Гиммлеру удалось реализовать свою претензию на наследие Востока. Уже после первого обсуждения 3 марта 1941 г. Гитлер был склонен наделить его обширными прерогативами. На этом подготовительном этапе именно полицейские функции стали для него отправной точкой. Однако останавливаться на этом он не собирался: он не только назначал высокопоставленных лиц полиции и направлял вооруженные силы в области гражданского управления, но и «по указанию фюрера в зоне операций армии, – директива Кейтеля от 13 марта, – рейхсфюреру СС поручены особые задания по подготовке к политическому управлению; задачи, которые возникнут в результате окончательного столкновения двух противоположных политических систем. В рамках этих задач рейхсфюрер СС действует по своему усмотрению и под свою ответственность».
Таким образом, Гиммлер получил карт-бланш, позволивший ему расширить свою империю на Восток – империю, подотчетную лишь фюреру. Что это были за особые задания, можно было понять из ранних комментариев Гитлера: гиммлеровская СД (Sicherheitsdienst, служба безопасности) должна была сформировать особые айнзацгруппы (Einsatzgruppen, группы развертывания), чья задача заключалась в том, чтобы следовать по пятам за завоевательной армией, прочесывать завоеванные территории и беспощадно истреблять идеологических и расовых врагов. Это было так характерно для Гитлера: в то время как ничего еще не было решено в отношении будущей организации Востока, его приказы уже предусматривали убийство миллионов евреев и неопределенного количества других «расовых, уголовных и асоциальных» элементов, большевистских комиссаров, а также цыган.
Гиммлер, который отвечал за Дахау и Заксенхаузен, был подходящим человеком для этой должности. Он стал выдающимся представителем фракции, которая хотела, чтобы к славянам – и восточным народам вообще – относились как к низшей расе. Это новое задание он получил всего через несколько месяцев после того, как изложил на бумаге «некоторые идеи относительно обращения с чужеродными элементами на Востоке». За исключением небольшого «расово достойного» меньшинства[8], Восток должен был стать «резервом рабочей силы без собственного руководства, способным ежегодно поставлять Германии необходимое количество временных работников». Что еще можно было ожидать от этих восточников «без собственной культуры»?
Империя Гиммлера обрела независимую позицию на Востоке, на что армия, уже занимавшаяся подготовкой к предстоящей кампании, не хотела закрывать глаза. «Ряд директив в отношении операции «Барбаросса», – вспоминал фельдмаршал Кейтель после войны, – касательно управления и использования оккупированных регионов, привел к резким конфликтам из-за полномочий, предоставленных рейхсфюреру СС. Я понимал, что параллельно армии и ее главнокомандующему как единолично ответственной и исполнительной власти в отношении населения формируется полиция с исполнительными полномочиями, чья власть вызывала у меня сильные сомнения».
Тем не менее именно Кейтель издал вышеописанные указания от 13 марта. Кейтель – небезосновательно прозванный Лакейтель по аналогии с лакеем – слишком подобострастно относился к фюреру, чтобы перечить ему, даже когда искренне с ним не соглашался.
Армия и приказ о комиссарах
Гитлер продолжал подчеркивать «идеологические» аспекты предстоящего конфликта. 30 марта 1941 г. в длинном обращении к своим ближайшим советникам он обрисовал направление, в котором стоило двигаться Германии. Гальдер изложил свои замечания в сжатой форме: «Столкновение двух идеологий. Уничтожающее порицание большевизма, отождествляемого с социальной преступностью. Коммунизм – это огромная опасность для нашего будущего. Мы должны забыть о понятии товарищества между солдатами. Коммунист не является товарищем ни до, ни после битвы. Это война на истребление… Мы воюем не для того, чтобы помиловать врага».
Люди Гиммлера хорошо подходили для осуществления этих планов. Но готова ли была немецкая армия с ее профессиональными традициями и добросовестностью к «войне на истребление»? Армия повиновалась, но генералы были возмущены как никогда, ведь политика истребления распространялась не только на СС, но и на армию. Гитлер призвал своих генералов «отбросить свои личные сомнения», чтобы понять, что «жесткость сегодня означает мягкость в будущем». Но приказать им «истреблять большевистских комиссаров и коммунистическую интеллигенцию» значило заставить их выбирать между совестью и послушанием. То, что предложил Гитлер, было новой концепцией карательной войны: определенная часть вражеских сил априори клеймилась преступниками, приговоренными к истреблению.
Несколько недель армия готовила проект «Директив об обращении с политическими комиссарами». 12 мая генерал Варлимонт передал Йодлю готовый текст. Было постановлено:
1) Политработники и лидеры (комиссары) должны быть ликвидированы.
2) В случае если таковые будут захвачены армией, принимать решение об их ликвидации должен офицер, уполномоченный налагать дисциплинарные взыскания. Достаточным основанием для такого решения будет то, что лицо является политработником.
3) Политические комиссары [Красной] армии не признаются военнопленными и должны быть ликвидированы; в крайнем случае в транзитных лагерях. Никакой передачи в тыл…
Это был пресловутый приказ о комиссарах. Несмотря на все свои предыдущие протесты, Йодль и Варлимонт приняли его без возражений. В поисках оправдания для нестандартного приказа под текстом Варлимонта Йодль подписал: «Мы должны расквитаться за возмездие против немецких летчиков; поэтому лучше всего изобразить все это как ответную меру». Розенберг же утверждал, что рядовые захваченные специалисты будут крайне необходимы немцам для управления оккупированными районами. Поэтому – отнюдь не возражая против убийств без суда как таковых – он попросил Верховное командование ограничиться истреблением только высших чинов. Судя по всему, Йодль и Варлимонт были готовы поддержать это предложение. Однако на следующий день, 13 мая, Гитлер принял решение, и Кейтель отдал соответствующие приказы: все комиссары должны быть убиты.
За несколько дней до этого 6 мая ОКХ издал аналогичный приказ об обращении с гражданским населением на Востоке. Приказ предусматривал «расстрел в бою или при бегстве» всех местных жителей, которые «участвуют или хотят участвовать во враждебных актах, которые своим поведением представляют собой прямую угрозу для войск или которые своими действиями оказывают сопротивление вооруженным силам Германии». В случае задержания они должны были предстать перед немецким офицером, который решит, будут ли они расстреляны. Уже на этом раннем этапе было санкционировано «применение силы» в населенных пунктах, «в которых совершаются скрытые злонамеренные действия любого рода». И наконец, немецкие солдаты, совершавшие «наказуемые деяния» на оккупированной земле «из-за горечи от зверств или подрывной работы носителей еврейско-большевистской системы», не подлежали преследованию.
Директивы в одобренном Гитлером виде оставались практически неизменными. Особый акцент делался на то, что «войска должны безжалостно защищаться против любой угрозы со стороны враждебного гражданского населения».
Эти меры и дискуссии вокруг них были показательными как в отношении основной ориентировки, с которой немецкие войска отправлялись на советскую территорию, так и в отношении сложности и амбивалентности мнений внутри Верховного командования. Высшие эшелоны (Кейтель, Йодль, Варлимонт) добровольно или не очень составляли и издавали указы по приказу фюрера. Генеральный штаб к одобрению этих приказов подходил с гораздо большей неохотой. К тому же возникали серьезные сомнения касательно того, будут ли командиры армии эти приказы выполнять.
ВЫСШЕЕ КОМАНДОВАНИЕ ВЕРМАХТА
Фельдмаршал фон Браухич, главнокомандующий сухопутными силами, позже свидетельствовал, что он обходил и игнорировал эти приказы. Некоторые генералы решили эту дилемму, просто не передав приказ о комиссарах своим подчиненным. Хотя Гитлер продолжал настаивать на том, что оккупационные силы должны были распространять «террор, который сам по себе отбил бы у населения всякое желание оказывать сопротивление», а командиры армии на местах несли личную ответственность за исполнение указа, на деле (что подтверждал даже маршал Паулюс, явившийся на Нюрнбергский процесс в качестве свидетеля обвинения) приказ не выполнялся из-за негласного сопротивления генералов. Генералы Остер и Бек, одни из главных заговорщиков 1944 г., при обсуждении указа с фон Хасселем сошлись во мнении, что «волосы встают дыбом, когда видишь неопровержимые доказательства… систематического превращения военного права в отношении завоеванного населения в неконтролируемый деспотизм – насмешка над законом как таковым».
Фон Тресков, блестящий молодой офицер оперативного отдела штаба группы «Центр» (а позднее лидер антигитлеровского движения), убедил своего командира подать протест в штаб армии. Другие генералы поступили так же. Продолжительная враждебность военных вынудила Кейтеля издать секретный указ, приказывавший генералам «уничтожить все копии… указа фюрера от 13 мая 1941 г.». Но он добавил: «Уничтожение копий не означает отмену приказа». Разрыв между политикой и практикой, а также между большим количеством генералов и послушных подхалимов вроде Кейтеля неумолимо увеличивался с началом Восточной кампании.
Предполагаемые наследники
Ранние замечания Гитлера навели всех на мысль, что каждый из трех основных претендентов на наследие Востока – Розенберг, Гиммлер и вермахт – получит долю в будущей администрации, причем основная тяжесть ляжет на гражданское население, а вермахт и СС будут выполнять конкретные, ограниченные функции. Однако вскоре стало очевидно, что на фактическое разделение власти влияли многочисленные интриги между конкурирующими группами. И жертвой этих интриг почти всегда был Розенберг.
Большую часть времени находившийся за кулисами Мартин Борман придерживался позиции, которую он мог продвигать, пользуясь своим авторитетом у Гитлера. «Злой гений Гитлера», «Мефистофель фюрера», «коричневый кардинал» – эти и подобные эпитеты отображают мнение других немецких лидеров о Бормане. Как и у Гиммлера, у Бормана тоже была своя личная империя – аппарат нацистской партии, – но он не был скован такими вещами, как преданность великой цели Гиммлера, соблюдение самодельных «принципов» Розенберга или традиции и щепетильность армии. Старательно скрываясь за кулисами, он был откровенным сторонником макиавеллизма, безудержным в своей ярости по отношению к любому, кто активно или пассивно стоял на его пути.
Борман презирал Розенберга как витавшего в облаках мечтателя и считал само собой разумеющимся, что Розенберг должен был быть использован в его (Бормана) интересах. Поэтому Борман был претендентом совсем другого кроя – эффективным, и не из-за какого-то его официального статуса в восточных делах, а из-за авторитета, которым он пользовался у самого Гитлера; у своего коллеги в штаб-квартире фюрера Ганса Генриха Ламмерса, начальника Имперской канцелярии; а позднее и у номинального подчиненного Розенберга гаулейтера Эриха Коха, рейхскомиссара Украины.
Некоторые в СС ожидали, что в соответствии со своим элитным статусом и растущим влиянием в Третьем рейхе Гиммлер станет главным политиком на будущем оккупированном Востоке. В СС уже намечались планы относительно роли, которую они сыграли бы в будущей администрации. Борман, однако, был намерен не допустить дальнейшего роста влияния СС. Потому он решительно поддержал кандидатуру Розенберга в имперском министерстве оккупированных восточных территорий – не потому, что уважал Розенберга, а именно потому, что знал, что он не опасный соперник.
У Бормана был шанс в апреле 1941 г., когда переговоры о координации действий между будущими отрядами СД и армией предоставили возможность для неофициальных обсуждений, в ходе которых СС выдвинули дополнительные требования. В чем СС и армия нашли точку соприкосновения, так это во враждебности к гражданским ветвям. Потому было вполне естественно, что некоторые офицеры СС пытались убедить ОКВ, что им следует поделить «восточный пирог» между собой, чтобы вермахт стал хозяином передовой зоны, а СС остались свободным корпусом, фактически ответственным за новый порядок на Востоке. Для армейских офицеров представители СС стремились изобразить будущую роль СД на Востоке как «передовых групп» будущих «комиссариатов». Этот план был обречен на неудачу. Военные боялись предоставить СС слишком много свободы, в то время как в самих СС происходили внутренние противоречия, так как ваффен СС требовали более привлекательной роли, чем роль «сторожа» в тылу. Более того, слишком длинной была история трений и подозрений между армией и СС, чтобы ее можно было так просто забыть; и Гитлер уже дал Розенбергу первое задание по подготовке будущей администрации. Таким образом, в середине мая, когда генерал Вагнер доложил о требованиях СС начальнику Генерального штаба сухопутных войск, Гальдер загадочно отметил в своем дневнике: «Отряды СС в тылу: в миссиях, запрошенных этими подразделениями, должно быть отказано».
Тем временем эта проблема была доведена до сведения Гитлера. Борман, стремясь повлиять на ход событий, убедил фюрера «обсудить дело со всеми, кого это касается» – что было характерно для Бормана – не на общем совещании, а с глазу на глаз. Как представитель партии, Борман возражал против роста влияния армии и СС; слухи о размещении войск на Востоке, как писал участник борьбы, сулили ненавистным для партийного аппарата армии и СС «такую власть, которая была бы проблематичной, а может быть, даже опасной» для партии. В этом отношении Розенберг и Борман были солидарны друг с другом.
«НСДАП как «носитель политической воли» немецкого народа должна была оказывать решающее влияние в управлении российскими территориями, – утверждает он [Борман], – т. е. гражданская администрация должна была быть создана нацистской партией и управляться ей же».
Борман успешно провоцировал Розенберга на противодействие схеме СС – настолько успешно, что человека, расстроившего его планы по гегемонии на Востоке, Гиммлер видел не в Бормане, а в Розенберге. И он так никогда и не простил будущего министра по делам оккупированных восточных территорий за этот удар в спину – удар, который на деле был нанесен Борманом.
6 мая Розенберг несколько напыщенно, но в целом без злых намерений сообщил Гиммлеру о своем назначении и попросил рейхсфюрера СС назначить посредника между ними. Гиммлер отреагировал со злобой. 21 мая он издал указ о функциях СС и СД на Востоке. Указ старательно игнорировал Розенберга и подчеркивал «содействие Верховного командования армии» в предлагаемых им мерах «по исполнению особых поручений, возложенных на меня фюрером в области политического управления». Пренебрежение к Розенбергу был налицо. Оно было выражено в четкой форме в письме Гиммлера Борману четыре дня спустя. Отказав Розенбергу в требовании утвердить все назначения персонала СС на Востоке, возмутившись его попытками посягнуть на полномочия рейхсфюрера СС и стремясь максимально расширить свою сферу действий, Гиммлер напомнил Борману, что «на мой вопрос в рейхсканцелярии фюрер сказал мне, что [в выполнении своих задач] я не обязан подчиняться Розенбергу».