная мной еще днем, сейчас куда-то безвозвратно подевалась. Наверное, такое сравнение нельзя применять по отношению к людям смешанной с африканцами расой, но она была бледна как полотно. Только темно-жгучие волосы выделялись на больничных простынях. Мне стало так жаль ее. Именно в этот момент я, кажется, начала верить в происходящее, еще до конца не осознавая, насколько это трагично. Меня охватила невообразимая паника. В один миг эта маленькая девочка потеряла все, всю свою семью, маму, бабушку и дедушку. Она осталась совсем одна, такая беззащитная и беспомощная. Слезы снова навернулись у меня на глаза. Наверное, действие успокоительного уже заканчивалось.
– Пойдемте, вам пора, – голос медсестры как будто выдернул меня из бездны.
– Я не вернусь в палату, – сквозь слезы произнесла я, – я ухожу домой.
Медсестра с пониманием кивнула.
–Тогда вам нужно подписать отказ. Это в ординаторской, пойдемте за мной.
Я послушно поплелась следом за ней.
Подписав все необходимые бумаги, я уже собралась к дверям.
– Вещи вашей племянницы, – сказала медсестра и протянула мне полиэтиленовый пакет.
Я на полном автомате взяла его и вышла в коридор. Это был тяжелый день, а мне предстоял не менее тяжелый вечер. Мне нужно было рассказать все маме, попытаться успокоить ее, если это возможно в данной ситуации, и сохранить спокойствие самой. И хотя это были не мамины близкие родственники, а папины, думаю, она все равно будет из-за них переживать. Никогда, никогда в жизни мне не было настолько тяжело и тошно.
***
Стоя у двери своей квартиры, я все еще не решалась нажать на кнопку звонка. Мама уже поняла из нашего телефонного разговора, что что-то произошло, и это что-то было не из разряда обычного. Я, как могла, подбирала слова, стараясь не усугублять ситуацию. «Все подробности дома», – кратко закончила я. И вот теперь я дома, но рассказывать о шокирующих подробностях, произошедших на даче, мне совершенно не хотелось, хотя и умолчать о случившемся навряд ли получится.
Дрожащей рукой я нехотя потянулась к звонку. Дверь открылась практически сразу же. Обычно мама пока услышит звонок сквозь шум работающего телевизора, пока подойдет к двери, успевает пройти целая вечность. Я, как правило, звоню несколько раз подряд, пока она не откроет. А тут не успела я нажать на кнопку, как дверь распахнулась, словно по мановению волшебной палочки. Видимо, мне не удалось успокоить маму, и она и вправду встревожилась после нашего разговора и не отходила от окна в ожидании моего прихода.
– Арина, наконец-то, – взволнованно затараторила мама, открывая дверь и впуская меня внутрь. – Я места себе не нахожу. Уже не знаю что себе напридумывала.
– Мам, – устало произнесла я, снимая попутно босоножки и ставя их на коврик у двери. – Я же тебе сказала, что со мной все в порядке. Я жива и здорова.
– Жива и здорова, – передразнила меня мама. – Живые и здоровые в больницу не попадают.
– Мам, в больницу попала не я, а Вика. Я просто поехала вместе с ней, – слукавила я, все еще надеясь обойти неприятную тему.
– Господи, а с Викой-то что? – ахнула мама. – И почему с ней поехала ты, а не Зоя? Ты вообще собиралась там отдыхать, а не по больницам ездить.
– Мам, давай присядем, – участливо предложила я, поняв, что правды избежать не удастся.
– Зачем? – удивилась мама, все еще не понимая, что происходит, но согласилась пройти со мной в комнату.
В нашей квартире две комнаты: маленькая – моя, большая – мамина. В моей комнате напротив двери стоит диван, на котором я сплю. На стенах висят картины. Я сама вышивала их в разные года своей рабочей жизни, чтобы немного отвлечься как раз от этой самой работы. На подоконнике стоят горшки с цветами. Я люблю выращивать комнатные растения. Комната без растений кажется мне какой-то голой и не живой, что ли, а зелень на окне немного освежает общий вид. Хотя кому-то по душе больше другая “зелень” и вовсе не на окне, а в кошельке. Но, как говорится, каждому свое.
Мамина комната по совместительству еще и гостиная. В ней больше пространства. Мы там собираемся, когда к нам приходят гости. У одной стены, как раз напротив двери, стоит стенка из шкафов, ящиков и серванта, где мы храним белье и красивую посуду, которую достаем к приходу гостей. У противоположной стены разместился диван, на котором спит мама, а посередине комнаты стоит большой стол, накрытый скатертью.
Именно сидя за этим столом, я и поведала маме всю печальную историю, свидетелем которой мне пришлось стать на даче.
Мама охала и ахала и поминутно хваталась за сердце весь мой рассказ, но надо отдать ей должное, ни разу меня не перебила, выслушав мое повествование до конца. Естественно я опустила кровавые подробности, сухо описав только имевшиеся факты. Незачем маме в ее преклонном возрасте знать такие жуткие детали.
И когда я наконец закончила, в комнате воцарилась полная тишина. Казалось, даже соседи за стенкой как-то подозрительно притихли. И вдруг в этой самой ни на что не похожей тишине, раздались тихие шуршащие шаги и скрип двери предупредил о том, что кто-то вот-вот войдет в комнату. Я замерла и медленно повернула голову в сторону открывающейся двери. В комнату деловито вошла большая серая птица и молча уставилась на нас с мамой. Я уже хотела было удивиться, но потом вспомнила, что это же мой попугай жако.
– Лева, тебе чего надо? У нас такое горе, такое горе, – запричитала мама, обращаясь к серому существу на полу.
Лева деловито молчал и внимательно нас оглядывал, а потом сделал несколько шагов в нашу сторону.
– Гоооре, гоооре! Мир бездооонный, – затянул попугай голосом Юрия Антонова, плавно скользя по полу.
– Лева, замолчи, – цыкнула я на этого доморощенного певца. – Что ты несешь? У нас и правда беда, а тебе все лишь бы песенки петь.
– Нам песня строить и жить помогает! – более энергично провозгласил пернатый товарищ и начал пританцовывать в такт песне.
Мама отвернулась от действа на полу и, всхлипнув пару раз, потянулась за бумажным платком, чтобы вытереть слезы.
– Может быть, ты что-то не так поняла? – с надеждой в голосе спросила она, обращаясь ко мне. – Может, тебе показалось?
– Нет, мам, не показалось, и я все правильно поняла. Врач в больнице подтвердил. Их больше нет, а Вика в коме, – я шмыгнула носом и тоже взяла бумажный платок.
– Никого не будет в доме, – вкрадчиво и почти шепотом произнес наш певец, – кроме сумерек один зииимний день в сквозном проеме незадернутых картин, не задернутых картин.
Ну, насчет картин, это он, пожалуй, слегка приврал, а вот по поводу всего остального не могу не согласиться.
Многие осудят меня за столь ироничное описание достаточно печальных событий, но в данном случае это лишь защитная реакция на весь тот стресс, что я пережила за последние несколько часов.
– Да, Лева, – глотая ком в горле, тоже шепотом произнесла я, – в том доме уже и правда никого не будет. Иди сюда, – и рукой постучала по столу, приглашая попугая присоединиться к нашей скорби.
Дважды просить не пришлось. Выступать внизу не очень удобно, гораздо приятнее быть на одном уровне со своими благодарными зрителями, и Лева охотно приземлился рядом с моим левым локтем на столе. Он снова деловито прошелся взад-вперед и, остановившись прямо в центре стола, пристально посмотрел на нас с мамой. Убедившись, что мы готовы к его новому исполнению, выпрямился и затянул очередную песню, как обычно, слегка перевирая текст.
– Я туучи разгонююю рукааами и в прошлое закрою двеерь. Я спрячусь за семью замкааами, ты не найдешь меня теперь.
Я раньше думала, откуда у моего попугая такой разнообразный репертуар, ведь я с ним только разговариваю, но никак не пою. Петь я вообще не очень люблю, только когда я одна дома, и то, в зависимости от настроения. Папа как-то между прочим однажды сказал, что у меня нет голоса, и это замечание, произнесенное вскользь, запомнилось мне надолго. Папы уже давно нет и никто меня не одернет, но петь мне по-прежнему не очень хочется.
А вот Лева, наоборот, очень любит петь (непонятно, в кого это он). Иногда его песенки бывают к месту. Не знаю, как он это делает, но факт остается фактом. Мне даже кажется, что у него в памяти, как в тетрадке, есть целый перечень песен на все случаи жизни, как это бывает у людей, которые всегда рассказывают анекдоты точно в тему.
Мама тоже редко поет, хотя на нее иногда находит соответствующее настроение, и она любит что-то подмурлыкивать себе под нос во время готовки или перемещаясь по квартире. Гораздо чаще она слушает радио. Вот именно оттуда, видимо, Лева и нахватался этой “попсы”. Сидит около радиоприемника целый день и впитывает хиты советской и российской эстрады, а потом при случае выдает нам свой разнообразный репертуар.