– А ты как хотела?
– А я хотела бы, чтобы как у вас там снаружи – все по-настоящему.
– Ты хочешь быть взрослой?
Я не знала, хочу ли я быть взрослой – просто об этом никогда еще не думала! – и потому замешкалась с ответом.
– Вот и я не хочу, – подытожил Мальчик, и разговор опять оборвался.
Но говорить-то о чем-то было надо – не молчать же бесконечно!
– Смотри, какая красивая машина едет!
Мальчик нехотя оглянулся:
– «Фольксваген».
– Что?
– «Фольксваген»… Марка такая.
Он поставил свой грязный рюкзак на землю и сел на него:
– Это немецкая машина.
– А это? – спросила я, просто чтобы не обидеть его, – про машины, честно говоря, мне было слушать скучно.
– Это наш «жигуль». А вон «Волга» поехала. – Мальчик снова обернулся ко мне. – Вам сегодня на завтрак бананы давали?
– Нет.
– И нам не давали. А я бананы люблю. Нам их в детском саду каждое утро возле каши раскладывали.
– В нашем детском саду? – Я очень удивилась.
– Нет, в другом. Там. – Он неопределенно махнул рукой куда-то в сторону по улице.
Мы помолчали.
– Я про все машины теперь все-все знаю, – неожиданно продолжил Мальчик, и в его бесцветном голосе прозвучало нечто вроде гордости. – У нас по всему дому автомобильные журналы валяются – папа их много покупает. Он хочет «мерс»… И я тоже…
– А что такое «мерс»?
– Тачка такая. Крутая очень.
– А‐а‐а, – протянула я, делая вид, что мне все понятно, хотя на самом деле не было понятно ничего.
Разговор опять оборвался. Но Мальчик уходить не собирался, продолжая высматривать что-то поверх наших кустов.
– А чего ты сидишь на рюкзаке?
– А на чем мне сидеть? – удивился Мальчик.
– У меня тут поваленное дерево есть. Хочешь, вместе посидим?
Мальчик обрадовался:
– Хочу, но… я же за забором.
– А ты лезь сюда.
– Забор высокий…
– В нем есть дыра, я тебе покажу.
Он протиснулся между выгнутыми прутьями за углом, прошлепал по шелестящим листьям, и мы вместе сели под желтеющим сиреневым кустом наблюдать за настоящими делами улицы.
Вот женщина тащит целых четыре пакета. Из пакетов торчат батоны, бутылки с молоком и капуста.
– Уронит, – сказал Мальчик.
– Нет, – сказала я.
А вон машина тормозит, из нее пулей вылетает мужчина с папкой. Машина тут же отъезжает. Мужчина сломя голову бежит на переход – ему как раз загорается зеленый свет – и тут роняет папку. Белые листы обильно устилают тротуар. Он на лету смешно ловит их, с трудом перегибаясь через свой живот, а пешеходный светофор неумолимо отсчитывает отведенные людям «зеленые» секунды.
– Успеет, – сказала я.
– Не успеет, – сказал Мальчик.
Кое-как, неловко, ворохом бумажки собраны и засунуты в папку. Но тут для пешеходов зажигается красный. Машины, рявкнув, стартуют с места.
– Побежит, – говорит Мальчик.
– Не побежит, – говорю я. – Он же взрослый. Моя Бабушка всегда со мной стоит и дожидается зеленого.
– Он очень торопится.
– Ну и что?
И тут мужчина, ловко лавируя между машинами, все же побежал.
– Я же сказал, – с довольной усмешкой проронил Мальчик.
Мы опять замолчали.
Худенькая молодая женщина, налегая на ручку всем своим невесомым телом, словно груженную углем вагонетку, старательно толкает перед собой детскую коляску.
– Мальчик, – говорит Мальчик.
– Девочка, – заявляю я безапелляционно.
– Кто угодно, – соглашается Мальчик и примирительно поясняет: – Коляска же непонятно какого цвета.
Мы, видимо, оба представляем себе этого «ктоугодно», потому что вдруг одновременно начинаем смеяться.
– Ну, наконец-то ты хоть в чем-то со мной согласен, – говорю я.
– Да, – скупо роняет Мальчик, и мы опять замолкаем.
Через какое-то время он вдруг произносит:
– Ты права. Отсюда все выглядит гораздо интереснее. Забавно наблюдать, как все куда-то торопятся.
– Всем к кому-то надо, – заключила я.
– Почему так решила?
– Так ясно же: с портфелями – на работу к начальнику, чтобы не ругался, с пакетами – домой, приготовить обед. А без всего – из сада и школы детей забирать. Я вот тоже сегодня очень тороплюсь. Прямо как Бабушка придет, так домой бегом побегу.
– Почему?
– Так меня же там под дверью пес ждет!
Мальчик помолчал, повозился, усаживаясь поудобнее, зачем-то пошарил по своим карманам.
– Я не люблю торопиться. И потом, мне – некуда.
Я так на бревне и подскочила:
– Как это некуда? Ты же куда-то шел?
– Никуда. Я просто шел, – сказал он.
– А тебе что, домой не надо?
– Зачем?
– Ну, не знаю… уроки сделать, книжку почитать… поиграть, что ли… покушать… телевизор посмотреть…
– Ради этого не сто́ит торопиться… Дома-то все равно никого нет – успею.
– Как это – никого нет? – На тот момент я еще никогда не оставалась дома одна и вдруг подумала, что тоже не знаю, а что бы я делала, если бы такое случилось?
– Отец на работе.
– А мама?
– Мама… – Он запнулся на секунду. – Мама уехала.
– А что, Бабушки у тебя нет?
– Есть. В деревне.
– А Дедушка?
– Дедушка умер.
– А собака у тебя есть?
– Нет. От нее шерсть по всей квартире.
– А кот?
– Зачем? От него вонь.
– Ну, хотя бы хомячок? Или морская свинка? Или крыса?
– Нет. Кто с ними будет возиться? Отец допоздна на работе. А когда приходит, смотрит телевизор или видик, потом ложится спать.
– А ты?
– А мне зачем?
И снова повисло тягостное молчание.
– Ты в школе учишься? – спросила я, так, чтобы что-то спросить – уж очень нелепым и нарочитым было наше молчание.
– Да.
– Я тоже совсем скоро пойду в школу. Здорово, правда?
– Совсем не здорово, – пробурчал Мальчик. – Скучно. Уроки все время делать… Мне уже надоело.
– А что тебе нравится?
– Смотреть, как вы все вместе играете здесь, за забором.
– А разве вы в школе все вместе не играете?
– Нет. Нам ставят двойки, и мы деремся.
Он оборвал с сиреневого куста пожелтевший листок, помял его в руке и выбросил. Потом сорвал еще один…
И тут нашу группу позвали на обед.
– Мне надо идти, – расстроилась я. – Иначе меня искать будут и накажут.
– Иди, – равнодушно сказал он.
– А ты?
– Я пойду дальше.
– Куда?
– Куда-нибудь… Просто пойду.
– А может быть, ты меня подождешь?
– Зачем? Вы же сейчас будете обедать, потом спать, потом полдник. И только потом вас гулять выведут.
– Но тебе же все равно не к кому торопиться? А я тебе печенье принесу. Или хлеб с маслом. Или яблоко. Или игрушку какую-нибудь. Поиграем вместе. Хочешь?
– Ну, может быть, – без особой охоты ответил он.
И я побежала догонять группу, по дороге думая о том, что Мальчик-то оказался действительно каким-то совсем «ничейным» и что я такого никогда еще не видела! Вот Катя из моей группы была «папина дочка», а Павлик – «мамин сын». Я сама – Бабушкина. Во время обеда, черпая ложкой борщ, я пришла к выводу, что, наверное, если Мальчик живет с папой, то все-таки он «папин». Но, доедая гречку с котлетой, почувствовала, что почему-то твердой уверенности в этом у меня нет.
К моей огромной радости, после обеда нянечка вынесла нам всем на выбор апельсины или бананы. Свой банан я есть не стала, а второй – стащила у противного Димки, он его взял, а потом оставил на столе. И все это я припрятала в шкафчик – для Мальчика.
Тихий час тянулся целый век, а мне так хотелось скорее обрадовать нового друга тем, что у него теперь есть целых два его любимых банана. Потом я стала обдумывать, как бы это так договориться с Марьстепанной, чтоб она разрешила Мальчику поиграть с нами на вечерней прогулке. Мне живо представлялось, как бы здорово было ему все показать: и мою любимую карусель, и качели, и, самое главное, «секретик», который мы с Надюшкой позавчера закопали за кустами в дальнем углу площадки: желтый цветок и большая белая бусина на красной конфетной фольге, накрытые зеленым стеклом. А потом бы, когда за мной пришла Бабушка, я попросила бы ее, чтобы Мальчик пошел с нами. Я бы тогда показала ему лежащего на нашем коврике вчерашнего улыбающегося пса – уверена, что он ему точно бы понравился! А потом бы Бабушка угостила их обоих своими самыми вкусными на свете оладушками с клубничным вареньем.
Кефир в полдник я проглотила одним махом, печенье рассовала по карманам, еще и у Юльки попросила – она все равно печенье не любит! И первой побежала одеваться. Но тут выяснилось, что, пока все спали, на улице пошел дождь и гулять мы вечером поэтому не пойдем.
Настроение мое совсем испортилось. До самого прихода Бабушки, пока, в ожидании родителей, все развлекали себя, как умели, я, забравшись на подоконник, сквозь заляпанное каплями окно все пыталась рассмотреть: ждет ли еще меня под кустом сирени тот «ничейный» Мальчик? Или совсем промок и все же пошел домой?
Первым делом, когда мы с Бабушкой вышли из группы, я бросилась к забору.
– Маша, Маша, куда ты, стой! – Бабушка за мной всегда не поспевала.
Но Мальчика уже не было. И его грязного рюкзака – тоже.
Я тихонько положила на бревно бананы и печенье – вдруг он все же придет?
– Маша, идем скорее, а то не успеем рыдающих «Богатых…» посмотреть! Где ты там застряла? – кричала Бабушка с площадки.
– Иду!
Мы вышли на улицу. Моросящий дождик постепенно стал набирать силу. Бабушка открыла зонт. Но он был высоко, а я была очень маленькая, и вода с края зонта капала мне на нос. Тогда я отвернула полу Бабушкиного плаща и спряталась под нее, как в домик, крепко-крепко прижимаясь к ее ноге.
– Бабушка, ну не может же быть так, чтобы кто-то был ничейный?
– Может, – озабоченно сказала Бабушка, приглядываясь к ближайшему магазину. – Кажется, нам все-таки придется постоять за хлебом… Накрылись мои богатые, которые плачут.
– Бабушка, так давай туда не заходить. – Мысль о том, что возле квартиры на коврике лежит мой новый друг, подгоняла меня домой, но спросить Бабушку, не ушел ли он, я не решалась.
– Ну, как не заходить… Хлеба дома нет. Завтра мне на работу, потом – за тобой.
– Но ты же серию пропустишь!
– Не велика потеря… Актриса переигрывает жутко… Где, в какой жизни они видели таких людей с такими характерами? Разве могут быть в реальности такие события? В этом «мыле мыльном» все так предсказуемо, давно всем все понятно, а они еще размазывают. Короче, Рая мне завтра по телефону перескажет.
– А зачем же ты смотришь, раз тебе не нравится?
– Ну, я же уже начала!
Поняв, что песика я увижу не скоро, я сникла. Мы переходили улицу к хлебному магазину, и мысли мои опять вернулись к Мальчику.
– Бабушка! Вот хоть ты на работу ходишь, а я – в садик, и мы с тобой долго не видимся, но все же: я – твоя, а ты – моя.
– Конечно!
– А почему?
– Потому что я нужна тебе, а ты – мне.
– А если человек совсем никому не нужен?
– Значит, он сам себе не нужен. Поэтому и ему никто не нужен, – отрезала Бабушка и толкнула дверь магазина.
От одного вида огромной очереди, хвостом своим вытягивающейся на улицу, меня обуяла страшная тоска. Несколько минут я маялась, держась за Бабушку, но когда терпение совсем кончилось, руку выдернула.
– Ты чего?
– Я на корточках посижу.
Какое-то время меня забавляло то, что я, как жучок, переползаю за Бабушкой вместе с движением очереди. Но, видимо, именно в этот вечер продавцам, как и Мальчику, тоже некуда было торопиться: хлеб отпускали очень медленно, и ноги мои затекли.
– Ба, ба… ба!
– Чего?
– Я пойду на окошке посижу. Посмотрю на людей, ладно?
– Ладно, – согласилась Бабушка. – Только чтобы я тебя видела.
Я села на низкий подоконник витрины. Но и на улице тоже не было ничего интересного: люди, сгибаясь пополам, чтобы спрятать лица от моросящего дождя, серыми силуэтами понуро трусили мимо меня. Я было попробовала, как научил меня Мальчик, высматривать, какие едут по дороге машины, но в частой дождевой сетке, колеблющейся за давно не мытым витринным стеклом, было не отличить одну от другой – лишь свет фар отсвечивал в заоконной мути. Но, однако, видно было, как, срываясь со светофора, машины бесцеремонно обдавали тротуар веером грязных брызг и люди смешно отпрыгивали в сторону, а потом беззвучно (из-за стекла-то мне не слышно!) ругались, неловко и неповоротливо, как куры на насесте, обчищаясь, и грозили сжатыми в кулак перчатками вслед мигающим габаритным огням.
Мне опять очень захотелось спросить Бабушку, не прогнала ли она того песика. Я ввинтились в плотный, исходящий мокрым паром слой людей, с трудом отличила полы Бабушкиного плаща и стала за них дергать:
– Баб… баб… ба…
Однако вскоре мне стало понятно, что это небезопасно: Бабушка как раз темпераментно выясняла с кем-то, кто где стоял, и мне могло «прилететь», что называется, «рикошетом». Пришлось вернуться на подоконник и издали наблюдать за постепенно накипающими страстями.
Вот женщина с трудом выпутывается из толпы, вдоль очереди передвигая свои пакеты – куда ей столько и как она понесет все то, что купила? Рук-то всего две, а пакетов… Вон бабушка с дедушкой – у дедушки в руках авоська еще пустая. Бабушку он заботливо под локоть поддерживает – наверное, ей стоять тяжело. А вот женщина: очки на носу, книжка в руках – все ее толкают, а она не замечает. Дамочка какая-то на высоких каблуках, в обтягивающих розовых штанах и розовой же кепке на абсолютно… розовых волосах, глядя в малюсенькое зеркальце, подкрашивает губы. Странные эти взрослые: охота им так долго здесь торчать? Книжки удобнее читать дома в кресле под лампой, пожилым людям под ручку лучше по бульвару гулять, чем здесь в духоте толкаться…
Время от времени поверх толпы выглядывало встревоженное лицо Бабушки с ищущими и перепуганными глазами. Найдя меня, она махала рукой или грозила пальцем – видимо, в зависимости от настроения в данный момент. Я тоже в ответ махала ей рукой и старательно кивала, дескать, все помню, никуда не ухожу, сижу как пригвожденная.
Сидела-сидела, вдруг вижу: на полу денежка валяется. Подобрала монетку, зажала в кулачок и только собралась Бабушке отнести – вот она мне конфету купит, так до зарплаты и доживем! – как надо мной навис старичок: весь в обтрепанных грязных одежках, худющий и очень злой. От него неприятно пахло, а главное – он мне Бабушку заслонил, ее теперь стало совсем не видно, и я занервничала.
– Ты чего тут, малявка, под ногами крутишься? – спрашивает.
– Бабушку жду, – отвечаю испуганно.
– Мотай давай к своей бабушке! – отчего-то разозлился старичок. – Накупит она тебе сейчас колбас да конфет. И еще красной икры сверху. Совсем народ с жиру взбесился… А кому-то вообще есть нечего!
Я испугалась и, нырнув в толпу, стала искать Бабушку. Нашла. Зацепилась за ее руку и стала размышлять, хорошо ли это – с жиром беситься или лучше без него?
Народ тем временем, чем ближе к прилавку, тем больше напирает. Вот кто-то об меня запнулся, чертыхнулся. От кого-то я сама шарахнулась, наступив этому кому-то на ногу, этот кто-то меня обругал, я испугалась, к Бабушке прижалась.
– Машенька, иди все же на окошке посиди, тебя ведь затопчут. А я сейчас… совсем немножко осталось, – жалобно попросила вконец изморенная Бабушка. Ей явно было не до меня.
Я опять кое-как пролезла под ногами, но на подоконнике теперь места не оказалось – сумки, сумки, сумки. Да и народу в магазине поприбавилось.
Нашла я какой-то перевернутый ящик, села. И тут опять тот старичок идет. Людям в глаза заглядывает и руку протягивает. А рука трясется. От него все прямо чуть не шарахаются.
Но так он жалобно эту свою руку тянет, что я не выдержала. Слезла со своего ящика, подбежала к нему и спросила:
– Дедушка, вас за руку подержать надо? Давайте я подержу.
– Чего? – оторопел старичок.
Люди в очереди вдруг перестали разговаривать и стали на нас смотреть.
– Ты чо, больная, что ли? – грубо спросил старичок.
– Нет. Если бы я была больная, бабушка не взяла бы меня в магазин, – уверенно сказала я. – Вы потерялись? Где ваша бабушка? Давайте я вас за руку возьму и к ней отведу.
Дедушка аж задохнулся от ярости:
– Издеваешься?! Вы все тут надо мной издеваетесь! Какая рука? Какая бабушка? Нету у меня руки! Я ее на войне потерял! – Его лицо покрылось красными пятнами, губы задрожали. – Нету у меня моей бабушки! Я ее в эту вашу перестройку гребаную потерял. Похоронить не на что было! Сын вон на «Ауди» раскатывает, а отец на помойке побирается! Шлюха его, как елка новогодняя, в брильянтах, а отцу хлеба купить не на что… Будьте вы прокляты все с вашими «ускорениями», «гласностями», «приватизациями», «ваучерами»… В аду гореть вашим Мишкам Меченым, вашим Гайдарам с Чубайсами… Напустили в страну дерьма всякого… Разве за это мы в окопах четыре года вшей кормили?