Сначала мы с ней встретились глазами, но я не улыбался в этот раз своей флиртующей улыбкой. Она смотрела мне в глаза, как будто что-то узнавая. На самом деле, я всего лишь отразил те чувства, которыми она жила в своей душе. Ей показалось, что она меня как будто знает, хотя узнала во мне собственное «Я». В какой-то миг её это немного напугало, и в этот миг я улыбнулся ей – она от этого лишь растерялась и сразу отвела глаза. Всё что хотел, я ей оставил. Теперь в её глазах читались мысли обо мне: «Кто он такой? Откуда я его так знаю? Наверное, мы встречались раньше. Ой, не помню. И этот взгляд – он тоже меня знает! Какой кошмар! Он видит всю меня насквозь!».
Она боялась снова посмотреть в мои глаза и начинала делать вид участия в дискуссиях семьи Манеджи. И это предсказуемый манёвр. Понятно, что она боялась не меня, а только собственной неловкости в моменте. К тому же, и одет я был в тот день не по-пиратски, даже бандану с Роджером на лбу оставил, где – не помню. На мне был синий деловой костюм в полоску и белая сорочка – никаких пантов! Хотя. Запястье золотили модные часы от Vascheron(a) Constantin(a), да перстень на мизинце… и золотой мобильник «Vertu» на столе… Но это мелочи, кому они нужны. Словом, во мне она могла заметить вполне нормального мужчину. И надо было двигаться вперёд.
Я подозвал официанта, сказал сварить мне новый кофе, поднялся, снял пиджак (надел его на спинку стула), снял запонки с манжет и засучил по локоть рукава. Уселся в той же позе, вооружился ручкой, взял салфетку и начертил на ней насколько мог прилежно: «Ciao, Laura!» и ниже крупный смайлик. Послание поставил вертикально – она его мгновенно прочитала и с удивлением взглянула на меня: «Откуда Вам известно моё имя?».
Я улыбнулся ей в ответ простой естественной улыбкой и принялся писать послание второе: «Я твой хороший добрый друг, но ты меня не помнишь. Зовут меня Elmar». Здесь элементом ключевым являлось имя, что по-испански означает море (Mar), поставленное в род мужской – артикль El. Эльмар – есть море на испанском – её родном любимом языке – оно пробудит в ней воспоминания о чём-то близком, чем станет для неё живое воплощение Эльмара, сидящего так близко, даже рядом.
Глаза её как будто засияли, а уголки клубничных губ поджались в сдержанной улыбке – она скрывала от «своих» эту игру, стараясь выглядеть вполне серьёзной.
Теперь она смотрела на меня совсем иначе, с доверием в душе, но сомневаясь в мыслях: «Имя Эльмар. О, Боже, как люблю я море! Но этот внешний его облик – сущий дьявол-искуситель! Он не похож на итальянца – слишком открытое лицо. Загар – арабский, но эти волосы, сгоревшие на Солнце – пепел. В хореографии манер вообще читалось что-то от Фламенко. Улыбка и бездонные глаза к тотальному доверию взывают».
Мысли её неслись сумбурно, в глазах интрига – она ждала чего-то дальше. И я склонился над салфеткой номер три: «Я вижу, что творится в твоём Сердце, и именно поэтому пришёл. Я знаю, ты не веришь в чудеса, и я, поверь, совсем не чудо. Не верь ни мне и никому другому! Доверься только собственной душе».
В глазах её родился трепет, я взялся за четвёртую… и пятую салфетку: «Судьба твоя упёрлась в перекрёсток. И жизнь теперь – Песочные Часы: две чаши из стекла, запаянные в символ “бесконечность”… И ты – прекрасная живая роза – совсем одна среди жестоких дюн чужой пустыни в верхней чаше… за стеклом. Иллюзии разносятся ветрами – песок стремительно уходит… и в нижней чаше образуется гора. Соединяющая чашу горловина – беспощадна – она убьёт тебя, когда закончится песок. Но ты её не видишь – не знаешь, сколько времени-песка осталось под ногами… Не жди и не надейся! Разбей стекло! Освободись для жизни! В привычных дюнах пусть тепло, но в золотых песках не вырастить цветов…».
Она как будто замерла – мурашками покрылись руки. Она смотрела мне в глаза, отчаянно ища ответа.
О, Боги! Я влюбился! И нет пути назад – над следующей салфеткой я склонился: «Сейчас я встану и уйду. И я зову тебя с собою. Доверься мне! Стекло часов уже разбито…».
Глаза в глаза – невидимый тростник среди бушующих стихий Вселенной. В моих глазах она искала силу. В её глазах я пробуждал решимость. И было слышно, как бунтует её Сердце – душа и разум слились в битве огненных противоречий…
И, не сводя с неё уверенного взгляда, я осторожно встал из-за стола, забрал пиджак и медленно пошёл к своей машине.
Салфетки оставались на столе. И в этом для неё был выбор: оставить себе память о не сбывшейся любви или без памяти влюбиться в неизвестность…
На полпути меня узнал синьор Манеджи, но, слава Богу, даже виду не подал, хотя заметил – что-то здесь неладно – на Лауру тревожно посмотрел. Она же не сводила с меня глаз, не слыша больше даже Мирко – он обратился к ней с вопросом и сразу обернулся на меня. Конечно, он меня узнал, но даже встать не соизволил. Мне было вовсе наплевать – я просто шёл к своей машине.
Завёл мотор и задним ходом вывернул с парковки, остановившись на проезжей полосе – за мной немедленно скопилась пробка. А Лаура смотрела на меня не шевелясь и не моргая, боль прорастающей потери в своём Сердце ощущая. Я чувствовал её смятенье той же болью, но продолжал смотреть в её глаза достойно. Машины позади давай вовсю клаксонить, а я пытался её взглядом успокоить. Душою она вся была со мной, но в мозг вцепился тот, другой – засранец Мирко взял её за плечи и начал что-то грубо объяснять: он тыкал в мою сторону перстами, сей жест сопровождая красными очами, какие-то словечки на повышенных кричал – меня, похоже, грязным матом покрывал. А Лаура сидела и молчала: «Не уходи!» – глазами мне кричала. Дверь пассажирскую я настежь распахнул и Лауре многозначительно кивнул, мол, не волнуйся, я с тобой и уважаю выбор твой…
Заметив это, в роль вошёл синьор Манеджи, и начал меня жестом прогонять. От этого вся драма усложнялась. Я вышел из машины, думал, что вмешаюсь. Но тут жена Манеджи, желая поддержать сыночка, на Лауру вульгарно покатила бочку. И Лауру от этого прорвало, понесло. Она, как дикая пантера, тихо встала: «Allora, basta!» – повелительно сказала и, дав пощёчину Миркуччо, к моей машине подбежала: «Не понимаю, что со мной, но я хочу уйти с тобой…» – дрожащим голосом она мне прошептала, и я в машину её молча усадил, бесшумно дверь за ней закрыл, за руль моментом заскочил, акселератор в пол вдавил… И мы сорвались в неизвестность – свободой ублажать беспечность.
Глава II. Искусство быть
– Вот это да! – не выдержал Томазо, от удивления мотая головой.
– Но ты дослушай, это лишь начало! – Адам запил чудесным «Chivas», готовясь «закусить» сигарным дымом. Они проехали огни своей любимой «Твиги», где полным ходом развивалось клубное «Бум-бум», – И постарайся не забыть, ради чего я всё это вещаю.
– Да-да, я помню! Ключевое Слово. Какой-то Образ, объясняющий Любовь, – сосредоточенно кивнул Томазо.
– Молодец! – Адам откинулся на спинку кресла, придерживая руль одной своей рукой с зажатой между пальцами сигарой, облокотившись правым локтем на мягкий подлокотник, держа в ладони свой увесистый стакан, небрежным жестом намекая другу, мол, давай, налей ещё немного.
В душе Адама полыхали смешанные чувства, навеянные яркими, как свет от пролетавших мимо фонарей, картинками его воспоминаний.
– Давай, рассказывай, что дальше! – Томазо булькнул пару капель виски в пустой стакан Адама.
– Лаура… – вздохнул Адам, – она сидела, где и ты, на этом самом месте, и молча всматривалась в контуры заката. Мы выехали за «Firenze-Nord» и двигались уже по автостраде. Внезапно зазвонил мой золотой мобильник – синьор Морено, так и не дождавшись нашей встречи, решил напомнить о себе. Пришлось переназначиться на следующее «как-нибудь»: «Прошу прощения, синьор Морено. Возникли неотложные дела…», – ответил я по телефону размеренно-спокойным низким тембром, давая Лауре возможность вслушаться в меня, – «Да-да, я понимаю…», – отзывался я на реплики Морено, – «Уладим это через месяц… Нет-нет, никак не раньше! Причина в неотложности моих смертельно важных дел!» – я улыбнулся Лауре – она смотрела на меня – и, задорно подмигнув, продолжил диалог с Морено, – «Увидимся, когда увидимся. Приятного Вам вечера, синьор Морено!» – и, отключившись, положил мобильник в подлокотник.
Лаура сидела и молчала, лишь изредка украдкой поглядывая на меня.
«Santa Maria!» – вдруг воскликнула она, – «Что я творю! Не понимаю…».
«Ты просто чудо! Всё в порядке!» – спокойно улыбнулся я, – «Ты сделала всё правильно, поверь мне!».
«Но, что я сделала, Эльмар!» – она поправила причёску, – «И почему я так легко ушла с тобой? Ведь, я тебя совсем не знаю… Что скажут обо мне мои подруги…».
«Сегодня, милая, ты совершила подвиг! Ты воскресила в своём сердце давно забытую отвагу… и поборола страх… решилась на свободу! Не каждый из мужчин способен на такое. Но ты смогла! И этим обратила на себя внимание Самой Фортуны! Я познакомлю тебя с нею завтра…», – тут я изобразил загадочный прищур – «Фортуна помогает только тем, кто знает, что такое Риск!».
«И что такое Риск?».
«О-о-о! Риски – это инструменты сильных!».
«Но я рискнула всем, что было в моей жизни до тебя…».
«А значит, слабостям нет места! Почувствуй силу! Она вся в тебе!».
«Но неизвестность… Она меня пугает…».
«А это зря! Ведь, в ней вся Жизнь! Её любить, а не бояться надо!».
В её глазах возник вопрос, и я решил иначе объяснить. А чтобы фон располагающий создать, я зарядил CD с «Flamenco» – редчайший диск, мне подарил его Риккардо из Мадрида – продюсерский талант от Бога. Он двигал в своё время Gipsy Kings и три десятка прочих любимчиков испанского народа.
Ритмы «Flamenco» ворвались в салон автомобиля азартным переливом звонких струн гитар испанских. Я лишь чуть-чуть убавил звук и вновь заговорил.
«Скажи мне, Лаура, откуда в этом мире столько душ несчастных?».
«Тут, знаешь ли, кому как повезёт…», – ответила она на автомате.
Голос её звучал уже спокойно. Божественно красивый голос! Предельно женственный, заботливый и нежный, местами сдержанный, восторженный, спокойный, уверенный в себе, а иногда смущённый. И интонация, акценты в суть, дыхание в полёте, перепады выше, ниже. И в этом отражался её острый ум. Она действительно умна и интересна, что редкость в сочетании с её же красотой – Синьора с большой буквы, нечего сказать.
«Кому как повезёт…», – я аж задумался на целую секунду, – «Мне кажется, тут дело вовсе не в везенье, а в уменье жить. Вот, посмотри. Все жаждут счастья для себя, но как они к нему стремятся, а главное, к чему, на самом деле? Все ищут для себя стабильности, комфорта, уверенности в будущем своём. Но в жизни всё не так! Там, где стабильность, там же и покой. И люди чувствуют себя спокойно. Но всё это иллюзия, самообман! Покой. Представь себе покой душевный в абсолюте, и как в нём могут жить все те, кто ищет счастье. Покой. Покой-ники с-покой-но полагают, что живут, когда, в действительности, все давно мертвы. Там, где покой, там смерть и неготовность к жизни, ведь, жизнь всегда нова! В ней время не стоит на месте; в ней всё всегда и вечно с-нова об-нов-ляется. Приходит нов-ый день, в нём с-нова всходит Солнце, и нов-ые события грядут. И каждый нов-ый миг по сути уникален! И повторить или вернуть его никто не сможет! Но те, кто, типа, ищет счастье, цепляются за прошлое своё, за тот прекрасный миг, когда им БЫЛО хорошо, которого уже и нет давно, ибо вся жизнь есть только в НАСТОЯЩЕМ! Но люди не желают перемен, надеются на старые привычки, боятся потерять их, погружаясь в чувство страха. А жизнь давно вперёд ушла – надежды быстро умирают, хоть и считается, что после человека, и в людях возникает гнев. Откуда возникает гнев? От всех несбывшихся надежд! Иного нет. И страх не позволяет им избавиться от гнева! Так возникают муки и несчастья…».
«Ты так легко об этом говоришь, как будто бы познал рецепты счастья».
«Рецепт простой, на самом деле, и заключается всего-то в трёх словах: “Amore”, “Giòia” и “Felicitá”. Чтобы любить – причины не нужны! К тому же, вся любовь возможна только в настоящем. Когда ты любишь, страхи умирают. И неизбежно возникает радость бытия. Любовь плюс Радость – вот и Счастье!» – я фразу завершил естественной улыбкой.
«В теории звучит всё просто…», – скептически заметила она.
«Ну, а на практике – ещё намного проще! Всё дело в том, чего и как ты хочешь! И здесь опасная ловушка-перекрёсток: можно хотеть ИМЕТЬ что-либо; или хотеть всецело БЫТЬ. Задумайся над тем, как люди формулируют желания свои: хочу иметь друзей, но не хочу быть другом; хочу иметь жену, но не хочу быть мужем; хочу иметь детей, но не хочу быть матерью-отцом. Ты чувствуешь, в чём разница? Это касается любых аспектов жизни: хочу иметь всё сразу, но не хочу быть тем-то или тем-то. Здесь слово «БЫТЬ» – синоним времени и только в настоящем. Слово «ИМЕТЬ» относится к пространству. Кто копит скарб, тому скорбеть. Пространство бесконечно – не объять! Но ВРЕМЯ ВЕЧНО В НАСТОЯЩЕМ. Кто ищет опыт БЫТЬ – тому и ВРЕМЯ в НАСТОЯЩЕМ, в тотальном эпицентре жизни! В этом Счастье!».
«Выходит, если следовать теории твоей», – она кокетливо крутила прядь волос, – «НАДО ЛЮБИТЬ ВСЕЦЕЛО БЫТЬ! А дальше… Ты предложишь мне влюбиться в неизвестность, то есть в жизнь?».
«Ну, я-то, ведь, в тебя влюбился! Или ещё не говорил?».
Она так искренне и звонко рассмеялась, что и «Flamenco» вдруг куда-то затерялось.
«Так, значит, ты в меня влюбился?», – она смотрела на меня, – «Что значит… Я есть жизнь твоя?».
«Да, ты права, я предан только Жизни! Ну, и немного Смерти».
«Я начинаю понимать…», – она всё улыбалась, – «И Жизнь, и Смерть – твои подружки!..».
«Ну… Не совсем, чтобы подружки… Я, как бы, Смерти с Жизнью изменяю…».
«Жизнь есть Любовница твоя?».
«Pròprio cosi, amore mio! И если Смерть застукает меня за этим делом, то и с любовницей прервётся связь моя…».
«Какой же ты бессовестный изменник!».
«А как иначе, если Смерть сама оставила меня… на время…», – и я пожал плечами.
«Ты знаешь, а мне нравится вся эта философия твоя! Вот только рассуждать тебе легко, ведь у тебя всё есть и нечего бояться…», – она изящно вскинула руками, сопровождая их глазами – ну просто освятила весь мой храм любви на четырёх колёсах.
«Я всё это терял неоднократно… И снова находил. И даже, если завтра я останусь снова без штанов, поверь, я не расстроюсь ни на йоту! Ибо, всё это, что находится вокруг меня, что у меня есть, а также, чего нет – лишь маленькая толика того, что есть внутри меня, в моём огромном мире. То, что внутри, то и снаружи – простое отражение во вне, в пределы бренного пространства…».
«Бренного пространства?» – не поняла она.
«Ну… Это трудно объяснить…».
«А ты попробуй».
«Пространство слишком примитивно и познаётся лишь пятью простыми органами чувств. И строить свою жизнь вокруг процессов ублаженья этих чувств… ну… как-то слишком скучно…».
«И что?» – ей не терпелось продолженья.
«И… Бо́льшую часть времени я провожу внутри моей Вселенной, среди Галактик миллионов разных чувств. И вылезаю в этот мир, когда хочу примерить некий образ…».
«Ты просто Дьявол… Или Бог?».
«Поверь, ничем не отличаюсь от тебя! Ведь, и в тебе есть свой красивый мир! Я его видел, он прекрасен!».
«Он ужасен! Ведь, я сама не знаю, кто я есть, чего хочу…».
«Нет-нет! Теперь ты точно это знаешь, но по привычке хочешь отрицать саму себя. Сегодня ты устала, надо отдохнуть. Но завтра ты увидишь, что я прав…».
– И что потом? – опять не выдержал Томазо, когда Адам внезапно замолчал, чтобы понять, куда же ехать дальше. Они подъехали к отелю «Principe di Piemonte» в Viareggio и если ехать дальше, то, наверное, только в порт. А что там делать в это время? По ходу, надо развернуться.
– Давай ещё немного виски! – Адам потряс пустой стакан.
– Давай же, Адам, не томи! – он вновь наполнил два стакана, включая свой, и закурил.
– А дальше… – продолжал Адам, – Мы углубились в ночь почти пустой дороги, проехав указатель «Ventimiglia». Луна и звёзды, тайна мрака и скорость в неизвестные мечты. Преровный гул мотора под сиплый шёпот ветра сквозь щёлку приоткрытого окна – в ней исчезали нити дыма от тлеющей в моей руке сигары. Я поменял CD – в салоне зазвучал Chris Rea.
Лаура смотрела на меня – я объяснял ей неизбежность счастья в синхронизации простого БЫТЬ-и-я с порывами неистовых желаний – она завороженно слушала меня. Я осторожно подбирал слова, дабы усилить в ней решительность для жизни, наполненной непредсказуемостью в каждом миге.