Медленно, будто в масло, нож входит в мою ладонь, легко рассекая тонкую иссушенную кожу. Где-то на периферии сознания мелькает острая боль в руке. Но я лишь дожидаюсь, пока кровь не начнет капать на горячие камни и сжимаю руку.
Он несколько удивлен. То ли моим выбором, то ли моим спокойствием.
– Сделка. – голос все еще хрипит, но я горжусь сталью, слышимой в нем. – Ты обещал сделку. Твоя часть договора – полная неприкосновенность моей семьи.
Он гадко ухмыляется и его солдаты, наконец, опускают оружие.
– Да катитесь хоть на все четыре стороны! – смеется он.
50 на 50.
У меня получилось.
Мои родные получили время уйти. Они смотрят на меня, но в их глазах нет жалости. Лишь обреченность. И тихая ярость, к которой примешивается злая надежда. Надежда – мама действительно поняла мою игру. Надежда, что я скоро приду к ним. Надежда на то, что Мразь не будет больше мучить ни нас, ни других.
Никогда.
То ли по чистой случайности, то ли по недосмотру вражеских шавок, нож остается у меня. Но так ведь и надо? Он же мой!
Этот нож мой!!!
Спокойно. Сейчас не время. Потом. Еще немного потерпеть.
В вертолете я понимаю, что у меня кружится голова. Ну да, сначала голодание, затем обезвоживание, а потом еще и некоторая потеря крови. Все-таки я резанула слишком глубоко. Сжимаю руку сильнее, чувствуя щемящую боль, что возвращает меня в сознание. Густая, алая, она кропит заветное лезвие, стекая по капле.
Его особняк белый. А вокруг руины. И жара. И пыль. И кровь.
А его особняк белый. Будто его не коснулась война. Словно и не было всех тех ужасов, что успели увидеть выжившие, и не успели увидеть те, кому хладнокровно перерезали горло посреди ночи, по приказу хозяина этого белоснежного дома.