– Слава Богу! – сказал. – Обещали все Царские приближенные за вас.
Еще не отошел он от постели больного сановника, как к тому пришли с известием о благополучном разрешении дела и прекращении Государевой немилости.
– Кто же, отче, из приближенных Государя был ко мне более благосклонен? – спросил ободрившийся сановник.
Тут и узнал он, что это были нищие – приближенные Господа. Они, получив милостыню, молились за опального сановника и вымолили ему прощение…
Высокопреосвященный митрополит Гавриил, которому обязан Валаам появлением на островах отца Назария, чрезвычайно ценил старца.
Наставляя переводчиков «Добротолюбия», он предписал им советоваться во всем с духовными старцами. Первым среди старцев назвал отца Назария.
– Они, – сказал тогда Высокопреосвященный, – хотя и не знают, как вы, греческого языка, но из опыта лучше вас понимают духовные истины, а потому правильнее могут изъяснить наставления, содержащиеся в этой книге…
По словам монастырского «Валаамского слова», «со вступлением о. Назария на святые горы полились на них радостные утренние лучи»…
И это не поэтический образ, а строгий научный факт. При Назарии все каким-то чудесным образом устраивается на Валааме. Перечислить все, совершенное им, невозможно, но главное дело – Монастырский устав, созданный по образцу Саровской пустыни и прижившийся на Валааме, потому что он оказался созвучным и близким древнему уставу Спасо-Преображенского монастыря…
С Уставом игумена Назария, конечно же, произошло чудо. Назарий и предположить не мог, что привезенный им Устав окажется так близок самому древнему Уставу монастыря.
Но именно так и случилось. И подтверждение этому – «возвращение» в монастырь первых святых насельников Валаама, основателей монастыря преподобных Сергия и
Германа, преподобного Александра Свирского… Ведь это при Назарии начинает возрождаться почитание их в монастыре…
Другое подтверждение правильности устроения возрожденной обители – приход на острова белобережских старцев. Они ведь искали место для свершения монашеских подвигов, и нашли – пусть и не на долгое время! – на Валааме.
Когда белобережские старцы пришли на Валаам, Назарий уже покинул обитель, вернулся назад в Саровскую пустынь, из которой и был призван для устроения Валаама.
И тут, в этой смене духовных светильников монастыря, явно прослеживается преемственность, выстроенная, как нам кажется, самим Божиим Промыслом. Самое начало девятнадцатого века… Валаам… Саровского пустынника сменяют старцы, которым суждено просиять в Оптиной пустыни…
Встреча Сарова и Оптиной на Валааме…
Воистину, свет рождает свет, светом полнится и светом изливается…
«Исполненный дней, – как сказано в монастырской биографии, – отец Назарий преставился на вечный покой в Саровской пустыне 23 февраля 1809 года, 74 лет от рождения. Тело его погребено у алтаря теплой церкви…»
На могильном памятнике начертаны стихи:
Назарий прахом здесь, душой на небесах,И будет незабвен в чувствительных сердцах,В которых он вместил священны те таланты,Пред коими ничто мирские адаманты…Стихи, как тут не вспомнить преосвященного Феофила, вздыхавшего насчет «малоумности» Назария, простоваты, конечно, но с другой стороны сложных и умных стихов и так хватает. Без надгробия старца Назария…
Белобережские старцы – это следующий шаг в возрождении Валаамской обители.
Схимонах Феодор был учеником великого старца Паисия Величковского, архимандрита Молдо-Влахийских монастырей, с именем Феодора и связано возрождение утраченных в эпоху петровских преобразований традиций старчества в русских монастырях.
Вернувшись в Россию, схимонах Феодор подвизался в различных монастырях, пока беспокойство от посетителей, нарушавших безмолвие его пустынной жизни, не понудило его перебраться в Белобережскую обитель. Настоятелем этой пустыни был Леонид, его ученик. Он устроил своему наставнику уединенную келью в лесу, где тот и поселился вместе с иеросхимонахом Клеопою. Скоро к ним присоединился и сам Леонид, добровольно сложивший с себя настоятельство.
И снова слава о высокой жизни и мудрости отца Феодора распространилась окрест, и к дверям его кельи начали стекаться тысячи посетителей.
И снова, утомленный столь тягостной для смиренномудрия славою, отец Феодор покидает обжитую келью и уходит на север.
Новоезерский монастырь, Палеостровская пустынь, наконец, Валаам, где в скиту Всех Святых вновь было назначено встретиться белобережским отшельникам…
«Слава милосердому нашему Богу, что сподобил и меня недостойного и скверного сожительствовать со отцы моими в скиту Валаамском, – писал о. Феодор, прибыв на Валаам. – Уже теперь перед милосердым нашим Создателем и Искупителем не можем никакого извинения и оправдания принести: Он исполнил все наше желание… привел нас в место безмолвное, спокойное, от человек удаленное, молвы свобожденное. Отец Леонид определен у нас в скиту смотрителем…»
Шесть лет провели белобережские старцы на Валааме. Велико было их влияние на монастырскую жизнь, ибо многие иноки ходили к ним, чтобы воспользоваться духовным руководством.
– Батюшка! – сказал однажды отцу Феодору великий любитель безмолвия, иеромонах Варлаам, живший тогда на скиту. – Блазнюсь я на вас. Как это вы по целым дням пребываете в молве и беседах со внешними… Каково есть сие дело?
– Экой ты, братец, чудак… – отвечал будущему Валаамскому игумену отец Феодор. – Да я из любви к ближнему два дня пробеседую с ним на пользу душевную и пребуду несмущенным…
Иеромонах Варлаам вразумился, как говорит житие, этим ответом «познавать различие путей смотрительных от общих».
Но далеко не все обладали подобной мудростью.
Среди братии, искавшей духовных наставлений отца Феодора и отца Леонида, был келлиарх Валаамского монастыря отец Евдоким, впоследствии ставший валаамским духовником, схимником Евфимием.
Отец Евдоким считался присным учеником настоятеля (после Назария эту должность справлял Иннокентий) и надеялся достичь духовного преуспеяния одними внешними подвигами и совершенной покорностью своему наставнику.
Внешне все выглядело благопристойно, но сам отец Евдоким не замечал в себе настоящих плодов монашеской жизни. Не приходило ни кротости, ни любви, ни слез, ни смирения. Сухость, жестокость души, зазрение всех – томили его. Он не находил покоя, порою захлестывало отчаяние и тогда появлялись мысли о самоубийстве. «Бросься со скалы в озеро!» – нашептывал ему враг.
Вот тогда-то и обратился отец Евдоким к старцам Феодору и Леониду. И старцы, действительно, помогли, открыв, что одно только внешнее делание и телесные подвиги не ведут к преуспеянию, особенно если они, являемые другим, влекут к тщеславию, гордости и, как следствие, – к ожесточению, осуждению и отчаянию. Поняв «смиренную науку отцов», отец Евдоким начал возрождаться, смиряться и постепенно успокоился…
«Измена» ученика чрезвычайно возмутила игумена Иннокентия. Так случилось, что это совпало с посещением Валаама министром духовных дел, князем А.Н. Голицыным. Все время, пока он находился на острове, министр провел в келье у старцев и игумена Иннокентия приказал звать туда…
Разумеется, руководствовался Иннокентий не ревностью к учительскому дару старцев, а заботой о порядке, мире монастыря. Иннокентий исключительно много сделал для Валаама. Только за первые восемь лет его игуменства численность братии возросла почти вдвое и перевалила за сотню.
«После старца Назария, – утверждает монастырский историк, – обитель во всех отношениях цветущим своим состоянием большею частию обязана его трудам».
А сейчас помрачилось духовное зрение игумена Иннокентия… Ему показалось, что белобережские старцы специально переманивают учеников, чтобы подорвать его игуменский авторитет.
Усмотрев в их учительстве дерзкий вызов своей власти, Иннокентий пожаловался на старцев митрополиту Новгородскому и Петербургскому Амвросию. Тот поручил коневскому строителю, благочинному над монастырями Илариону исследовать это дело. В феврале 1817 года Илларион прибыл на Валаам и допросил Феодора, Леонида и Клеопу. Впоследствии он часто говорил, что ему нигде не доводилось читать того, что высказали в своих ответах простые старцы.
Нашлись у старцев, помимо Илариона, и другие могущественные защитники – министр духовных дел, князь А.Н. Голицын, а также архимандриты (будущие святители) Филарет и Иннокентий.
«Митрополит с огорчением увидел, что он едва не сделал большую несправедливость. Игумен Иннокентий был вызван и встречен грозным и бесцеремонным вопросом: «что ты, старый…. со мною было сделал? По твоей милости я чуть было не осудил людей, лучших нас с тобою».
Игумену велено было всячески покоить старцев в своей обители, с угрозою, что в случае жалобы он будет сменен. Старцам же передали, чтобы они были уверены в защите высшего духовного начальства.
Но опытные и смиренномудрые подвижники, знавшие человеческое сердце, не надеялись, что настоятель совершенно умиротворился по отношению к ним и, сознавая, что легче нести ненависть всего братства, нежели нерасположение настоятеля, они во избежание продолжительного греха решились оставить Валаам; и вскоре после этого, в июне 1817 года, перешли в Александро-Свирский монастырь, считая себя отребием мира и недостойными мирнаго жилища на земле».
Глава четвертая
Именно тогда и произошла встреча белобережских старцев с крестьянским юношей Дамианом – будущим валаамским игуменом Дамаскиным.
Он возвращался из паломничества к Соловецким Чудотворцам, и шел по дороге между Александро-Свирским монастырем и Ладогой (там Дамиану следовало заворачивать, чтобы попасть домой, в деревню Репинка Тверской губернии), когда встретил белобережских старцев[1]….
Самый старший из монахов сидел на телеге, а остальные шагали рядом. Дамиан остановился, чтобы поклониться путникам и, ожидая, пока приблизятся иноки, разглядывал их. Суровыми и отрешенными были лица погруженных в молитву монахов.
Было тихо. Дул ветерок с Ладоги. Чуть покачивались тонкие с еще не загрубевшими листиками ветки берез… Внезапно телега остановилась. С нее слез старец – это был схимонах Феодор – и, повернувшись к Дамиану, низко поклонился.
Старец Феодор снова забрался на телегу, и процессия двинулась дальше, мимо застывшего в изумлении, сконфуженного Дамиана.
Прошло несколько мгновений, прежде чем опомнился он. Припадая на больную ногу, сделал несколько шагов следом за процессией.
– Откуда вы, святые отцы?!
– С Валаама… – обернувшись, ответил самый молодой инок Иоанникий.
Светлой и чудесной была улыбка инока – человека, сподобившегося узреть чудо…
Жарко светило летнее солнце. Гудели пчелы в траве у обочины. Легкий ветерок с Ладоги покачивал ветки берез.
Машинально Дамиан прошел с версту, а потом повернулся и зашагал назад. Он должен был посетить Валаамский монастырь.
Любопытно, что сохранилось письмо преподобного Льва Оптинского, датированное 15 мая 1817 года, за месяц до встречи белобережских старцев с хромым путником.
В этом письме преподобный Лев пишет:
«Что я вам напоминал насчет игуменства, в том прощения прошу, – я вас обеспокоил своим безумием. Ей, [1] матушка, истинно вам признаюсь, и не ласкаем, и отнюдь не желаем, ниже мыслим, чтобы вы игумению были, или бы заметили в вас склонность к любоначалию; но сердечно утешаемся вашему о сем благоприятному и решительному ответу; но надмение и тщеславное мнение внутрь вопиет, что едва ли гонзнет (избежит? – Н..К.) мать… игум. Но однако, прости Бога ради, и благодушествуй, и мирствуй, потому что от безумия сия пишу. Я вам, матушка, истинно объясню, что у меня самого отнюдь не было чувства и воображения быть начальником; но Премилосердый Господь попустил искуситися, да милостию Своею и освободил…»
Нет нужды разбирать взаимоотношения преподобного Льва с «Пречестнейшей и Препочтеннейшей в монахинях» матушкой N, адресатом письма. Для нас важно, что в мае-июне 1817 года мысли о взаимоотношениях настоятеля монастыря и старцев, обитающих в нем, занимали преподобного, да и не могли не занимать, поскольку этот вопрос становился слишком важным для иноческой судьбы и самого Леонида, и всего православного русского монашества.
Достоверно засвидетельствовано и о даре прозорливости, которым обладал преподобный Лев…
Поэтому, не опасаясь ошибиться, можно предположить, что, занятый раздумьями о устроении монастырской жизни, преподобный Лев прозрел в хромом одиноком паломнике не просто будущего Валаамского игумена, а игумена, который необходим монастырю, которого монастырь ждет. И этому долгожданному игумену и поклонился со своими спутниками.
Разумеется, все эти предположения не имели бы никакого значения, если бы не могли мы заглянуть внутрь будущей судьбы Дамиана-Дамаскина.
Незримые, но удивительно прочные нити влияния преподобного Льва вплетены в нее.
Мы знаем, что духовником послушника Дамиана в Валаамском монастыре будет старец Евфимий, тот самый келлиарх Евдоким, что послужил причиной ссоры игумена Иннокентия и белобережских старцев. Через этого старца Евфимия, превращенного им из «внешнего монаха» во «внутреннего делателя», преподобному Льву предстояло воспитать и будущего игумена Валаамского монастыря Дамаскина.
Если же мы вспомним, что десять лет спустя, в 1827 году, в послушание к старцу Льву поступит в Александро-Свирском монастыре Дмитрий Брянчанинов, которому, в бытность его благочинным монастырей Санкт-Петербургской епархии, предстоит найти в 1837 году валаамского инока, способного стать игуменом монастыря, и он изберет именно Дамаскина, то остается только подивиться, как чудно устрояет Всемогущий Господь судьбы Своих избранников…
Сам Дамиан, изумленный знаками почтения, оказанными валаамскими старцами, не знал и не мог знать еще ни о старце Евфимии, ни о святителе Игнатии (Брянчанинове), которому в том году, когда состоялась знаменательная встреча, исполнилось всего только десять лет….
И тем не менее встреча произвела переворот в его душе. Не колеблясь, он повернул назад, чтобы увидеть Валаамский монастырь.
Чтобы понять, какого труда стоило ему это, достаточно вспомнить, что за спиной инвалида-Дамиана оставалось нелегкое паломничество на Соловки, что никаких средств на плату за проезд и пропитание не было у него. Но Дамиан не задумывался над этим, он всецело уповал на милость Божию…
Будучи уже игуменом, приводя в порядок прежние и отстраивая новые скиты, Дамаскин, должно быть, снова и снова вспоминал о своем давнем паломничестве, снова и снова дивился свету, воссиявшему ему на его Пути на Валаам.
Глава четвертая
Такой лазурною бывает Ладога только в тихие летние дни… Подгоняемая легким ветерком, бежала по этой лазури сойма вдаль, туда, где смыкались воды Ладоги с таким же лазурным небом, туда, где скрыт Валаам…
Еще более усилилось сходство воды и неба, когда приблизились к Валаамским островам. Здесь, в озерной лазури, отражались белые стены вознесенного на плечах гранитных кряжей монастыря, и отражения эти были похожи на проплывающие по небу белые облака…