Стефани Лэнд
Уборщица. История матери-одиночки, вырвавшейся из нищеты
Stephanie Land
Maid: Hard Work, Low Pay, and a Mother’s Will to Survive
© 2019 by Stephanie Land
© Ирина Голыбина, перевод на русский язык, 2019
© Издание на русском языке, оформление, ООО «Издательство «Эксмо», 2019
* * *
Мие:
Спокойной ночи
Я тебя люблю
Увидимся утром
Мама
Я поняла, что зарабатывать на жизнь не то же самое, что жить.
Майя Анджелоу
Предисловие. Добро пожаловать в мир Стефани Лэнд
Прежде чем приступать к чтению книги, вам придется отбросить стереотипы в отношении помощниц по хозяйству и матерей-одиночек, равно как и созданный прессой образ низшего класса, которые могут у вас быть. Стефани трудолюбивая и «сообразительная» – слово, которое представители элиты используют по отношению к людям без образования, внезапно проявляющим свой интеллект. Ее мемуары – это книга о матери, пытающейся обеспечить достойную жизнь и дать надежный дом своей дочке, Мие, выживая при этом на крохи, перепадающие ей в виде нескольких пособий, и прискорбно низкий заработок уборщицы.
Мысль о домработницах и помощницах по хозяйству до сих пор вызывает в памяти нечто аристократическое – чайные сервизы, накрахмаленные передники, Аббатство Даунтон. Но на самом деле эта работа полна грязи и дерьма. Уборщики вычищают из стоков лобковые волосы, копаются в нашем грязном белье – в буквальном и переносном смысле. При этом они остаются невидимыми – в том числе и для государства, либо же на них смотрят свысока. Я знаю об этом, потому что на короткое время примерила на себя их жизнь, когда писала книгу Nickel and Dimed («Те, на ком экономят»). В отличие от Стефани, я всегда могла вернуться к своей гораздо более приятной жизни писательницы. И, в отличие от нее, не должна была на те микроскопические заработки содержать ребенка. Мои дети к тому времени уже выросли и не собирались жить со мной в трейлерах ради какого-то сумасшедшего писательского эксперимента. Поэтому я хорошо знаю, что это за работа – убирать чужие дома. Я знакома с отчаянной усталостью, знакома с неодобрительными взглядами окружающих: их не раз на меня бросали, если я появлялась в форменной рубашке с логотипом «Уборка Интернэшнл» на публике. Но мне все равно не постичь степени тоски и отчаяния, которые испытывали мои коллеги. Как Стефани, многие из них были матерями-одиночками, убиравшими в чужих домах, чтобы как-то выжить, которые целый день волновались за своих детей, оставленных не в лучших условиях, потому что им надо было идти на работу.
Надеюсь, вам повезет никогда не оказаться в мире Стефани. В ее книге отлично описано, что правит этим миром – нищета. Там никогда нет денег, а порой даже еды; основу рациона составляют арахисовое масло и быстрая лапша; выход в «Макдоналдс» приравнивается к празднику. В этом мире нет ничего надежного – ни машин, ни мужчин, ни жилья. Продуктовые купоны – важнейший фактор выживания, но по последнему законодательству человек должен работать, чтобы их получать, что только осложняет ситуацию. Без правительственной поддержки этим людям, в одиночку растящим детей, просто не выжить. Это не подачка. Как и все мы, они тоже хотят иметь надежную опору.
Пожалуй, самым болезненным в этом мире является враждебность со стороны обеспеченных кругов. Классовые предрассудки, особенно касающиеся представителей физического труда, заставляют людей верить, что они уступают, в моральном и интеллектуальном плане, тем, кто сидит за офисным столом в элегантном костюме. В супермаркете другие покупатели с осуждением заглядывают к Стефани в тележку, когда она платит продуктовыми купонами. Пожилой мужчина едко замечает: «Не благодарите!» – как будто он лично оплатил ее покупки. И это – не единичный случай, потому что такой менталитет глубоко укоренился в нашем обществе.
История Стефани вполне могла бы закончиться полным крахом. Только представьте себе физическое истощение, наступающее после шести-восьми часов работы, когда тебе приходится сдвигать мебель, пылесосить и мыть полы. В клининговой компании, где работала я, у всех моих коллег в возрасте от девятнадцати лет и старше были те или иные нейромышечные проблемы: боли в спине, травмы запястий, повреждения колен или щиколоток. Стефани борется с болью, принимая лошадиные дозы ибупрофена. В какой-то момент она с завистью смотрит на флакон с опиумным обезболивающим, стоящий в ванной у клиента, но лекарства по рецепту ей недоступны, как и массаж, физиотерапия или консультация у специалиста по болям.
Ну и, конечно, к физическому истощению, вызванному работой, присоединяется истощение психологическое, обусловленное эмоциональными трудностями. Она – пример той самой «гибкости», которую психологи рекомендуют беднякам вырабатывать в себе. Столкнувшись с препятствием, она придумывает, как его преодолеть. Но иногда количество этих препятствий превышает ее возможности. Единственное, что заставляет Стефани держаться, – это безграничная любовь к дочери, любовь, являющаяся единственным светлым пятном в ее истории.
Я вряд ли разрушу интригу, если скажу, что у книги – хороший конец. За годы борьбы, о которой рассказывается на ее страницах, Стефани не утратила желания стать писательницей. Мы познакомились с ней несколько лет назад, когда она только начинала писательскую карьеру. Я являюсь, помимо прочего, основателем Проекта по наблюдению за экономическими проблемами общества – организации, поддерживающей журналистов, которые пишут об экономическом неравенстве, в особенности людей, которые сами борются за выживание. Стефани направила нам запрос, и мы тут же ухватились за нее, начав разрабатывать ее идеи, править черновики и публиковать ее статьи в лучших СМИ, где только могли, включая Нью-Йорк Таймс и Книжное обозрение. Она – именно тот человек, для которого создавался наш фонд: писательница из рабочего класса, которая нуждалась лишь в некоторой поддержке, чтобы начать свою карьеру.
Если эта книга произведет на вас впечатление – что практически неизбежно, – вспомните, как близка она была к тому, чтобы никогда не увидеть свет. Стефани могла сдаться перед лицом отчаяния и физического переутомления, могла получить тяжелую травму на работе и стать инвалидом. Вспомните о женщинах, которые по схожим причинам никогда не расскажут свою историю. Стефани напоминает нам, что их – миллионы, и каждая из них – героиня. И все они ждут, что мы их услышим.
Барбара Эренрейх
Часть первая
Домик
Моя дочь сделала свои первые шаги в приюте для бездомных.
Это случилось в июне, за день до ее первого дня рождения. Я присела на протертый диванчик со старенькой цифровой камерой в руках, чтобы снимать, как она пойдет. Спутанные волосы и полосатая пижамка контрастировали с выражением сосредоточенного упорства в ее карих глазах, пока она то поджимала, то расправляла пальчики на ногах, стараясь удержать равновесие. Я старалась заснять все: перевязочки у нее на щиколотках, пухлые ножки и кругленький животик. Что-то лепеча, она двинулась мне навстречу, босиком по плиточному полу. В плитку намертво въелась многолетняя грязь. Сколько я ее ни скребла, мне не удавалось оттереть пол дочиста.
Это была последняя неделя нашего трехмесячного пребывания в поселении на севере Порт-Таунсенда, построенного местными властями для бездомных. Дальше нам предстояло переехать в «переходное жилье» – старый, обветшавший многоквартирный комплекс с цементными полами. Домик, хоть мы и жили в нем временно, мне как-то удалось обустроить, хотя бы ради дочки. Диванчик я застелила желтым покрывалом, чтобы немного разбавить белизну стен и серые полы и привнести хоть что-то яркое и радостное в наше унылое существование.
Возле входной двери у нас висел небольшой календарь. Там я отмечала даты встреч с социальными работниками из разных организаций, у которых могла попросить помощь. Я готова была рыть носом землю, обращаться в какие угодно учреждения, стоять в бесконечных очередях с другими такими же людьми, таскавшими за собой потрепанные папки с документами, чтобы доказать, что у них нет денег. Удивительно, сколько требовалось бумаг, чтобы подтвердить простой факт: я – нищая.
Нам нельзя было принимать гостей и загружать домик вещами. Все наше имущество умещалось в одну сумку. У Мии была корзинка с игрушками. У меня – тонкая стопка книг, которые я расставила на шатком стеллаже, отделявшем жилую зону от кухни. В кухне стоял круглый стол, к которому я прикрепила подвесное детское сиденье для Мии и стул, на котором я сидела, глядя, как она ест, и пила кофе, чтобы заглушить голод.
Наблюдая за тем, как Мия делает свои первые шаги, я старалась не обращать внимания на зеленую коробку у нее за спиной: там хранились судебные бумаги, копившиеся в ходе тяжбы за опеку с ее отцом. Я старалась сосредоточиться на дочери: улыбалась ей, словно все у нас было в порядке. Разверни я камеру, я не узнала бы сама себя. На редких фото, где я попадала в кадр, был словно кто-то другой: я исхудала, как никогда в жизни. Я работала садовником, сдельно – по нескольку часов в неделю подрезала живые изгороди, сражалась с разросшейся ежевикой и выдергивала стебельки травы оттуда, где ей расти не полагалось. Иногда я мыла полы и туалеты в домах моих знакомых, знавших, насколько отчаянно я нуждаюсь в заработке. Они не были богаты, но в смысле финансов имели «подушку безопасности», в отличие от меня. Месяц без работы мог доставить им определенные трудности, но не стал бы причиной переезда в приют для бездомных. У них были родители или другие родственники, которые могли выручить деньгами и предотвратить подобное развитие событий. У нас не было никого. Мы остались вдвоем – Мия и я.
В заявлении на предоставление бесплатного жилья, в графе о целях на следующие несколько месяцев, я написала, что постараюсь наладить отношения с отцом Мии, Джейми. Мне казалось, если я приложу усилия, мы сможем помириться. Иногда я представляла себе, что мы будем нормальной семьей – мать, отец и хорошенькая дочка. Я цеплялась за эти мечты, как за веревку, привязанную к воздушному шару. Этот шар должен был перенести меня через воспоминания о побоях Джейми и о тяготах жизни матери-одиночки. Если как следует за него держаться, я взлечу выше всего этого. Если постоянно представлять, какую семью я хочу, можно сделать вид, что ничего плохого не случилось, как будто эта жизнь – лишь временный этап, а не все наше будущее.
На день рождения я подарила Мие новые туфельки. Деньги на них пришлось откладывать целый месяц. Они были коричневые, с вышитыми голубыми и розовыми птичками. Я разослала всем приглашения на праздник, как обычная мама, и позвала Джейми, будто мы были обычными родителями. Мы расположились за столом для пикника с видом на океан, на травянистом холме в парке Четземока в Порт-Таунсенде, городке в штате Вашингтон, где тогда жили. Улыбающиеся гости сидели на пледах, которые принесли с собой. Я купила лимонад и кексы, потратив на них продуктовые купоны, которые оставались у меня до конца месяца. Мой отец и дед ехали по два часа из разных концов штата, чтобы присутствовать на празднике. Пришли мой брат и еще несколько друзей. Один захватил гитару. Я попросила подругу сфотографировать нас с Мией и Джейми, поскольку нам очень редко случалось оказаться вместе вот так, втроем. Я хотела, чтобы у Мии было что вспомнить о своем детстве. Но Джейми на снимках выглядел скучающим и раздраженным.
Моя мать с нынешним мужем, Уильямом, прилетела из Лондона, или из Франции, или еще откуда-то, где они жили на тот момент. На следующий день после праздника они явились – нарушив запрет на прием гостей в приюте для бездомных, – чтобы помочь мне с переездом в «переходное» жилье. При виде их нарядов я разве что покачала головой: Уильям облачился в обтягивающие черные джинсы, черный пуловер и черные ботинки, а мама в черно-белое полосатое платье, подчеркивавшее ее внушительный зад, черные легинсы и кеды «Конверс». Они выглядели так, будто пришли выпить кофе, а не заниматься переездом. До этого никто не видел, в каких условиях нам приходится жить, но при этом вторжении британского акцента и европейских мод наш домик – наше скромное пристанище – показался мне еще более жалким.
Уильям не смог скрыть своего удивления при виде моей единственной спортивной сумки, с которой мы переезжали. Он взял ее и вышел на улицу, мама последовала за ним. Я обернулась, чтобы в последний раз окинуть взглядом наш пол, наши тени – вот я читаю книгу, сидя на протертом диванчике, а Мия копается в корзинке с игрушками, вот она сидит в выдвижном ящике двуспальной кровати… Я радовалась тому, что уезжаю. Но на короткий момент мне вспомнилось все, что мы пережили здесь, и я со смешанным чувством горечи и счастья попрощалась с местом, с которого начался наш путь.
Половина обитателей нашего нового дома, построенного по программе «Переходного жилья для малообеспеченных семей», переехала, как мы, из приютов для бездомных; вторую же половину составляли те, кого только-только выпустили из тюрьмы. Считалось, что по сравнению с приютом это шаг вперед, но я сразу же затосковала об уединенности нашего домика. Здесь, в многоквартирном здании, мое печальное положение было очевидно для всех, включая меня саму.
Мама и Уильям стояли у меня за спиной, пока я возилась с дверью. Я билась с замком, вставляя ключ то так, то эдак, пока он, наконец, не повернулся. «Зато так просто не взломаешь», – пошутил на это Уильям.
Мы вошли в узкий коридорчик; входная дверь располагалась точно напротив ванной. Я увидела ванну, в которой мы с Мией смогли бы мыться вместе, – роскошь, которой до этого мы были лишены. Справа находились две спальни. В каждой имелось окно, выходившее на дорогу. Кухня была настолько крошечной, что дверца холодильника, когда ее открывали, задевала шкафчик, стоявший напротив. Я прошла по белой плитке, напомнившей мне полы в приюте, и распахнула дверь на небольшой балкончик. Его ширина едва-едва позволяла сесть и вытянуть ноги.
Джули, социальный работник, показывала мне квартиру в ходе короткого осмотра два месяца назад. Семья, занимавшая ее последней, прожила там два года, максимально возможный срок. «Вам повезло, что квартира освободилась, – сказала Джули. – Особенно с учетом того, что из приюта вам пора выезжать».
При нашей с ней первой встрече я сидела напротив Джули, по другую сторону стола, и, запинаясь, пыталась отвечать на вопросы о том, каковы мои планы на будущее и как я собираюсь организовать жизнь, свою и ребенка. Как я обеспечу нам финансовую стабильность? Какой работой могу заниматься? Джули, похоже, понимала мое замешательство и предлагала свои варианты. Единственной возможностью, по сути, являлся переезд в социальное жилье. Проблема заключалась в том, чтобы найти что-то свободное. Юристы из Центра по защите жертв домашнего насилия и преступлений на сексуальной почве держали свой приют для пострадавших, которым некуда было идти, но мне повезло, что власти смогли изыскать для меня отдельное жилье и решение относительно финансов.
В ту нашу первую встречу мы с Джули прошлись по четырехстраничному списку жестких правил, которые я должна была принять, чтобы заселиться.
Постояльцы согласны, что это временное убежище, а НЕ постоянный дом.