Паша отпускает Алену, поднимает доску, подходит к директору сзади и бьет его по голове.
ПАША. Посадят.
Затемнение.
(3 картина)
Изба. Антон и Тихонов. Тихонов вырезает очередную трубку.
АНТОН. А потом что?
ТИХОНОВ. Мост сожгли. Бабу директорскую снасиловали. Даже Пашка поучаствовал. Директора на берегу забыли, а когда вспомнили, да пошли кончать, он уже убежал. На машине его я хотел покататься, да она резвая больно, я по деревне проехал и в дерево врезался. Директоршу под утро Елена развязала да из деревни вывела. А имущество директорское меж собой поделили. Смотри-ка. Вроде бы более-менее получилось.
Показывает Антону трубку.
АНТОН. Вы так спокойно об этом рассказываете.
ТИХОНОВ. А чего беспокоиться?
АНТОН. То, что вы сделали, подсудное дело. Вы в тюрьму обратно не хотите?
ТИХОНОВ. Это ж не я один. Когда все вместе, за это не наказывают. Это уже не вина, а свой закон, когда все. Это директор был перед нами виноват, а мы его наказали.
АНТОН. Я уверен, что он думает по-другому. Не боитесь, что он вернется?
ТИХОНОВ. Кто?
АНТОН. Директор.
ТИХОНОВ. Вряд ли. Мы же мост сожгли.
АНТОН. Речка – не препятствие. Особенно зимой.
ТИХОНОВ. Мы его крепко напугали. Больше не сунется.
АНТОН. Он может не сам прийти. Может прислать кого-нибудь.
ТИХОНОВ. Кого же он пришлет?
АНТОН. Какого-нибудь молодого парня, который придет сюда на лыжах под видом то ли студента, то ли журналиста.
ТИХОНОВ. Так тебя директор прислал?
АНТОН. Директор.
ТИХОНОВ. Понятно. Бить будешь.
АНТОН. Нет.
ТИХОНОВ. Плохо.
АНТОН. Ужасно.
ТИХОНОВ. Трубку новую не дашь раскурить?
АНТОН. Не дам.
ТИХОНОВ. А они?
АНТОН. Потом они. Все. Ты же сам сказал – все.
ТИХОНОВ. Ну и ладно.
АНТОН. Спасибо за мазь.
ТИХОНОВ. Не за что.
Антон встает и сворачивает Тихонову шею. Поднимает трубку и бросает ее в печь. Берет лыжи и выходит. Опускается занавес, за которым слышен треск разгорающегося пожара.
Три женщины
(комедия в двух действиях)
Действующие лица:
Максим, режиссер, 27 лет;
Роберт Анатольевич Иксанов, актер, 62 года, он же Алексей Михайлов;
Анна Сергеевна Гельц, актриса, 51 год, она же Агриппина Андреевна;
Елена Петровна Шурко (Озерова), актриса, 39 лет, она же Зинаида Сергеевна;
Ирина, актриса, 20 лет, она же Танечка;
Иван Иванович Шурко, 35 лет, нефтяник.
Акт 1
1 действие
Скромно обставленная квартира: шкаф, диван, стол, заваленный бумагами. Окно наглухо закрыто занавесками. Тихо, без звука, открывается дверь. Входит Максим. Оглядывается.
Максим. Здравствуйте!
Тишина.
Максим. Есть кто-нибудь? Ау!
Тишина.
Максим. Там было открыто.
Максим подходит к столу и внимательно рассматривает бумаги. Берет одну из них и прячет во внутренний карман куртки. Подходит к шкафу и заглядывает в него. Потом отступает назад. Дверца шкафа открывается, оттуда появляется ствол ружья и упирается Максиму в лоб. Максим продолжает отступать, подняв руки. Следом за ружьем появляется пожилая женщина в халате и бигудях. Она держит ружье в правой руке, а левой лезет Максиму за пазуху и достает бумагу, которую он взял со стола. Смотрит на нее, качает головой и убирает ее в карман халата.
Максим. Простите, я…
Женщина. Молись. Сейчас я буду тебя убивать.
Максим. Вас посадят.
Женщина. Ты только представь заголовки в газетах «Вдова ветерана войны застрелила грабителя, который ворвался в ее квартиру и пытался ее изнасиловать».
Максим. Я не пытался вас изнасиловать.
Женщина. Пытался-пытался. Давай, молись уже.
Максим. Да я и молитв-то никаких не знаю.
Женщина опускает ружье.
Женщина. Сложная ситуация. Атеист?
Максим. Абсолютный безбожник.
Женщина. Ну, тогда обойдемся без молитвы.
Снова поднимает ружье.
Максим. Подождите, не стреляйте! Я готов!
Женщина. К чему? Уверовать в Бога?
Максим. Нет. Это… вас изнасиловать.
Делает шаг вперед.
Женщина. Стой, где стоишь!
Несколько секунд размышляет, оценивающе глядя на Максима, потом садится на диван, продолжая целиться в него из ружья, которое держит одной рукой. Второй рукой гладит покрывало.
Женщина. Ты из налоговой инспекции?
Максим. Нет. То есть, да.
Женщина. Тебе нужен Роберт Иксанов?
Максим. Да. То есть, да.
Женщина. Он давно не подавал декларацию о доходах?
Максим. Очень давно. Никогда.
Женщина. И теперь он должен этому гребаному государству кучу денег?
Максим. Ну, не очень большую кучу. Возможно, он должен даже совсем маленькую кучу. И вообще, наше, как вы справедливо заметили, гребаное государство, оно может и подождать. Оно ведь у нас не самое бедное. Многие страны гораздо беднее. Например, Эфиопия, Мексика, Боливия…
Женщина. Заткнись. Иксанов здесь больше не живет.
Максим. Странно. А старушки у подъезда мне сказали, что живет и, более того, что он уже несколько недель никуда не выходит из дома.
Женщина. Все-то они знают. Он потому и не выходит из дома, что уже несколько недель, как уехал. И уехал он, кстати, ночью, когда все старушки спали.
Максим. Куда?
Женщина. В Боливию. Поднимать своими налогами экономику этой нищей страны.
Максим. А вы кто?
Женщина. Я его экономка.
Максим. Занимаетесь его экономикой, пока он мотается по заграницам?
Женщина. (гладит диван) Грею постель в его отсутствие.
Максим. И изменяете ему с первым встречным.
Женщина. Не забывай, ружье все еще у меня.
Максим. А что самое странное, старушки у подъезда ничего не сказали мне о том, что у Иксанова есть экономка.
Женщина. Ты не из налоговой инспекции.
Максим. Да, я не из налоговой инспекции. А вы не экономка. Возможно, вы вообще не знаете, что это такое.
Женщина. (вздыхает) Не знаю. Просто слово понравилось. Оно пахнет нефтедолларами. Ты журналист?
Максим. Уверяю вас, на самом деле оно пахнет клопами и борщом. Думаете, вы все еще интересны журналистам?
Женщина. Ну… может быть, в качестве музейного экспоната. Современные детишки любят вытаскивать за свет Божий всякое старье, которое сто лет пылится на чердаке.
Максим. Нет, я не журналист. Я режиссер.
Женщина. Что? Ты – режиссер? А ты школу уже закончил? Или теперь пьесы пишут груднички, на сцену выходят в подгузниках, а режиссурой занимаются приготовишки?
Максим. Я не так уж молод, как это может показаться. Мне двадцать семь лет.
Женщина. (с сарказмом) Это меняет дело. Что ж, расскажи мне, что ты уже поставил.
Максим. Не очень много. Я снял два видеоклипа, несколько рекламных роликов и одну серию телефильма «Мальвина стреляет первой».
Женщина. Ой, нет, про эту телемыльную фигню ты мне можешь вообще ничего не рассказывать.
(пауза)
А почему только одну серию?
Максим. Потом меня уволили.
Женщина. Превосходно. Я даже не спрашиваю, за что именно. Видимо, вы просто не сошлись с продюсером во мнениях по поводу одного места из Блаженного Августина. Что ж, тебе удалось впечатлить меня своим рЭзюме. А в театре случалось бывать? Не знаю, может быть, мамочка приводила тебя когда-никогда за руку на новогодний утренник…
Максим. Да, я поставил «Чайку» в одном театре.
Женщина. «Чайку»? Это известная пьеса. И в каком же театре?
Максим. Театр не такой известный, как пьеса. У меня на родине, в Вологде есть самодеятельный театральный кружок…
Женщина. Не продолжай. Постановка, конечно, имела оглушительный успех?
Максим. Она оглушительно провалилась. Вологодская культурная элита просто размазала меня по страницам местных газет.
Женщина. Ничего удивительного. Вологодская культурная элита – это страшная сила. Пусть тебя утешает то, что первые постановки этой пьесы также не имели успеха. Так что тебе от меня нужно, деточка?
Максим. Знаете, готовясь к этой встрече, я боялся разочароваться, но теперь вижу, что вы в превосходной форме.
Женщина. (кладет ружье на диван, с досадой) Ты про это? Так, баловство.
Она снимает парик с бигудями и сбрасывает халат, под которым обнаруживается мужской костюм. Женщина превращается в Роберта Иксанова.
Иксанов. А что, действительно неплохо получилось?
Максим. (разводит руками) Я приготовился проститься с жизнью.
Иксанов. А где я прокололся?
Максим. У нас, режиссеров, свои секреты.
Иксанов. (берет ружье) А у нас, актеров – ружья, которые по недосмотру реквизиторов иногда стреляют в первом акте.
Максим. В таком случае я унесу свою тайну в могилу.
Иксанов. (бросает ружье) Оно не заряжено. Да вы садитесь, юноша. Так чем могу служить?
Максим. (садится на стул возле стола) Я хочу восстановить «Трех женщин» с вами в главной роли.
Иксанов. Чрезвычайно глупая идея.
Максим. Это почему же? В Москве нынче театральный бум. «Три женщины» – прекрасная, не заигранная пьеса. С декорациями проблем не будет. Интерьер конца девятнадцатого века есть в любом театре, где хотя бы раз ставили «Дядю Ваню». На женские роли мы подберем лучших актрис. Но самое главное – у меня уже есть спонсор.
Иксанов. (иронично) Конечно, это самое главное! Вы, безусловно, сделаете отличное шоу. Надеюсь, московская культурная элита будет к вам более благосклонна, чем вологодская.
Максим. И к тому же, если учесть, что вы готовы разговаривать о своих налогах лишь с оружием в руках…
Иксанов. На что вы намекаете?
Максим. На то, что у вас нет денег.
Иксанов. Да, у меня нет денег. Но у меня все-таки не настолько нет денег, чтобы на старости лет доверить свою репутацию мальчишке, который имел дело только с какими-то, прости Господи, крепостными театрами.
Максим. Вы ничем не рискуете.
Иксанов. Как это – ничем? Я же сказал – у меня есть ре-пу-та-ция! Вам известно значение этого слова?
Максим. Нет у вас никакой репутации.
Иксанов. Как это нет? (тянется к ружью)
Максим. Оно не заряжено. «Три женщины» с успехом шли на сцене Академического Театра с 1973 по 1984 год. С тех пор прошло больше двадцати лет. Вас никто не помнит, кроме двух-трех специалистов…
Иксанов. …чье мнение для меня важнее, чем суждения черни.
Максим. …которые в один голос утверждают, что вы играли более чем средне, а зрительницам нравилась исключительно ваша эффектная внешность.
Иксанов. Самовлюбленные идиоты, которые ничего не понимают в искусстве.
Максим. Возможно. Но неужели вам не хочется утереть им нос?
Иксанов. Утереть им нос?
Иксанов встает, подходит к окну и отдергивает занавеску. Это похоже на то, как раздвигается занавес в театре.
Иксанов. Когда мне было лет двадцать, я постоянно пытался переделать мир. Он казался мне каким-то кособоким, неаккуратным, неправильным. Особенно это касалось отношений между людьми. Вот, например, мужчина и женщина не любят друг друга, но живут вместе. Гуляют под ручку, завтракают за одним столом, даже рожают детей. И при этом ненавидят друг друга. Или наоборот, пусть они любят друг друга. Но она богата, а он беден – возьмем банальнейшую, водевильную ситуацию. Она выходит замуж за министра, а он едет в провинцию преподавать отечественную историю, женится на какой-нибудь толстой сельской барышне и тихо спивается, во время приступов белой горячки бормоча что-то неразборчивое из латыни. На каждом шагу я видел людей, которые обращались со своей жизнью хуже, чем мужик обращается со своими портянками. И мне казалось, что так быть не должно и я обязан это изменить. Я был убежден, мой долг – объяснить этим несчастным, что жизнь – это драгоценность, которую нельзя хранить в нужнике. И что ты думаешь, они были мне благодарны? Черта с два! Нет, они не начинали ненавидеть себя. Как раз себя-то они оправдывали и находили сотню, тысячу объяснений, почему они поступают именно так. Они были готовы потратить годы на то, чтобы выдумать убедительное объяснение, почему они не могут изменить свою жизнь. Но они ненавидели меня за то, что я пытаюсь нарушить их привычное существование, полное упоения собственной никчемностью. О, я набил себе немало синяков, прежде чем понял, что я – такое же ничтожество, как и все остальные и также не могу найти в себе силы на то, чтобы сделать очередной шаг вперед. И вот я сижу в этих четырех стенах и занимаюсь тем же, чем и все остальные – изобретаю причины, по которым я не могу жить по другому. Вспоминаю врагов, которые строят мне козни, придумываю всякие неблагоприятные обстоятельства, нахожу в себе разнообразные пороки – словом, воздвигаю на своем пути непреодолимые препятствия. Поверь мне, все эти годы я трудился не покладая рук. И возвел столько этих самых препятствий, что вряд ли такой слабый, старый человек, как я в силах их преодолеть.
Максим. Вот это самое важное, на что не обращал внимания никто из постановщиков «Трех женщин».
Иксанов. На что именно?
Максим. Вот эта последняя фраза в монологе Михайлова: «вряд ли такой слабый, старый человек, как я, в силах их преодолеть». Сколько вам было в 73-м году?
Иксанов. Тридцать.
Максим. Вы находите органичным, что тридцатилетний юноша считает себя стариком?
Исканов. Вполне. В то время старели рано. Вспомните Онегина и Печорина, и вообще всех этих наших молодых старичков великой русской литературы.
Максим. Ничего подобного. Ошибка всех предыдущих постановщиков «Трех женщин» состояла в том, что они брали на роль Михайлова молодых парней. У них получалась история о жиголо, который ради денег обольщал трех уездных барышень. А теперь представьте, что Михайлову – шестьдесят четыре… сколько вам?
Иксанов. Шестьдесят два.
Максим. Пусть будет шестьдесят два. Он действительно старик. И все эти фокусы, все эти выкрутасы, которые он выделывает – все это ради того, чтобы избежать одиночества, ради душевного тепла, ради взаимопонимания, ради любви, наконец!
Иксанов. Друг мой, вы заблуждаетесь. «Три женщины» – весьма посредственная пьеса, которую очень любили ставить только потому, что там были большие роли для жены режиссера, его любовницы и его дочери. А у любого режиссера в любом театре есть жена, любовница и дочь.
Максим. Кстати, возможно вам будет интересно, что роль Агриппины Андреевны согласилась сыграть Анна Гельц.
Иксанов. Аня?
Максим. Да, сейчас, в ее возрасте, эта роль как раз для нее. А в оригинальной постановке Академического театра она играла Зинаиду Сергеевну. Была вашей… партнершей.
Иксанов. Я не выжил из ума, сопляк! Я прекрасно помню, кто кого играл и кто был чьим… партнером. Когда начинаются репетиции?
Максим. Если вы согласны, то через две недели.
Иксанов. Позвоните мне. Только не нужно больше вламываться без предупреждения в мою берлогу.
Максим. Хорошо. До свидания.
Иксанов. Минуточку.
(достает из кармана халата бумажку)
Вы пытались украсть у меня рекламу мебельного магазина, которую мне подбросили в почтовый ящик. Вы собираетесь обзавестись новой мебелью?
Максим. Да нет. Видите ли. Когда я вошел… пустая квартира. Я крадусь через комнату, как вор, который должен похитить нечто важное. Роюсь в бумагах, нахожу это – не знаю что – письмо, расписка, шифрованное донесение. Не подумайте, я не болен клептоманией. Просто мне показалось, что логика всей этой сцены требует того, чтобы я взял со стола бумагу и спрятал ее во внутреннем кармане.
Иксанов. Говорите, ваша «Чайка» провалилась?
Максим. С грохотом.
Иксанов. Я буду ждать вашего звонка.
Максим. Я позвоню.
Максим уходит.
Действие 2
Репетиционный зал. Иксанов и Анна Гельц, улыбаясь, смотрят друг на друга.
Иксанов. Аня, боже, как ты постарела!
Анна. Спасибо, Роберт, ты тоже ужасно подурнел и опустился. Ты пьешь?
Иксанов. Нет, спиртное меня уже не берет, поэтому я давно перешел на тяжелые наркотики.
Анна. Ты все тот же! Иди сюда, я тебя расцелую.
Иксанов. А ты не рассыплешься в могильную пыль, если я тебя обниму?
Анна. Попробуй. Лишняя щепотка пыли твоему костюму уже не повредит. Похоже, он видывал и не такие виды. Это не тот же самый пиджак, который ты набросил мне на плечи во время нашего первого свидания?