С учетом его основной концепции он проявил большую сообразительность, чем большинство его коллег. Он утверждал, что вместо того, чтобы откладывать политические решения, Германия должна установить организацию каждой из этих семи областей в соответствии с «политическими целями, которые мы стремимся достичь». Согласно его плану, «охвостье России» не только будет изолировано от внешнего мира поясом нерусских государств, но и будет лишено обширных русскоязычных территорий, которые должны были быть отнесены к Белоруссии (Смоленск), Украине (Курск, Воронеж) и Донской области (Ростов и низовья Волги). Россию нужно было ослабить еще больше путем «полного уничтожения большевистско-еврейской государственной администрации» и «интенсивной экономической эксплуатации». Более того, присуждение «Московии» низшего статуса позволило бы другим регионам использовать ее для отселения «нежелательных элементов своего населения».
Исходя из его ранних рассуждений, в рамках германского пояса, призванного окружить «московскую Россию», стоило выделить два региона: Украину и Прибалтику. Прибалтика должна была стать частью Германии после «неизбежного изгнания наиболее крупных слоев интеллигенции… вглубь российской территории». Как и следовало ожидать, решение, пропаганда которого должна была послужить основным источником конфликта с планами Гитлера – Бормана, касалось Украины. Здесь Розенберг предложил «…развитие национальной самобытности [Eigenleben] вплоть до возможного создания отдельного государства с целью постоянного контроля над Москвой, [только на Украине либо] в союзе с Донской областью и Кавказом в форме Черноморской конфедерации; а также достижение Великого немецкого Lebensraum с востока».
Следующие несколько недель Розенберг со своими подчиненными развивали основные принципы, изложенные в этом первом меморандуме. Украина оставалась одним из предполагаемых рейхскомиссариатов. Прибалтика (Литва, Латвия, Эстония) и Белоруссия, первоначально считавшиеся двумя отдельными единицами, теперь должны были быть объединены в один рейхскомиссариат, ответственный за искусственное образование под названием «Остланд». Такое решение, основанное главным образом на соображениях административной полезности, едва ли было разумным с точки зрения долгосрочной политики Германии. Ввиду их исторического, политического и демографического характера и несовпадения в требуемом нацистской теорией обращении с ними объединение этих двух регионов в один рейхскомиссариат вызвало лишь путаницу и неразбериху.
От плана по созданию искусственной «Донской области», простиравшейся от Азовского моря до АССР Немцев Поволжья, было решено отказаться в пользу расширения Украины. В то время как «Донская область» действительно представляла бы собой искусственное образование без естественных границ, экономического единства и однородного населения, предполагаемое включение Крыма, а также русских и казачьих территорий к западу от Волги означало присуждение Украине обширных чужеродных земель.
Эти изменения не повлияли на основной план Розенберга. Он продолжал настаивать на «далеко идущей дифференциации [Nuancierung]» оккупированных районов. Германия должна была говорить об «украинском народе и его свободе», о «свободе народов Кавказа», о «спасении эстонского, латышского и литовского народов». Однако ни в коем случае нельзя было говорить о «России или о российской территории».
План завоевания
В преддверии немецкого вторжения план Розенберга призывал создать центральное агентство в Берлине для руководства всеми делами на оккупированном Востоке, а также сформировать четыре крупных региона (за исключением северного района, отведенного для Финляндии):
рейхскомиссариат «Остланд» (РКО);
рейхскомиссариат «Украина» (РКУ);
рейхскомиссариат «Московия» (РКМ);
рейхскомиссариат «Кавказ» (РКК).
Несколько раз Розенберг пересказывал свои основные идеи, сопоставляя их с тем, что он называл «другой концепцией» Востока: будущим объединенным российским государством (также под руководством Германии). В обращении к своему штату за два дня до начала вторжения он отрекся от этого «другого» подхода, который (по его словам) предусматривал восстановление единой российской экономики после ликвидации большевизма и который стремился к возможному союзу между промышленной Германией и аграрной «национальной» Россией – как антикапиталистической, так и европейской по мировоззрению. Розенберг решительно отверг эту точку зрения. «За силой [западного] петербургского периода скрывалось первородное русское начало, которое всегда ненавидело Европу», – заявил Розенберг. Он согласился с Гитлером в том, что «мы совершаем этот «крестовый поход» не просто для того, чтобы навсегда спасти «бедных русских» от большевизма, а для того, чтобы внедрить мировую политику Германии и обеспечить будущее германского рейха».
Свой собственный лейтмотив Розенберг надлежащим образом сформулировал следующим образом: «Поэтому о войне с целью создания неделимой России не может быть и речи».
Врагом был не только Кремль, но и великорусский народ. Розенберг презирал Россию, но в то же время боялся ее. Следовательно, сажать на российский трон национального вождя было опасно, ведь тот мог мобилизовать все имеющиеся силы против рейха. Единственным элементом на Востоке, на чью поддержку Германия должна была полагаться, были «заключенные в тюрьму» народы.
«Поэтому цель нашей политики, – он подчеркнул в сводке, – по-видимому, заключается в том, что мы должны в разумной манере и с уверенностью в своей цели восстановить стремление всех этих народов к свободе и предоставить им определенную форму государственности, то есть вырезать государственные формирования из огромной территории Советского Союза и настроить их против Москвы, чтобы на многие столетия освободить германский рейх от восточного кошмара».
После того как россияне признают свой статус неполноценных, их можно будет оставить на произвол судьбы. Розенберг не хотел «ликвидировать» их, а просто сделал бы «возвращение русских – первоначальных москвитян – к их традициям и направление их обратно на Восток целью немецкого Ostpolitik». Учитывая, что «сибирское пространство было огромно», единственное решение он видел в «развороте российской динамики на Восток».
Правда, одна вещь все еще оставалась под вопросом. Если бы Прибалтика стала протекторатом, Украина – государством, а Кавказ – федерацией, как сделать так, чтобы все они оставались оккупированными районами под руководством рейхскомиссаров, так же как презренная и гнилая Московия? Сам Розенберг колебался между двумя точками зрения, не желая отрекаться от доведенного до предела сакрального эгоизма рейха, но также не желая отказываться от своей роли германского спасителя реальных или воображаемых национальных амбиций украинцев, кавказцев и народов Туркестана, которые были бы вечно благодарны архитектору их независимости.
ПОСЛЕВОЕННЫЕ ПЛАНЫ ГЕРМАНИИ ПО ОБУСТРОЙСТВУ ВОСТОЧНЫХ ТЕРРИТОРИЙ
Подтекстом в рассуждениях Розенберга, хоть и редко озвучивающимся, было его осознание того, что необходимо завоевать симпатию восточного населения. В то время как большинство других ведомств – СС, партийные чиновники и экономические учреждения – напряженно готовились к эксплуатации и истреблению, он нашел в себе мужество настаивать, по крайней мере на бумаге, что для умиротворения Востока «наиболее важной предпосылкой является соответствующее обращение со страной и населением… Захваченная территория в целом не должна рассматриваться как объект эксплуатации, даже если немецкая продовольственная и военная экономика потребует обширных территорий…».
Однако хорошее обращение было не целью, а лишь инструментом. С удивительной проницательностью провозглашенная Розенбергом альтернатива была сама собой разумеющейся: «Худшее, что может произойти с политической точки зрения, – заявлял он, – это если люди в условиях нашей экономической эксплуатации придут к выводу, что нынешний [т. е. немецкий] режим доставляет им больше неудобств, чем большевизм».
Как это должно было уживаться с его крайним антимосковизмом, оставалось неясным.
Три концепции
К моменту начала Восточной кампании немецкие политики и верхние слои армии договорились об одних целях, однако решительно не соглашались друг с другом в других. Общим знаменателем был план свержения советской власти и большевизма, в некотором смысле – ослабление России, обеспечение экономических преимуществ для Германии и, возможно, аннексия какой-то части советской территории, в частности Прибалтийских государств. Не считая этого, политические цели разнились. На одном полюсе находились Гитлер и Борман, сторонники политики, которые можно было резюмировать как «против Кремля и против народа». На другом были те, кто выступал за призыв ко всему советскому населению присоединиться к борьбе с Кремлем и жаждал увидеть Российское государство членом европейского сообщества, где национальные меньшинства были независимыми, если бы того пожелали. Розенберг занимал промежуточное положение, признавая, что необходимы определенные формы политической войны, принимая определенные национальности в качестве потенциальных союзников, но поддерживая Гитлера в «антироссийском» вопросе.
Изменения этих точек зрения в ходе войны будут рассмотрены в последующих главах. По состоянию на июнь 1941 г. представления Гитлера и Розенберга были ясно и красноречиво выражены; и хотя конфликт между ними по-прежнему оставался скрытым, у каждой из них были внятные и влиятельные представители. Трудности в попытках заявить о себе испытывала третья группа, которую простоты ради можно было охарактеризовать как «пророссийскую». Помимо того что к ней не примкнул ни один из ведущих нацистов, а сама обстановка вторжения создала далеко не благоприятные условия для выражения ее мнений, люди, которые ее придерживались, в основном занимали слишком низкие должности, чтобы им позволили участвовать в планировании вторжения; либо – как, например, некоторые немецкие дипломаты в Москве – были сняты с должностей, когда в Берлине были приняты соответствующие политические решения.
Единственным эффективным выражением, которое эта школа нашла на первом этапе войны, были пропагандистские роты вермахта. Здесь была составлена краткая директива, которая при всей своей ограниченности сформулировала совершенно иной подход. Он состоял из двух элементов для немецкой пропаганды, простота которых могла сравниться лишь с их редкостью в немецком планировании:
1) Вогнать клин между советским режимом и советским народом;
2) Остерегаться настроить потенциально дружественное российское население против себя перспективой разделения Российского государства.
В конце концов, некоторые из пропагандистских чиновников утверждали, что Советский Союз – и, предположительно, Красная армия – как минимум наполовину состояли из великороссов. Более того, не было гарантии того, что большинство в каждой нерусской области было бы радо сепаратистскому курсу. В конце концов, из соображений политической осторожности следовало избегать явной пропаганды сепаратизма. «На данный момент не стоит открыто выражать стремление к разделению Советского Союза на отдельные государства». Генерал Йодль подписал и отослал эту директиву, явно не осознавая, какую странную точку зрения он этим поддержал.
Гитлер эту позицию проигнорировал. Он до сих пор не требовал соблюдения Розенбергом своих собственных принципов. Фюрер для себя уже все решил и менять своих взглядов не собирался. «Малые суверенные государства больше не имеют права на существование», – заявил он. Следовательно, о «государственности» в каком-либо смысле в восточных регионах не могло быть и речи. Даже автономия или самоуправление были недопустимы. Как сказал Гитлер своим сподвижникам: «Путь к самоуправлению ведет к независимости. Нельзя удержать демократическими институтами то, что было взято силой». И эта сила была в высшей степени обязана выполнять цели, которые он кратко сформулировал на первой конференции на тему будущего немецкого Востока после начала вторжения. Даже несмотря на то, что не стоило делать из народа врага «неоправданно и преждевременно», немецкое руководство «должно железно держать в уме, что мы никогда не покинем эти регионы». Хотя цели и методы Германии должны быть скрыты от мира в целом, «все необходимые меры – расстрелы, изгнание и т. д. – все равно могут быть приняты и будут приняты». Порядок был следующим:
1) завоевать;
2) править;
3) эксплуатировать.
Глава 4
Лицом к лицу: первые шесть месяцев войны
Периоды войны
Немногим более трех лет немецкие войска сражались на советской земле. Еще в течение почти одного года разваливающийся Третий рейх имел дело с восточной проблемой в виде солдат, рабочих и заключенных из Советского Союза. Что касается немецкого Ostpolitik, то эти четыре года от вторжения до капитуляции можно разделить на несколько удобных периодов.
1. Месяцы с начала вторжения в июне до неудачи в конце 1941 г. были периодом, за который немецкие армии изначально планировали покорить советского противника. Если бы машина работала не так гладко, как того ожидало руководство, общественность увидела бы лишь победное наступление, которое к началу декабря привело бы вермахт к вратам Ростова-на-Дону, Ленинграда и Москвы.
Позднее политика Германии должна была быть в какой-то степени адаптирована к изменившимся условиям войны, ко внутренней междоусобице и к волнениям местного населения на оккупированных территориях. Но в первые месяцы немецкие цели в чистом виде основывались на двух аксиомах быстрой победы и полного пренебрежения к народам Востока. Немецкая политика была необратимо запятнана после крупномасштабного геноцида военнопленных и проводимой айнзацгруппами кампанией по систематическому истреблению евреев и других. Однако, как это ни парадоксально, именно в этот период отношение к немцам местного населения на захваченных территориях было наименее враждебным. Активной оппозиции не было, а откровенное сотрудничество было широко распространено. Это происходило скорее вопреки, нежели благодаря политике захватчиков.
2. К декабрю 1941 г. сформировались два четких, но не связанных между собой процесса. Понеся тяжелые потери, немецкая армия была вынуждена отступить. А население оккупированных территорий все чаще обращалось против захватчиков. Начался новый период, охватывающий примерно весь 1942 г.: от немецких неудач в декабре 1941 г. до кризиса в Сталинграде в декабре 1942 г.
Хотя многие аспекты политики Германии оставались неизменными, основная ориентация изменилась в двух важных отношениях. Экономические трудности выдвинули на первый план потребность рейха в сырье, еде и рабочей силе с оккупированных частей СССР. С другой стороны, необходимость установления modus vivendi[9] среди населения за линией фронта, на территории, оккупированной немецкими войсками, даже с сугубо эгоистичной и прагматичной точки зрения, принуждала к некоторым коррективам и определенным «уступкам» требованиям общественности.