Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев - Ламанова Елена В. 5 стр.


Бескомпромиссный характер фрита ярко демонстрирует последнее появление старого Эгиля на собрании членов общины. К тому времени Эгиль уже состарился и отошел от дел. Между его сыном Торстейном и Энундом Сьони, сыном Стейнара, вспыхнула ссора из-за участка земли. Стейнар отправил туда пастись свое стадо, а Торстейн перебил его пастухов. Стейнар вызвал Торстейна на суд общины. В ходе разбирательства собравшиеся увидели направлявшийся к ним отряд, во главе которого ехал мужчина в полном вооружении. Это был Эгиль, а с ним – восемьдесят бойцов. Он спокойно спешился, отдал необходимые распоряжения, подошел к холму, где заседал суд, и сказал своему старому другу Энунду: «Это ты потребовал, чтобы моего сына вызвали в суд за нарушение фрита?» – «Нет, не я, – ответил Энунд, – это случилось не по моей воле, я слишком дорожу нашей дружбой, чтобы пойти на это; хорошо, что ты пришел…» – «Ну что же проверим, так ли это на самом деле; давай возьмем дело в свои руки, чтобы эти два боевых петуха, науськиваемые друг на друга своей юностью и советом чужаков, не пострадали». И когда дело было передано на рассмотрение Эгиля, он спокойно постановил, что Стейнар не получит возмещения за своих убитых рабов; его хозяйство будет конфисковано, а сам он должен покинуть этот край еще до дня своего отъезда из страны.

Последнее появление Эгиля на публике было не лишено благородства; это было благородство сильного простого характера. Он взял на себя роль судьи и решил дело – как мы видим, в нарушение всех разумных и справедливых ожиданий, – как будто существовала лишь одна его сторона, – и сделал это с холодным превосходством, которое не оставляло никаких сомнений в том, что его совесть оправдывает все его поступки. Здесь Эгиль снова стал монументальным воплощением умирающих старых порядков, носителем благородства (др. – исл. Drengskapur), высочайшей добродетели.

Та же самая наивность видна и в другом старомодном характере, Халльфреде, которого сам конунг Олав назвал Трудным Скальдом. Когда его отец с редкой непредвзятостью вынес приговор против него, он спросил: «Кому же мне верить, если даже отец меня предал?»

Эта несгибаемая простота, которая принимает один взгляд на вещи как нечто само собой разумеющееся, ставит Халльфреда, как и Эгиля, вне всяких подозрений в эгоизме или несправедливости и превращает их в особый тип. Это не просто тип людей своего времени, это воплощение самой культуры того времени. Так думали и поступали не исключения, не ярко выраженные индивидуальности, не люди, которые находились вне сообщества, а все люди вообще. Идея фрита так глубоко укоренилась в сознании людей, под всеми особенностями их характера и склонностями, что влияла на них только снизу, а не так, как склонности или чувства человека могли влиять друг на друга. Характеры людей сильно различались, но брешь в характере не добиралась до центра души. Эгиль был человеком несгибаемой воли и беспримерного упрямства, с ним очень трудно было иметь дело и в своей стране, и за границей; он был хозяином в своем доме, и никогда бы не признал мирный договор, условия которого были продиктованы не им. Другие люди могли быть более покладистыми, миролюбивыми, готовыми пойти на компромисс, чтобы избежать столкновения и устранить причины конфликта, но он никогда не пошел бы на это, если дело, конечно, не касалось основ фрита и родства.

Ум и дипломатические способности не были запрещены в древности. Любой человек имел право силой пробить себе дорогу, даже в таких делах, которые напрямую касались его отношений с братьями и родственниками. Он имел право немного отклоняться от требований фрита, до тех пор, пока не пробивал в нем брешь, какой бы малой она ни была. Но он всегда должен был быть готовым к тому, что фрит встанет у него на пути. Человеку позволялось дать своим родственникам понять, что он предпочитает другой образ жизни, что ему хотелось бы, чтобы они приняли его принципы – так, по крайней мере, делали в Исландии в эпоху саг, и я не думаю, что эта свобода появилась недавно, но фрит прочно стоял на своем. Что же касается отказа от образа жизни, который вела семья человека, и выработки собственной, нейтральной точки зрения – об этом не могло быть и речи.

Человека приносят домой бездыханным. Вопрос о том, что он сделал, о том, какова была его прошлая жизнь, отходит на второй план. А на первый выступает одна мысль – он наш родственник. Расследование должно ответить на следующие вопросы: как он погиб – от руки человека или другим путем? Есть ли раны и какие? Кто его убил? И после этого родственники выбирают себе лидера или собираются вокруг прирожденного мстителя и обещают всяческую поддержку его мести – не важно, какой она будет – с помощью оружия или суда. Родичи убийцы, со своей стороны, хорошо понимают, что им нужно делать; они знают, что семья убитого будет мстить. Так проста и незамысловата идея фрита. Она имеет дело лишь с фактами и не принимает во внимание никаких личных расчетов и причин, которые привели человека к гибели.

Во всей старой нордической литературе с ее бесконечными убийствами, оправданными или нет, не находим ни единого примера человека, который по своему желанию отказался бы ото всех попыток отомстить убийце, даже понимая, что его родственник погиб из-за своего дурного характера. Родичей могут заставить отказаться от мести, они могут понять бессмысленность всех попыток возмездия, но в любом случае мы можем привести время от времени встречаемую фразу: «Я не пожалел бы ничего, если бы был уверен, что смогу отомстить». Это свидетельствует о том, что таких примеров было много; могли быть и, вероятно, бывали случаи убийств, последствия которых нам не известны. И дело заключается в том, что авторы саг всячески подчеркивают ту силу отчаяния, которое охватывало людей, вынужденных отказаться от мести. Горечь отказа хорошо видна в тех запретах на месть по отношению к обидчику, которые время от времени налагались в южных и северных землях тевтонской территории, если он был уже осужден судом или повешен по его приговору.

С другой стороны, убийца приходил домой и заявлял коротко и ясно, что убил такого-то «и его родственники не могут не признать меня виновным в этом убийстве». Сразу же после этого его родичи начинали готовиться к обороне, к защите своих людей и самих себя. Во время этой подготовки они пускали слух или делали вид, что осуждают поступок убийцы, но все это делалось для отвода глаз и никак не влияло на действия семьи; наоборот, это только усиливало желание защитить себя от мести.

Исландец приветствует своего родича на пороге, заявляя, что испытывает искреннее желание, чтобы он перевернул новый лист своей жизни и начал вести себя достойно, а если он этого не сделает, то пусть ищет себе новое пристанище. После этого они входят в дом и обсуждают, что надо делать, после того как пришедший совершил убийство. Или же душегуб мог ответить, как Торвальд Крок – виновный в простом убийстве – ответил на упрек своего родственника Торарина: «Какой смысл говорить о том, что случилось; ты навлечешь на себя новые беды, если откажешься помочь нам; если же ты возьмешь дело в свои руки, нам будет легко найти других помощников». И Торарин отвечает: «Советую тебе явиться сюда со всеми твоими [родичами], а мы привлечем других» («Сага о Барде Асе Снежной Горы»).

В старом германском парафразе Нагорной проповеди слышится эхо неистового характера этого мира: германизированная заповедь Христа, посвященная неограниченному самоотречению, гласит: «Если твои глаза тебя оскорбляют, пусть твои руки их вырвут, – говорит он. – Не имей дела с родственником, который ведет тебя к греху, к злодеянию, даже если у тебя не будет родственника ближе его; лучше отказаться от него, возненавидеть его и заглушить в своем сердце любовь к нему, чтобы подняться в одиночестве на самое небо».

Личные симпатии и антипатии, конечно же, не могут противостоять требованиям фрита. Отношения Торстейна и его отца никогда не были теплыми и сердечными; по мнению Эгиля, его сын был слишком мягким, слишком беспечным. Эгиль не мог жить в его доме и на старости лет отправился к своей дочери; но его личное отношение к сыну не могло ни на минуту заставить его задуматься, стоит ли ему вмешиваться или нет.

В «Саге о Союзниках» рассказывается история, посвященная этой теме – взаимоотношениям отца и сына, которые никак не могут ужиться друг с другом, но их объединяет общее чувство против чужаков. Сына звали Одд, он был богатым человеком; отец, Офейг, был бедняком. Одда втянули в судебное разбирательство, в ходе которого недоброжелатели решили оставить его без гроша. Они поклялись не отпускать его, пока совсем не разорят. Но в дело вмешивается хитрый старый Офейг – воспользовавшись тем, что всем известны его плохие отношения с сыном, он пришел к его недругам и заверил их, что их предприятие бессмысленно и опасно: «Так же как мой сын имеет деньги в своем сундуке, так он имеет и ум в голове и найдет выход, когда потребуется. Знаете ли вы точно, сколько добычи достанется каждому из вас, а ведь вам придется делить ее на восемь частей? Ибо не надо думать, что мой сын будет сидеть дома и ждать вас; у него есть корабль, как вы знаете, ведь, если не считать земли и дома, богатство человека может плавать по воде, это я хорошо знаю. То, что человек получил, то он и имеет». И здесь старик чуть было не уронил толстый кошелек, спрятанный у него под плащом; эти деньги за свою помощь он потребовал от своего сына заранее. Так он, безо всяких сомнений, защищал фрит, как он его понимал и искренне гордился своим успехом и успехом сына в улаживании этого дела.

Во имя фрита можно отдать все, отказаться ото всех обязанностей, от рассуждений о себе, пожертвовать всем, вплоть до своего собственного достоинства, – если представить себе, что, помимо чувства родства, в ту пору существовало еще и чувство собственного достоинства.

Великим героическим примером дочерней и сестринской преданности служит Сигню. В «Саге о Вёльсунгах», основанной, вероятно, на более старых поэмах, рассказывается о том, как ссора между Вёльсунгом и его зятем Сиггейром, мужем Сигню, привела к гибели первого. Единственному выжившему сыну Вёльсунга, Сигмунду, пришлось прятаться в лесу; здесь он обдумывал, как отомстить за отца. Сигню посылает, одного за другим, своих сыновей ему на помощь и тем самым безжалостно приносит их в жертву, когда выясняется, что они ни на что не годные трусы. В конце концов, Сигню, изменив свой облик и не узнанная никем, является туда, где прячется Сигмунд, и рожает от брата сына Синфьётли, истинного мстителя, инстинктивно ощущающего клановое родство. «Умудренный в военных искусствах юноша обнял меня своими руками; в его объятьях я ощутил радость, но и ненависть ко мне», – говорит Сигмунд. И когда наконец приходит время долгожданного возмездия и тело короля Сиггейра охватывает огонь, Сигню бросается в костер со словами: «Я сделала все, чтобы король Сиггейр был предан смерти; я сделала так много, чтобы отомстить ему, что не хочу больше жить, и умру теперь вместе с Сиггейром столь же охотно, сколь неохотно я с ним жила!»

До чего довел ее фрит! Сигню испытывает ужас, пока ее сестринская любовь не будет удовлетворена. Ее раздирает на части материнская любовь и страх перед инцестом. Ибо в тексте саги нет никаких намеков на то, что Сигню относится к тем суровым людям, у которых одна страсть подавляет все другие.

Очень хочется считать эту сагу исследованием, образцом описания проблемы, сознательной попыткой выяснить, как власть фрита влияет на характер человека. В этом есть свой резон; в истории о Сигню есть такая идея. Сознательно или нет, но автор и его слушатели хотели узнать, что фрит, с одной стороны, и фрит – с другой (отношение женщины к своему мужу ведь тоже нечто вроде фрита), оказались в таком сильном противостоянии, что продемонстрировали свою власть, сокрушив человеческие судьбы. Сигню должна была отомстить своему мужу за смерть отца, несмотря на все человеческие законы, и она должна было отомстить за это самой себе. Ее слова: «Я сделала так много, чтобы отомстить ему, что не хочу больше жить» – это не пустая фраза, это главная тема всей саги.

В «Саге о Вёльсунгах» Гудрун оплакивала своего мужа Сигурда, но убить своих братьев, погубивших его, не могла; Сигню же должна была помочь отомстить за отца, даже если ей пришлось пожертвовать для этого мужем и детьми.

Таким образом, гильдейские статусы, утверждающие, что братья должны защищать друг друга, и принимающие во внимание только человека, а не дело, вовсе не преувеличение. А мир родства заключает в себе нечто, чего никогда не найдешь в параграфах закона, а именно: спонтанность, необходимость, не рассуждающее: «Мы не можем поступить иначе».

И откуда берется это «Мы не можем поступить иначе»? Из глубин, которые лежат ниже самоопределения и понимания себя. Мы можем проследить движение идеи фрита от ее проявления в сознании человека, вниз через все его склонности, пока она не исчезнет в корнях его воли. Мы смутно понимаем, что не человек управляет фритом, а фрит – им. Он лежит на дне его души, как великий фундаментальный элемент, со всей слепотой и силой природы.

Фрит образует то, что можно назвать основой души. Это не просто сильное чувство среди других чувств, а самое ядро души, которое порождает все мысли и чувства и обеспечивает их энергией жизни. Или это – центр души, где мысли и чувства получают штамп своей человечности и вдохновляются волей и направлением действий. Он отвечает тому, что мы сами называем человеческим. Человеческое в нас всегда отмечено печатью родственных чувств. В нашей культуре деяние бунтаря считается бесчеловечным, и, строго говоря, мы одобряем благородное поведение тем, что называем его по-настоящему человечным. У тевтонов же первое осуждается, как разрушающее родственные отношения человека, а последнее восхваляется, поскольку усиливает чувство фрита. Поэтому убийство родственника – это тягчайшее преступление, позор и несчастье, в то время как убийство чужого – это просто действие, которое, в зависимости от обстоятельств, может быть оправдано или нет.

На этом уровне спонтанности совершенно не важна разница между мной и тобой, если мы родственники. Если фрит является основой души, то эта основа общая для всех родственников. Родичи усиливают друг друга; это не отдельные люди, которые соединяют свои силы, нет, они действуют как единое целое, поскольку в глубине души у каждого из них имеется нечто общее, что знает и думает за них. Скажем больше – они связаны так тесно, что один человек подпитывается силой от другого.

Эту особенность людей Севера хорошо знают медведи, как гласит пословица, известная в Северной Швеции. «Легче сражаться с двенадцатью мужчинами, чем с двумя братьями» – такое высказывание приписывают этому мудрому животному. Вступив в бой с дюжиной бойцов, медведь может выбирать себе противника по одному; но двух победить поодиночке нельзя. И если один погибает, то его сила переходит к другому.

Солидарность северян – проявляющаяся в законах мести – основана на естественном психологическом единстве. Действия и страдания отдельного человека текут по каналам души, передаваясь всем, кто принадлежит к одному с ними племени, так что, по существу, они совершают поступки всех других. Когда члены клана сопровождают своего родственника в суд и изо всех сил поддерживают его, они не делают вид, что его поступок – их поступок, а на самом деле ощущают это; пока вопрос не решен, все родственники, имеющие к нему отношение, находятся в состоянии постоянного вызова. Не только убийца подвергается опасности погибнуть от вытащенного им из ножен меча; отомстить можно, и убив кого-нибудь из его родственников, если оскорбленная сторона находит того, до кого гораздо легче добраться, или считает его более «достойным» в качестве объекта для мщения.

Назад Дальше