Но, как я ни канючила, как ни пыталась уверить, что я уже достаточно большая, Бабушка была неумолима:
– Придет Время, и я сама отдам тебе эту шкатулку. Будешь хранить так же, как всю жизнь хранила ее я.
Слушайте, когда еще дождешься этого неизвестно как и куда идущего Времени? А мне ужасно не терпелось собрать на нитку все рассыпанные бусы именно сейчас, сейчас застегнуть все расстегнутые замочки, оттереть, чтобы заблестели все почерневшие монеты…
Но самое главное – мне хотелось, страшно хотелось иметь такую красивую и блестящую пудреницу! Тем более что она еще и петь умела: если нажать на торчащую сбоку шайбочку с петелькой, то раздавался тоненький хрустальный мелодичный голосок, гармонично балансирующий на двух-трех нотках.
– Это Павел Буре, – говорила Бабушка, аккуратно поглаживая желтую поверхность, словно стирая с нее невидимые пылинки. – Прадедушке подарил командир сразу после Испании. Они очень дружили… Как чувствовал – оставил память по себе: сам ведь погиб в конце Отечественной… Герой Советского Союза посмертно. Прадедушка считал, что только они показывают самое точное Время.
Но мне не было дела до «самого точного Времени». А вот без пудреницы – тяжелой, литой, с гладкой золотистой, отполированной поверхностью, да еще и поющей тоненьким «колокольчиковым» голоском – мне жить было просто невозможно! Бабушка вечно покупала себе какие-то черные, мрачные, с крохотным зеркальцем и, торопясь уходить из дому, мучительно щурилась в них, обмахивая нос небольшой розовой губкой, от которой сразу неопрятно отставала белая шелковистая наклейка с золотистой надписью. Чем-то действительно ценным эти Бабушкины пудреницы становились лишь тогда, когда содержимое заканчивалось и их отдавали мне для игры. Вот тогда начиналось подлинное волшебство!
Моя Тетя Света как-то в спешке, собираясь на свидание, порвала и рассыпала три нитки своего разноцветного колье, составленного из крохотных пластмассовых трубочек, похожих на стеклярус, которым Бабушка иногда вышивала совершенно потрясающие цветы. Собирать эти бусы никто не стал – в нашем доме просто не нашлось терпеливых взрослых, кто мог бы выковырять все эти забившиеся между паркетинами и под плинтуса цветные черточки. Поэтому их кое-как смели веником и выбросили в мусорное ведро.
Но я все спасла! Пока Бабушка ходила в магазин, я высыпала весь мусор на газету, отобранные из него бусины – в миску. Затем аккуратно Бабушкиным пинцетом для бровей повыковыривала их из всех щелей, вымыла и получила… целый набор красок. И тогда в опустевших пудреницах тоже расцветали розы – совсем такие же, какие Бабушка вышила на своей парадной шелковой блузке. Мне не надоедало часами терпеливо выкладывать их из мельчайших пластмассовых трубочек в освободившемся от пудры металлическом кружочке или овале, точно подгоняя друг к другу так плотно, что, глядя потом на отражение получившейся картинки в пудреничном зеркале, вы ни за что бы не поняли, что роза не настоящая. Иллюзия была полной!
Преимущество этого самого «Буре», хранившегося на дне заветной шкатулки, было в том, что он сам представлял собой одно сплошное зеркало: такими гладкими были все его золотые поверхности. Не мешало мне даже то, что при открытии первой крышечки под ней обнаруживалась другая, на которой была начерчена какая-то вязь. Я, конечно, сокрушалась о том, что кто-то испортил идеально отполированную поверхность никому не нужными буквами, но в конце концов смирилась. Ибо если и эту крышечку аккуратно поддеть, то ее обратная сторона без всяких искажений показывала мне мою восторженную рожицу. Мешало только то, что в самой пудренице зачем-то были наворочены какие-то колесики с зубчиками. Но избавиться от них для меня не оказалось проблемой. Волшебный Бабушкин пинцет для бровей и маникюрные ножницы творили чудеса.
Более того! Когда я выпотрошила все ненужное, оказалось, что этот «Буре» припас для меня потрясающий сюрприз: множество красных камушков самой разной формы – от «бубликов» до «палочек»! Именно они и стали основой той самой замечательной розы, которую я тайком, когда надолго оставалась дома одна, выкладывала в освободившемся пространстве этого самого «Буре», предвкушая, каким замечательным подарком я порадую Бабушку в день ее рождения! Ведь роза благодаря этим как-то по-особому светившимся камушкам получалась совсем как живая и в отражении полированной поверхности крышки даже отбрасывала от своих лепестков фантастическое красновато-сиреневое теплое сияние.
Только теперь я поняла, почему пудреницу Бабушка называла часами! Правильно! Ведь если открыть ее с другой стороны, то там под слегка помутневшим стеклом помещался такой же круг, как на стене в группе! Только путь Времени на нем проходил не по закорючкам, а по палочкам.
Значит, внутри этого самого «Буре» тоже жило Время? Но где же оно там пряталось и, главное, куда подевалось?
Между тем следует признать очевидное: после того как в часах поселилась роза, я больше никогда не слышала стука маленького молоточка по маленькому гвоздику – этой вкрадчивой торопливо‐семенящей поступи Времени. Сколько ни прикладывала я этого «Буре» к уху, сколько ни трясла, сколько ни крутила, ни нажимала шайбочку с петелькой – даже его «колокольчиковый» голосок тоже перестал звучать.
Только теперь я все окончательно поняла!
Тихонько плача и утираясь рукавом пижамки, я в который раз перебирала в памяти все, что высыпалось тогда из этого проклятого «Буре». Колесики, винтики, камушки… Но ведь никакого Времени, которое куда-нибудь могло бы идти или уж тем более лететь, там не было!
Однако факт оставался фактом: Время теперь никуда не шло, а маленькими шажками семенило на месте. Вот уже и Луна перестала заглядывать в наше окно, и один из фонарей, мигнув, погас, а проклятая стрелочка на светящемся едким зеленым светом циферблате по-прежнему упорно указывала на палку с носом и совершенно не собиралась сдвигаться. Шансы на то, что наступит «завтра», в которое придет Бабушка, стремительно падали, поскольку она-то теперь точно не узнает, когда и через сколько маленькая стрелочка доползет (если вообще доползет!) до «кочерги». От напряженного ожидания мне словно песком засы́пало глаза. Я терла их изо всех сил кулачками, но сколько бы раз, проморгавшись, ни смотрела на стену – стрелочка как будто навсегда застыла на палке с носом!
«Наверное, это нас с Бабушкой Бог наказывает! – подумала я. – Он же за нами отовсюду наблюдает! Не взяли мы тогда у тетенек те книжечки – вот оно когда сказалось!»
О самом Боге, правда, я мало что знала, кроме того, что он все-все на земле создал, всегда все видит и всех подряд за что-то обязательно наказывает. Но теперь, оглядываясь вокруг себя в темной игровой комнате, я отовсюду ощущала его пристальный строгий взгляд. Значит, все же не соврали нам с Бабушкой наши две «пророчицы», с которыми мы столкнулись однажды зимой!
Ничто не предвещало в тот день глобальных концептуально-философских бесед и споров о сущности бытия – мы в выходной просто шли в лес погулять. Вернее, правильнее было бы сказать, что Бабушка шла, а я, барственно развалившись из-за плотной негнущейся шубы, полулежа ехала в санках. Целью нашего похода была новая горка, заботливо выстроенная кем-то специально «для маленьких». Уж не знаю, зачем нас отделили от «старших»: то ли для того, чтобы не путались малолетки под ногами у отчаянных подростков, которые на чем только ни скользили с ее крутого склона, то ли потому, что еще чей-то «малец» так же неудачно закончил свой спуск носом в сугроб, как это сделала я в прошлую нашу прогулку. Настроение у нас с Бабушкой было прекрасное, день был отчаянно-солнечный, и даже обычно неприглядный в зимнюю пору город после свежепрошедшего снегопада казался нарядным и праздничным.
Словом, только мы с улицы свернули к лесу, как нам навстречу попались две солидные пожилые женщины. Они неторопливо шли, о чем-то разговаривая, но, заметив нас, замолчали, цепко прошарив глазами по Бабушкиной фигуре. Посторонившись и пропустив Бабушку между собой, они обе одновременно уставились сверху вниз на проезжающую в санках меня, и одна из них вдруг, заулыбавшись, заговорила приторным голосом:
– Ай, какая девочка хорошая! Глазки какие умненькие! А девочка уже умеет читать?
– Нет, – коротко на ходу бросила Бабушка.
– А, ну тогда мы ей подарим книжечку с картинками. Хочешь книжечку?
Вторая женщина между тем достала из сумки что-то размером с альбом для рисования и всунула мне в руки, а точнее сказать, в варежки:
– Вот тебе, дитятко, Слово Христово!
Я едва успела разглядеть, что на обложке нарисован мужчина в белом платье с длинными волосами в окружении множества счастливо смеющихся детей, как Бабушка внезапно круто остановилась, да так неожиданно, что я чуть не вылетела из санок носом вперед, развернулась и, стремительно выхватив у меня эту книжку, протянула ее назад женщинам:
– Спасибо, не надо!
– Ну почему же? Мы же денег у вас за это не просим. Мы от всей души! Вот и вам мы тоже дадим Святое Писание, чтоб от Божьего Слова сердце ваше просветлело, чтобы Дух Истины с Христом сошел к вам. – Вторая женщина тоже начала угодливо улыбаться и, покопавшись в своей объемной сумке, достала и протянула Бабушке еще какую-то брошюру.
– Я же сказала, не нужно. – Бабушка почему-то начала сердиться.
– Вы что же, в Бога не веруете? – строго спросила первая.
– Верую. Но без ваших подсказок! – Всегда такая вежливая, тут Бабушка почему-то бесцеремонно повернулась к женщинам спиной и таким сильным рывком потянула санки, что я завалилась на спинку.
– Не истинной верой веруете! – сообщила первая женщина, попытавшись пристроиться шаг в шаг с Бабушкой. Но вскоре она не выдержала темпа и снова оказалась на уровне моих санок. И по мере увеличивающегося между нами расстояния стал возрастать ее эмоциональный накал: – Не истинной! Греховна вера ваша, еретическая! Бог все видит! Все ему ведомо! Читает он в душах ваших, как в открытой книге! Вы Слово Божие отвергаете, потому в аду гореть будете!
Бабушка резко ускорилась, отчего я снова клюнула носом свои валенки. Санки вихрем пронеслись мимо преследовательницы, но и та, запыхиваясь, багровея, перейдя на мелкую рысь, что называется, наддала ходу:
– Неужто ада твоя душа черная не боится? Сама в грехе и ребенка с собой увлекла! Черти сковороду для тебя уже припасли… Огонь развели!
Бабушка, не оборачиваясь, почти перешла на бег, однако упорная женщина не собиралась сдаваться. Непомерным усилием опять почти догнав мои санки, она внезапно нагнулась и ухватилась за их спинку. Бабушка отчаянно поскользнулась и встала, а я снова завалилась на спину – проклятая шуба не давала мне шансов на какое-либо самостоятельное движение! – и поэтому багровое, потное, сердитое, с выбившимися из-под меховой шапочки волосами и бешено сверкающими глазами лицо женщины оказалось прямо надо мной.
– Скажи ей, ребенок, свое слово! Скажи, что ты хочешь жить в Боге! Образумь ее, не то увлечет она тебя за собой в геенну огненную. Не то Бог накажет тебя за неразумение, проклянет твою только что рожденную душу!
Я буквально шарахнулась от ее перевернутого и оттого еще более страшного лица. В ужасе съехав внутрь шубы так, чтобы шарф мешал мне видеть ее безумные глаза, я вжалась в санки, а женщина с размаху шлепнула обе книжки мне на живот. В тот же момент разъяренная бабушка, буквально налетев на женщину, решительно ее оттолкнула, бесцеремонно смахнув «Слово Божие» в сугроб.
– Если вы не перестанете нас преследовать, я позову милицию! – буквально рявкнула она.
– Никакая милиция не поможет тебе обрести место на небе, коль ты Христа не знаешь! – истошно заорала женщина, в то время как вторая полезла в снег доставать глубоко утонувшее «Святое Писание». – Только мы! Только мы, сводящие вас, неразумных, с пути греха, с пути погибели!
Бабушка, не слушая, нагнулась, сильно встряхнула меня, рывком взгромоздив себе на руки, и тяжело зашагала к лесу. Пустые санки на подтянутой на локоть веревке колотили ее по пяткам, но она словно не замечала этого, а упорно, шаг за шагом, мерила лесную тропинку.
– Только мы! Только наши пастыри, Христом просветленные, способны вывести вас, неразумных, к свету! Одумайся, пока не поздно! – еще кричала нам вслед первая женщина. – Приди к нам, и мы покажем тебе верный путь!
Но Бабушка, судя по всему, и без них знала дорогу, так уверенно несла она меня вперед и вперед в глубь леса! Стуча подбородком о ее плечо, сквозь налезший мне на глаза шарф, почти плотно сомкнувшийся со съехавшей шапкой, я смутно видела, как обе отставшие женщины возмущенно клекочут между собой, тщательно стряхивая снежную пыль с любовно извлеченных из сугроба «божественных откровений».
Дойдя до новой горки, Бабушка тяжело опустила меня на землю и буквально повалилась на заметенную снегом скамейку.
– Подожди, Машенька, дай отдышусь. – Она полезла в карман за носовым платком, но вместо него вытащила какую-то бумажку, пробежала глазами текст. – Вот проныра! В карман она мне свои воззвания засунула. Делать мне нечего по их собраниям бегать! Господи, она у меня кошелек не стащила ли?
Кошелек, как и носовой платок, оказался на месте. Отерев лицо и отдышавшись, Бабушка тщательно порвала бумажку – «не хватало еще, чтоб кому-нибудь мозги свернули!» – и в сердцах швырнула обрывки на девственно-свежую, блестевшую на солнце мириадами разноцветных огоньков снежную шапку урны. Затем она перевязала мне шарф, высморкала нос и весело спросила:
– Ну что, пойдем кататься?
Но настроение все же было безнадежно испорчено. К тому же на горке «для маленьких» было так много народу, что буквально не протолкнуться. Я попробовала пристроить свои санки, но сесть в них так и не успела: меня толкнул проносящийся мимо чей-то пламенеющий щеками мальчик. Падая, я наступила на ногу какой-то девочке, которая тут же дала громкого ревака, и на горку с грозным бурчанием вихрем взлетела ее сердитая мама. Словом, сегодня тут было совершенно нечего делать.
И мы побрели по тропинке дальше в лес. Ненужные санки уныло потащились за нами.
По правде сказать, происшествие с этими странными тетеньками, как и дядя в белом платье в окружении детей на картинке, почему-то не шли у меня из головы.
– Бабуля, а Бог – он знаменитый?
Бабушка улыбнулась:
– Да, очень…
– Знаменитей, чем твой любимый Листьев?
– Больше!
– Чем Мамин любимый Тальков?
– Больше!
– Чем Пугачева? – изумилась я.
Бабушка усмехнулась:
– Намного!
– А его по телевизору когда-нибудь показывали?
– Нет. Его никто никогда не видел.
Этот ответ поставил меня в тупик:
– Бабушка, так откуда же ты знаешь, что он есть?
Тут вышла какая-то заминка – Бабушка не сразу нашлась что ответить:
– Ты еще маленькая и не поймешь. Так что придется тебе пока мне просто поверить.
Ох, эти вечные уловки взрослых! Когда им надо что-то от тебя скрыть, они всегда пускают в ход обидные намеки на то, что ты еще ничего не соображаешь!
– Нет, бабуль, а все же… Бог – он кто?
– Бог, Машенька, это – не кто-то… Бог – это все вот это! – И Бабушка широко-широко развела руками, как бы охватывая весь лес, все небо, меня и себя…
– Но вот это все, бабуля, я вижу! И еще: если Бог – вот это все, то тогда как он может разговаривать?
– В смысле, разговаривать? – не поняла Бабушка, подбирая с тропинки кем-то обломанную еловую лапу.
– Ну, те тети сказали, что они нам принесли «Слово Божие»…
– Глупости какие! – Бабушка снова рассердилась: – Бог может разговаривать, но уж точно не словами! И уж тем более не словами этих клуш сумасшедших!