Я вернулась назад к поиску. Под серией снимков было полно статей, в основном о внезапной смерти Корделии Бофорт. Читать их не хотелось. Меня они не касались, а в новостях об этом сообщалось достаточно. Я проматывала ленту дальше, пока не наткнулась на инстаграм Джеймса. Я без колебаний открыла ссылку.
Его профиль – пестрая смесь из различных фотографий. Там были книги, зеркальные фасады небоскребов, макросъемка оштукатуренной стены, скамейки, кривые ступени, Лондон с высоты птичьего полета, ступни в кожаных туфлях на перроне, окно с утренним солнцем. Если бы то и дело не попадались фотографии с друзьями или с Лидией, я бы никогда не подумала, что этот профиль принадлежит Джеймсу.
На снимках с ребятами у Джеймса на лице застыла та самая ухмылка, которая сводила меня с ума – непостижимо надменная, но вместе с тем настолько притягательная, что начинало покалывать в животе.
Одна фотография сразу бросилась мне в глаза. На ней смеющиеся Джеймс и Лидия. Такое не часто увидишь. Я не припомню, чтобы когда-нибудь слышала смех Лидии. С Джеймсом же наоборот, достаточно взглянуть на фото, чтобы услышать хорошо знакомый смех. Я скучаю по его смеху, по его голосу, по нашим разговорам… по всему.
Я не раздумывая сохранила эту фотографию на рабочий стол. Знаю, как это глупо, но мне плевать. Всю свою жизнь я поступаю рационально. В этот раз я позволила себе подчиниться чувствам.
Последние снимки в профиле Джеймса были завалены соболезнованиями. Я бегло просмотрела комментарии и тяжело сглотнула. Некоторые казались не только бестактными, но и жестокими. Читал ли Джеймс все это? Что же он чувствовал при этом? Если для меня они ужасны, я даже не представляю, как их воспринял он.
Один комментарий отличался особой бестактностью.
xnzlg: кому нужны фотки с похорон бофортов, загляните ко мне в профиль
Палец замер над сенсорной панелью, и я почувствовала, как щеки загорелись от ярости. Я кликнула на профиль, чтобы пожаловаться, и застыла.
Вся лента xnzlg состояла из фотографий Джеймса и Лидии. Оба в черном, на кладбище. Они стояли прижавшись друг к другу. Джеймс обнимал Лидию, упершись подбородком на ее голову.
К глазам подступили слезы.
Зачем это сделано? Зачем фотографировать самый тяжелый момент в жизни семьи, которая и без того сломлена, чтобы потом запостить эти снимки в интернете? Никто не имеет права вторгаться в личное пространство.
Я вытерла слезы и попыталась разобраться с xnzlg. Пожаловалась на профиль. Сразу после пометила комментарии под снимками Джеймса как спам, пока они не исчезли.
Это единственное, что я в этот момент могла сделать, но этого недостаточно.
Фотографии разбудили во мне чувства, которые накопились за последнюю неделю, и я уже не могла их контролировать. Сочувствие Джеймсу и Лидии взяло верх.
Я захлопнула ноут и сунула его обратно в мягкий чехол, затем взяла телефон и открыла новое сообщение. Я решила написать Лидии.
Не знаю, рассказала ли Лидия семье о беременности, но в любом случае она должна знать, что ничего не изменилось, и я, несмотря ни на что, буду рядом, если надо. Я набрала:
Лидия, мое предложение остается в силе. Если захочешь поговорить, дай знать.
Немного обождав, я отправила сообщение и уставилась на телефон в руке. Знаю, что разумнее было бы его отложить. Но я не могла по-другому. На автомате я открыла историю нашей с Джеймсом переписки.
Трудно поверить, что первое сообщение от него пришло чуть больше трех месяцев назад. Казалось, с того вечера, когда Джеймс позвал меня в офис «Бофорт», прошли годы. Я вспомнила, как мы примеряли викторианские костюмы и внезапно пришли родители. Моей первой мыслью, когда я увидела Корделию Бофорт, стала: «Я хочу быть такой, как она».
Я была поражена тем, как она заполнила своей энергетикой пространство вокруг, ничего не сделав и не сказав ни слова. Несмотря на суровое лицо Мортимера Бофорта, не возникало сомнений, за кем из них двоих последнее слово в фирме. Хотя я ее толком и не знала, тем не менее горевала по матери Джеймса.
И горевала вместе с Джеймсом. Когда я была у него, он ляпнул, что был не так уж и привязан к матери, но это неправда. Он любил ее, я поняла это, когда он плакал у меня на руках.
Мой взгляд упал на шкаф. Не раздумывая, я пошла к нему и открыла дверцу. Затем наклонилась вниз. Вниз, к последней полке, где за старой тренировочной сумкой лежала толстовка Джеймса. Та самая, которую он надел на меня после вечеринки у Сирила. Я осторожно достала ее и уткнулась в ткань. Хотя из нее выветрились почти все запахи, мягкий материал все равно разбудил во мне воспоминания. Я закрыла дверцу шкафа и вернулась к кровати, на ходу натягивая на себя толстовку и пряча пальцы в рукава.
Не понимаю, как это могло быть, что изнутри меня поедала злость, но вместе с тем я так сильно сочувствовала Джеймсу, что казалось, не выдержу больше ни секунды.
Я нерешительно взяла в руки телефон. Повертела туда и сюда. Я хотела написать Джеймсу, но в то же время сомневалась. Мне хотелось его утешить, но в то же время и накричать на него, обнять и ударить.
В конце концов я напечатала короткое сообщение.
Постоянно думаю о тебе.
Я посмотрела на эти слова и набрала в легкие побольше воздуха. Нажала на «Отправить» и отложила телефон в сторону. Взгляд упал на будильник на ночном столике. Время было за полночь, а сна ни в одном глазу. Даже если я выключу свет, мне все равно не заснуть, я знаю.
Я подняла рюкзак на кровать и достала сегодняшние конспекты. Как только я опустилась на подушку и начала читать, телефон завибрировал. Затаив дыхание, я открыла сообщение.
Я скучаю по тебе.
По телу пробежали мурашки. Не знаю, чего я ожидала. Но уж точно не такого ответа. Пока я перечитывала эти четыре слова, пришло следующее сообщение.
Я хотел бы увидеть тебя.
Буквы расплылись перед глазами, и, хотя я лежала под одеялом в теплой толстовке Джеймса, мне стало холодно. Внутри боролись разные чувства: тоска по нашему общению, неописуемая злость на него и одновременно глубокая печаль, как будто я тоже кого-то потеряла.
Как бы мне хотелось написать, что я чувствую то же самое. Что мне тоже его не хватает и что больше всего на свете я бы хотела приехать к нему и быть рядом.
Но так нельзя. В глубине души я чувствовала, что не готова к этому. После того, что произошло, – нет, не готова. После того, что он сделал со мной. Это слишком больно.
Я собрала всю волю в кулак, чтобы написать ответ:
Я не могу.
6
Руби
Рождество – мой любимый праздник.
Мне нравятся пышные декорации, которые превращают весь мир в страну чудес.
Нравится вкусная еда, музыка, фильмы – и, конечно, рождественское печенье. Я люблю искать подарки для семьи или мастерить их, а в конце с любовью упаковывать. Обычно время перед Рождеством кажется волшебным – как будто Санта-Клаус, Ледяной Джек или еще какой-нибудь персонаж посыпал мир волшебными блестками.
Но в этом году все по-другому.
Хотя нет. В этом году все как всегда. Только я другая.
Рождественские приготовления больше не доставляют мне никакой радости, потому что я непрерывно думаю о Джеймсе. Я стараюсь отвлечься и не думать о нем, но не выходит. Все произошедшее в последнее время снова и снова крутится у меня в голове, словно фильм, пока я не выхожу на прогулку, чтобы выкинуть мысли из головы.
Бывают дни, когда я не хочу вставать с кровати и мечтаю о возможности путешествовать во времени. Я хотела бы опять оказаться в том мире, где никто в Макстон-холле не знает моего имени, по крайней мере Джеймс. Иногда я лежу на кровати и смотрю на снимок, где он улыбается, или на афишу вечеринки в честь Хэллоуина, где мы сфотографированы вместе. Я помню это ощущение: моя рука в его руке. Его поцелуй. Его тихий голос, шепчущий мое имя.
Каникулы пришлись как раз кстати. У меня, по крайней мере, была возможность отдохнуть от Макстон-холла. Хотя Джеймс вернется в школу только в следующем семестре, я все равно буду паниковать на каждом углу в ожидании, что он может там объявиться. И я бы этого не вынесла. Пока что нет.
К счастью, моей семье хорошо удается меня отвлекать. Мама с папой грызутся на кухне, и минимум раз в день я выступаю в качестве третейского судьи, который решает, вкуснее ли мамины кексы с экзотической приправой, которую добавил папа, или без. Много лет до этого я в большинстве случаев была на стороне мамы, но сейчас, к своему удивлению, поняла, что в этот раз отдам победу папиному креативу.
Остальное время Эмбер занимала нас всевозможными квестами. Мы сделали – по ощущениям – тысячи две снимков для ее блога, хотя я уверена, что половина не годится, потому что на холоде у меня слишком дрожали руки. Кроме того, в этом году она придумывала подарки для семьи, что обычно было моим любимым занятием перед Рождеством. У нее возникли крутые идеи: бабушка с дедушкой получат календарь с семейными фотографиями, мама – корзинку с набором косметики. Для папы мы с Эмбер нашли по объявлению миленькую полку для специй из шестидесятых, которую прежний владелец, после того как мы немного поторговались, продал нам за десять фунтов.
– Ты так нахально торгуешься, – сказала Эмбер, когда мы чистили эту полочку в нашем маленьком гараже. Сморщив нос, она убирала паутину с задней стороны полки. – Возможно, тебе стоит пересмотреть выбор профессии.
В это время я расстилала на полу газету, чтобы мы могли на ней покрыть лаком эту полку, и вымученно улыбалась.
Она испытующе посмотрела на меня, и между бровей у нее образовалась морщинка.
– Не хочешь наконец со мной поговорить?
– О чем? – глухо ответила я.
Она издала короткий смешок:
– О том, почему ты ведешь себя как робот. О том, что тебя гложет.
Я вздрогнула от ее слов. До этого момента Эмбер не расспрашивала о моем поведении, а вела себя так, будто это нормально, что я выхожу из комнаты только в случае крайней необходимости и почти ни с кем не разговариваю. Она не донимала меня расспросами, за что я бесконечно благодарна.
Очевидно, этот благостный период закончился.
Она не знает, что произошло между мной и Джеймсом в Оксфорде, а уж тем более о его поцелуе с Элейн. Я чувствовала, что должна пережить это все внутри, прежде чем расскажу о случившемся кому-то еще. Выдержать день в школе стоило больших усилий. Но Эмбер не просто моя сестра, она моя лучшая подруга. Я знаю, что могу ей доверять. Может быть, пора скинуть с себя эту ношу?
Я сделала глубокий вдох:
– Я переспала с Джеймсом.
Вообще-то, не так я хотела начать, но ладно.
Эмбер выронила пылесборник:
– Ты сделала – что?
Не глядя на нее, я вытянула медицинскую маску из упаковки и стала ее расправлять, дергая за резинки, которыми она должна была крепиться за ушами.
– На следующий день он целовался с другой, – добавила я дрожащим голосом. Я таращилась на белые резинки медицинской маски, а Эмбер подошла ближе и присела на корточки.
– Руби, – тихо прошептала она и осторожно положила свою руку мне на спину, и я почувствовала, как рушится последнее сопротивление.
Мы с Эмбер не всегда были так близки, как сейчас. Только после несчастного случая с папой мы с ней сдружились, потому что надо было поддерживать друг друга, когда ему становилось плохо и он злился на весь мир. Только вместе мы смогли с этим справиться.
У меня никогда ни с кем не будет такой связи, какая возникла тогда с Эмбер, и теперь, когда она дотронулась до меня, слова так и полились потоком. Я рассказала ей все: о вечеринке на Хэллоуин, об отце Джеймса и его требованиях к сыну, о том, как Джеймс страдает от давления, об Оксфорде и обо всем, чем мы с ним там занимались. О том вечере, когда Лидия приехала за мной и мы вместе поехали к Сирилу. О Джеймсе, который нюхнул наркоты и прыгнул в бассейн. И об Элейн Эллингтон.
Во время моего рассказа на лице Эмбер мелькали разные эмоции: сострадание, возмущение, недоверие, волнение и, наконец, ужасный гнев. После того как я закончила, она около минуты просто смотрела на меня, широко раскрыв глаза, затем, не говоря ни слова, крепко обняла. Впервые за это время мне не хотелось плакать. Вместо этого я почувствовала внутри тепло.
– Я не знаю, что теперь делать, – лепетала я в плечо Эмбер. – С одной стороны, то, что с ним произошло, – ужасно. Я хотела бы быть рядом с ним. Но с другой стороны, я больше никогда не хочу его видеть. После того как он поступил. Я бы с удовольствием поехала к нему и накричала на него, но я не могу, ведь я знаю, как ему плохо.
Эмбер оторвалась от меня и глубоко вздохнула. Она убрала волосы с моего лица за уши, нежно погладила по голове теплой рукой:
– Бедняжка Руби.
Я тяжело сглотнула и собралась с силами, чтобы выговорить страшные слова:
– Я ненавижу его.
В зеленых глазах Эмбер читалось откровенное сочувствие:
– Я тоже.
– Но в то же время я сомневаюсь, что вообще имею на это право.
Нахмурившись, она помотала головой:
– Ты имеешь полное право так чувствовать себя, Руби. Ты думаешь, для таких случаев есть особые правила, но их нет. Ты чувствуешь то, что чувствуешь.
Я нерешительно что-то бормотала.
– И если тебе захочется влепить Джеймсу по морде, это вполне легитимно – как бы он там себя ни чувствовал, – наставительно продолжала Эмбер. – Твои чувства не должны зависеть от его чувств. Он повел себя как подонок, и я думаю, ты спокойно можешь ему об этом сказать. Да что там ему – ты можешь сказать об этом всему миру.
Мне понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить слова Эмбер.
– Просто кажется, – наконец медленно начала я, – что ничего не изменится, какие бы чувства я себе ни разрешила. Больно ли мне из-за смерти его мамы, или оттого, что он меня обманул. Поэтому я стараюсь…
– …вообще ничего не чувствовать, – закончила за меня Эмбер.
Я кивнула.
– Звучит не очень здоро́во, Руби.
Мы разом притихли, и я уставилась на свои ладони.
После долгой паузы Эмбер вздохнула:
– Я просто поверить не могу, что он действительно так поступил. То есть я знаю его репутацию, но… – она покачала головой.
– Я тоже думала, что попала в чужое кино. Его как будто… подменили.
– Это звучит жутко.
– Я не понимаю, почему он просто не пришел… Он мог бы обо всем рассказать. Мы бы… – я бессильно пожала плечами. Понятия не имею, что бы я сделала, если бы Джеймс пришел ко мне. В любом случае, всего этого не произошло бы. В этом я уверена.
– Думаю, в тот вечер ему было не до разговоров, – нерешительно начала Эмбер. – Кажется, он пытался разрушить свою жизнь окончательно. И плевать на последствия.
Я судорожно вздохнула.
– В любом случае, я понимаю, каково тебе. То, что ты чувствуешь, абсолютно нормально. Я тоже ненавижу его за то, как подло он с тобой поступил.
Эмбер снова обняла меня, и на этот раз я ответила на ее объятие.
– Спасибо, Эмбер, – прошептала я.
Спустя какое-то время она отстранилась и мягко улыбнулась:
– Ну что, начнем? – Она указала на полочку для специй.
Радуясь тому, что больше не придется говорить о своих чувствах, я кивнула. Мы надели маски и начали подбирать подходящую музыку. Эмбер остановилась на рождественском альбоме Майкла Бубле, и мы принялись покрывать полочку лаком.
– А у меня, кстати, уже шестьсот подписчиков, – сказала Эмбер.
Я радостно ахнула и обозначила поклон:
– Ты просто королева.
– Я подумываю на летних каникулах отправить резюме в несколько модных предприятий Лондона. – Говоря это, Эмбер не поднимала на меня глаз, сосредоточившись на верхнем углу полки, который, собственно, давно был готов. Из-за маски я видела лишь часть лица сестры, но была почти уверена, что она покраснела.
– Хочешь, я помогу написать резюме?
Эмбер замерла и все-таки отважилась взглянуть на меня: