– До свидания, Арсений Павлович… Спасибо вам за все…
Он улыбнулся, словно через силу, и резкое лицо его потеплело.
– Ничего, Леша. Все будет хорошо. Ты, главное, рабочего найди. Без рабочего в тайгу ни шагу. За нарушение – самые страшные санкции. В общем, сам понимаешь…
Он крепко пожал мне руку, машина круто развернулась, и я остался один. Через час объявили мой рейс.
* * *
Ненастье катилось за мной по пятам, и когда я прилетел в поселок, там почти сразу повалил снег. Крошечное здание аэровокзала было забито под завязку. Кого тут только не было. Оленеводы, рыбаки, старатели, охотники, геологи, снабженцы и прочий, с первого взгляда трудно определяемый в своей профессиональной принадлежности командированный и некомандированный люд. Почти все с грузом, все в нетерпении и раздражении от всяческих задержек, а главное, от полного незнания того, когда же они смогут наконец покинуть эти осточертевшие от ожидания и непривычного безделья места. Непроглядный снегопад одних успокоил на время, других, наоборот, довел до белого каления, и я, окунувшись в эту атмосферу, почувствовал себя лишним. Мне-то пока спешить было некуда. На поиски рабочего, по предсказаниям Арсения, могло уйти два-три дня. А если не повезет, то и вся неделя. Но до недели доводить не следовало. Неделя – это уже излишества на грани срыва всех моих обширных планов. Впрочем, я был совершенно уверен, что как только прекратится снег, я благополучно отбуду в нужном мне направлении. Либо с рабочим, либо без оного. Вариант своего единоличного отбытия я, несмотря на самые строгие запреты, все время держал в запасе, ни капли не сомневаясь, что справлюсь со всеми своими делами в полном одиночестве. Ну а потом… Победителей не судят. Удостоверятся, что все обстоит как нельзя лучше, что материалы собраны, наблюдения проведены, избушка достроена, успокоятся и простят. Я даже был согласен на выговор, на строгий выговор, если на то пошло, только бы доказать свои возможности к самостоятельной работе. За минувший месяц я основательно прокрутил в воображении ситуацию победоносного возвращения из многотрудной экспедиции. Оно бы безоговорочно доказало мою стопроцентную пригодность как полевика. Свои научные способности я собирался доказать чуть позже. Пока мне нужен был материал. Обширный и разнообразный. Я мог получить его только в тайге, в тундре, на озерах и реках. И чтобы быстрее его заполучить, чтобы собрать его не за десять лет, а за два-три года, я должен получить возможность самостоятельной работы в самых сложных условиях. Надо было добиться, чтобы меня отпускали в поле одного, а не в составе многолюдных, шумных, медлительных и малоэффективных в научном отношении экспедиций, которые почему-то до сих пор еще не доказали свою полную несостоятельность в нашей профессии. Добиться этого я мог, нормально закончив предстоящую экспедицию. И если уж быть совершенно честным, отказ Арсения был мне даже на руку. Мне необходим был именно одиночный вариант. Я на него не рассчитывал в таком скором времени. И если уж он мне подвернулся, упускать его было бы непростительной глупостью. Нет, окончательно от рабочего я не отказывался. Постараюсь сделать все, чтобы найти его. С рабочим – это, по сути, тот же одиночный вариант. Но не буду же я месяц его разыскивать. Отменять, что ли, экспедицию из-за того, что рядом со мной не будет человека, который должен топить печку, готовить еду и помочь сделать крышу над избушкой? Сам прекрасно со всем справлюсь.
Прогулявшись до вертолетной площадки, я убедился, что груз мой аккуратно сложен и прикрыт от снега. Избавившись от беспокойства за него, я неторопливо отправился в диспетчерскую выяснять, что и когда мне смогут выделить для заброски.
– Из института? – переспросил хмурый диспетчер, внимательно меня разглядывая. – Будет погода, закинем, об чем речь. Хоть завтра. Только погоды не будет. Ни завтра, ни послезавтра, так что ты это поимей в виду. Синоптики там, знаешь, что наобещали? Темная ночь! Рабочего-то нашел? – неожиданно огорошил он меня вопросом.
– Рабочего? – сделал я удивленное лицо.
– Указание от твоего начальства имеется, – и он ткнул пальцем в пространную телеграмму, лежавшую под стеклом на его столе. – Не давать борт, если будешь один. Так что – давай. Найдешь, оформишь, установится погода – закинем как миленького. Усек? Впервые в наших краях?
Это, конечно, Арсений сообразил. Кузьмину, в сущности, начхать – будет рабочий или нет. Нет – даже лучше, экономия средств. Это Арсений собирается сгладить свое отсутствие телеграфными заботами о моей безопасности. Теперь хоть наизнанку вывернись, а рабочего надо находить.
Пообещав диспетчеру вернуться в самое ближайшее время с завербованной рабочей единицей, я вышел из диспетчерской, спустился по лестнице в битком набитый зал ожидания и остановился в раздумье. Надо было поесть, устроиться на ночлег, найти Птицына, сходить к Омельченко. Я стоял и решал – с чего же начать?
В полутьме под лестницей небольшая компания бичей меланхолично допивала последнюю бутылку краснухи. Я прошел было мимо, но неожиданная мысль (очень удачная, как мне тогда показалось) тормознула меня. Еще раз оглядел бичей, быстренько сварганил удобоваримую модель будущего своего поведения и кинулся в ближайший магазин. В магазине торопливо заплатил за две бутылки «Агдама», рассовал их по карманам и побежал к аэропорту.
Бичи сидели на месте. Один уже спал, а двое о чем-то негромко бубнили, кажется, совсем не слушая друг друга.
– Мужики, примите в кампанию? – спросил я, присаживаясь рядом на корточки.
Они с сонным безразличием оглядели меня с ног до головы, и, наконец, тот, что поближе ко мне и поздоровее, прохрипел:
– Катись.
Прием был не из лучших, но надо было настаивать на своем. Я выставил на пол купленные бутылки и деловым тоном объявил:
– Для разговору… Есть предложение. Ваше дело – принять, не принять. В обиде не буду.
Ставка на интерес помогла. Хриплый, не открывая глаз, потянулся к бутылке, но тот, который вроде бы спал, не открывая глаз оттолкнул его руку.
– Выкладывай, – приказал он мне.
Видимо, и в их узком кругу существовала определенная иерархия, поэтому я решил в последующем адресоваться именно к тому, кто, кажется, был за старшего. Свое предложение я изложил с телеграфной краткостью.
– Еду в научную экспедицию. Один. Нужен рабочий – топить печку, готовить еду, помочь достроить базу. Ставка стандартная, плюс все коэффициенты и полевые. Срок – до Нового года. Вернее, почти до Нового года.
Бичи, переглянувшись, молчали. Старшой, видимо рассудив, что временное общение со мной не грозит пока никакими неприятностями, а быстрое согласие или отказ могут свести перспективы дарового выпивона к нулю, зубами содрал пробку с ближайшей бутылки, для приличия вытер рукавом неизвестно откуда извлеченный стакан, наполнил его и протянул мне. Отоварились и остальные.
– За успех научной экспедиции! – резюмировал Хриплый.
Пришлось выпить. Ни согласие, ни отказ еще не прозвучали. Надежда расплывчатым силуэтом маячила за неразборчивыми физиономиями моих собутыльников.
– Ну и как? – спросил я, внутренне передернувшись от влитого в себя пойла. – Согласные будут?
– Один что ль нужен? – спросил Старшой, и по его тону я понял, что он просто тянет время. Но поскольку еще ничего не было сказано окончательно, я терпеливо и вежливо кивнул в знак подтверждения.
– Где же твои апартáменты будут располагаться? – вмешался еще один из его дружков, интенсивно рыжей, как мне показалось в подлесничной полутьме, масти. – Место деятельности?
– Верховья, – объяснил я. – Двести километров в верховья.
Старшой презрительно хмыкнул:
– Верховья… Верховья – это треп. Конкретно говори. Тут тебе не студенты.
– Да он сам ни хрена не знает, – хмыкнул Рыжий. – Не видишь, что ли?
Я вспомнил настоятельный совет Арсения не называть место нашего стационара. Во всяком случае, временно не называть, пока договор не заключен. Но сейчас меня почему-то задело за живое. Надо было доказать этой братии свою компетентность, иначе они меня бог знает за кого примут. У меня была цель, и я пер к ней напролом.
– А вы что, знаете те места? – нахально спросил я, адресуясь к Старшому.
– Мы-то знаем, – сказал тот, разливая оставшееся вино. Тон его во время этой процедуры несколько смягчился.
– Ты лучше спроси, чего мы тут не знаем, – с какою-то вызывающей ласковостью, должной обозначать не то юмор, не то презрение к не оценившему их высоких достоинств нахальному пришельцу, хрипло хохотнул самый здоровый из моих собутыльников. – Охотничать, плотничать, лес валить, траву косить, по рыбке вдарить, золотишко пошарить… Молодой человек считает, судя по всему, что мы элементарные бичи, – обратился он к товарищам.
– Не разбирается в людях, – констатировал Рыжий.
– Поехали, – приказал Старшой. – А после объяснишь свое место, если знаешь.
– Протока Глухая, – сказал я. – Озеро Абада. Если слышали, конечно.
Рука Хриплого с кружкой замерла в воздухе. Рыжий неопределенно хмыкнул. Старшой с интересом и даже, как мне показалось, с испугом посмотрел сначала на меня, потом зачем-то за мою спину.
– Ну, ты даешь, – не сразу прореагировал он. После чего все-таки расправился со своей порцией. Остальные торопливо последовали его примеру. Я, воспользовавшись непонятным их замешательством, решил на этот раз воздержаться.
– Чего делать-то будешь на Глухой?
Реакция моих собутыльников насторожила меня, но отступать было уже поздно.
– Я орнитолог, – пустился я в разъяснения, надеясь, что незнакомое слово придаст мне вес в их глазах. – Буду вести научные наблюдения, ходить в маршруты, фотографировать, записывать…
– На Глухой фотографировать? – испуганно спросил Рыжий.
– На Глухой тоже, – подтвердил я.
– Это самое… Оритолог… – спросил Хриплый. – По золоту или по другому чему?
– Птички, – объяснил ему Старшой.
– Что «птички»? – не понял Хриплый.
– Птичками он интересуется. Орнитолог. Если не врет, конечно.
– Зачем мне врать? – удивился я эрудиции окончательно проснувшегося бича и неожиданному его сомнению.
– Кто тебя знает? – сказал тот. – На опера ты, конечно, не тянешь. Опять-таки, какие сейчас птички на Глухой? Какие были, все на юг подались.
Все трое смотрели теперь на меня с явным недоверием. Я ничего не понимал.
– Меня лично интересуют те, которые остаются. – Я безуспешно пытался нащупать ускользающую почву. – Глухари, рябчики, кедровки…
– Сильно интересуют? – спросил Рыжий.
– В пределах адаптации к здешним условиям, – чувствуя, что терять мне уже нечего, нахально заявил я.
– Здешние условия для кого как, – согласился Старшой. – Одни живут, а другие никак не живут. Если не улетят, помереть могут. – Он внимательно посмотрел на меня и добавил: – Птички, естественно.
Хриплый хмыкнул, Рыжий отодвинулся в тень.
Я решил использовать запасной вариант.
– Тогда, мужики, есть другое предложение. Одного из вас – кто согласится – я оформляю…
Хриплый снова хмыкнул.
– Подождите… Я оформляю, и он летит со мной. Долетаем до места, разгружаемся. Во время разгрузки у него заболит живот: застарелый аппендицит, или схватит сердце, вплоть до инфаркта. Этим же рейсом он отправляется назад. За беспокойство оплачиваю по договоренности.
По этому варианту, на котором покоились мои надежды, я получал вертолет и оставался один. Что, в конце концов, и требовалось доказать.
– Видать, сильно тебе на Глухую надо? – спросил Хриплый.
– Сильно, – подтвердил я.
– Агдамчик из командировочных брал? – поинтересовался Старшой.
– Зачем из командировочных? Из своих.
– Много получаешь?
– Мне хватает.
Я еще пытался сохранить лицо и поэтому отвечал почти спокойно.
– Все-таки интересно, сколько сейчас получает молодой научный работник? – не отставал Старшой, и в его внезапно протрезвевших глазах я разглядел откровенную издевку.
«Посмотрим, что будет дальше», – решил я про себя и постарался изобразить самую широкую улыбку.
– Сто двадцать. Плюс коэффициент, конечно.
– Не густо, – серьезно посочувствовал Старшой и, достав из недр своей замызганной куртки толстую пачку купюр, отделил одну и протянул мне.
– Сдачи нет, – отказался я.
– Возьми себе. За то, что в магазин сбегал, – сказал он, припечатывая купюру к моему колену.
Хриплый заржал. Рыжий, высунувшись из темноты, тоже ощерил зубы.
«Пререкания грозят взаимными неприятностями», – оценил я сложившуюся обстановку и, неторопливо сложив купюру, сунул ее в карман, поднялся.
– Извиняюсь за беспокойство. Думал, понравимся друг другу. Не получилось.
– Не получилось, – подтвердил Старшой, внимательно глядя на меня.
Буквально несколько минут назад, рассматривая его, я был совершенно уверен, что он пьян и с трудом разбирается в окружающей обстановке. Сейчас передо мной сидел трезвый, настороженный и явно неглупый человек. Судя по всему, он мне не поверил. Или принял за кого-то другого. Почему? Выяснение этого, ввиду сложившихся обстоятельств, я решил отложить до лучших времен. Оставалось только попрощаться и уйти. Так я и сделал. Но даже в другом конце плотно набитого людьми здания я чувствовал из-под лестницы внимательный взгляд Хриплого. И еще краем глаза успел заметить подавшегося куда-то Рыжего.
У одной из лавок я отыскал минимум свободного пространства, перетащил туда рюкзак и, усевшись на него, крепко задумался. Итак, в самое ближайшее время мне надо было устроиться на ночлег, поесть и разыскать Птицына. Я решил сначала сходить в столовую, потом найти Птицына и с его помощью побеспокоиться о ночлеге. Но все мои планы тут же рухнули. Кто-то положил руку мне на плечо. Я оглянулся. Надо мной возвышался здоровенный красавец-мужик лет тридцати пяти с серыми смеющимися глазами.
– Здорово! – громыхнул он на все задыхающееся от спертости пространство зала. – Алексей ты будешь?
Я смотрел на него снизу вверх и от растерянности молчал.
– С института? – продолжал вопросительно грохотать он, обратив на нас внимание почти всех ожидающих. Глаза его лучились насмешливо-покровительственной и доброжелательной улыбкой.
– Опоздал, понимаешь. Пока машину выбил, звоню – прилетел, говорят, рейс. Я с ходу сюда. Груз твой где?
Совсем рядом мелькнуло удивленное лицо Рыжего. Он явно заинтересовался нашим разговором.
– Здравствуйте, – сказал я наконец и поднялся, все еще теряясь в догадках насчет того, кто же это все-таки такой. – Груз на площадке… А в чем, собственно, дело?
– В чем оно может быть? Забираем твой груз и ко мне. А там видно будет. Или не устраивает чего?
– Почему не устраивает… – я все еще боролся с растерянностью и не знал, что мне говорить и делать.
Незнакомец, перестав улыбаться, внимательно посмотрел на меня, и мне на мгновение показалась в его глазах едва уловимая напряженная настороженность. Но, видимо, все уразумев, он снова широко улыбнулся, и снова залучились, засверкали добрейшие серые глаза.
– А мне Арсений Павлович названивает. Помоги, говорит, моему парню. Сам-то он что? Болен? – И снова, перестав улыбаться, внимательно посмотрел на меня.
– Вы – Птицын! – с облегчением догадался я.
– Кто? – удивленно спросил незнакомец, приподняв в шутливом изумлении широкие брови. И сразу раскатисто захохотал. – Все бывало, – обратился он к следящим за нашим разговором соседям. – Но чтобы Омельченко за Серю Птицына приняли – кому расскажи, со смеху помрет.
Многие вокруг, очевидно, хорошо знали и Омельченко и Птицына, поэтому с готовностью засмеялись. И снова рядом мелькнуло хмурое лицо Рыжего.