Тут уже ночь уступает место утру и оживает пространство. Выужены из сумки очки для Кильки, коих у Беллы не менее десятка, достается из шкафчика щетка на палке и совок – минута и пол чист. Открываются окна, за ними рощица и автострада, из рощи разноголосье птиц, а с автострады шум, сигналы и рычание длинномеров. Влажный рассветный воздух проникает в помещение, и присутствующие оживляются, горячатся, принимаются обсуждать. Под воробьиное чириканье, под шелест шин, под вполне земные звуки и запахи, не так все и туманно как кажется на первый взгляд.
–Может мы поначалу ошиблись? Может там и была бактерия?
–Я – не я, если там была бактерия!
–А ты, и не ты, Килька!
–Я, может, и не я, но не слепой!
–Ага! Судя по очкам, совсем зрячий!
От куба слышится возглас Беллы, оглушает он и шуточную перепалку, и светлое августовское утро, и птиц, и автостраду:
–Какой симпатичный червячок! Это дождевой? – Белла имеет отличное образование, хоть и незаконченное по потребности мужа, видеть ее ежесекундно возле себя и пользоваться ее услугами, как помощницы, домработницы, ассистентки, так и жены и любовницы, но здесь она бессильна.
–Андрей, подойдите! – очень хочется ей притвориться глупышкой, дабы потешить самолюбие супруга, и дать ему первому ответить на вопрос.
Сбегаются все, но именно Хворостинский, по зову жены, встает к микроскопу.
–Н-да… «жгутиковые»… ан-нет, «кишечнополостные», или вовсе «плоские»,… собственно, сейчас я наблюдаю эволюцию семимильными шагами… – и эта улыбка, самодовольная, и торчащие вперед белые зубы, и несмотря ни на что, аккуратный вид, раздражают его коллег, а еще больше тот факт, что не они у станка, а этот зазнайка.
Разочарованно Килька слепо смотрит за стекло, а Марк протягивает, будто силясь вспомнить что-то:
–Возможно, стоит открыться? Собрать ученый совет? Как-никак, частица отрицательная… – его не слушают. На минуту в лаборатории воцаряется тишина, лишь из распахнутого настежь окна вездесущий уличный гомон, да слышно как причмокивает Андрей, пытаясь уследить за преображением подопытного объекта. А через минуту тишины, микроскоп стал не нужен, объект видно невооруженным глазом. Особь вылезла из колбы, выросла до размера мелкого членистоногого, темного и полупрозрачного, с черными точками глаз.
–Ой! – восклицает Белла – Он смотрит, да как разумно!
Первым из ступора выходит Андрей, развернувшись к жене, он почти кричит:
–Белла! Кофе! Копировать съемку на флешкарту, мы идем сдаваться! А пока, кофе!
Белла бледнеет, молча и понуро следует к столу, набирает в чайник воды, ставит, давит на кнопку, затем глядит на мужа, а в глазах такой ужас, будто и не муж перед ней, и не коллеги его, а привидение и два вампира.
–Что? – голос Хворостинского как металл.
Белла опускает глаза, скользит взором по полу, и шепчет:
–Кто-нибудь включил камеру? – затем смелеет – Я-то была дома, а кто-нибудь из вас, таких великих и ужасных, додумался? – взгляд ее мечется и устремляется к лампочке камеры, что чернеет, не думая загораться без помощи людей. Троица смотрит туда же.
Килька снова роняет очки, на этот раз видимо нарочно, хватает в кулаки волосы и стонет. Хворостинский мрачнеет, а Марк, молча и с тупым равнодушием, подходит к кубу и констатирует:
–Коллеги… особь-то скончалась…
Коллеги следуют за ним. И правда, высохшее паучье тельце, с отвалившейся лапкой, блекло смотрит на микроскоп. Что-то хрустит в звенящей тишине, это Килька наступает на валяющиеся на полу очки. Мыском шлепанца он отшвыривает их в сторону:
–Все пропало… еще и видео нет…
Друзья сумрачно и жалко глядят на останки подопытного. Хворостинский вздыхает, и срывающимся голосом предлагает:
–Пойдем, напьемся? Потом подумаем что делать, потом… – разворачивает собратьев по несчастью за плечи и будто пытаясь заглушить щемящее разочарование, привычно хохмит – Пойдем, не будем долго горевать по усопшему, пусть покоится с миром…
Шаркая, и на ходу снимая халаты, они бредут к двери. Возле куба, в одиночестве, остается лишь Белла, – ее проигнорировали, не позвали, ведь она не часть их команды, она чужая. Злые слезы стоят в ее глазах, и осознание проваленного эксперимента только раззадоривает ее поплакать.
Всегда, так было, и видимо будет – он делит горе не с ней. Ни разу, муж не сказал ей о любви, а лишь о потребности. Она привыкла ассоциировать фразу, – «Что бы я без тебя делал?» – с фразой, – «Я не могу жить без тебя!» – а, – «Почему тебя не было так долго?» – с, – «Я скучал!» То, что в ее отсутствие он названивает каждую минуту, она понимает, теша себя, как необходимость услышать ее голос, а то, что дергает по пустякам, как крайнюю зависимость от ее мнения. Вот, только, никогда в их семье не говорят о любви или страсти, и о детях тоже не говорят. Поначалу, было рановато, затем, не время, а последний год, и вовсе, на уме только эксперимент, да и как это можно представить, ей стать матерью, если главный ее ребенок – муж, требующий постоянного внимания и заботы? Ведь он так беспомощен! Взять хотя бы сегодняшний случай с камерой! Ну не дети? Один другого беспомощней!
Белла смахивает досадливую слезу и от беспокойства, стараясь предупредить последствия, поворачивает рычаг куба на автомат. «Пусть полежит пока,… наверняка, когда эти светила науки пропьются, захотят разобрать паучка на составляющие…» – с этими мыслями, она берет щетку, дабы собрать осколки очередных очков разбитых Килькой. «Этот щегол, очки не надел!» – тут уже из глаз потоком слезы, – «И зачем я их таскаю? Муж попросил!»
Августовское утро полноправно заглядывает в лабораторию, освещает мягкими лучами и куб, и плачущую женщину, что отбросив щетку, подошла к окну глотнуть воздуха. Подошла подумать, что она молода и красива, а жизнь за окном так многогранна. Подошла вспомнить добрачные годы юности и пылкости, что давно уж стерлись в быту и каждодневных хлопотах, а так бы хотелось! А чего бы хотелось женщине, у которой на поверхности, есть все?
Оголтелости, куража, бездумности и безумия, смеха, пикников, поцелуев украдкой и наивной влюбленности,… всего того, чего она лишилась, выйдя замуж.
Но она любит мужа! К тому же, там, на стоянке, припаркована ее новенькая беленькая машинка, на которой она сейчас поедет в шикарно обставленную квартиру, а на выходные, – загородный дом, не менее шикарный, с садом, клумбами, и даже теплицей.
Белла смотрит на циферблат золотых часиков. Восемь утра. Расправляет плечи, отирает лицо, вспоминает хрущевку матери, штопаные колготки, и совсем с другим настроением:
–Все-таки, жизнь удалась!
День третий
В квартире Марка трезвонит стационарный телефон, а из спальни заливистый храп. Открывается соседняя дверь и шаркая по полу ветхими тапками к тяжеловесному аппарату подходит старушка – мать Марка. Голова ее трясется, а голос дребезжит как старая телега, но в движениях тихая интеллигентность, как и в квартире, что несмотря на лакированную советскую мебель, обставлена со вкусом и чистотой спокойного увядания и достойного смирения с неизбежным, – со старостью.
–Да! Ага! Разбужу и передам! – аккуратно и бережно кладется трубка, снова шарканье, теперь в сторону храпа, а через минуту тихих переговоров, вместо храпа, крик:
–Бегу! Мама, где мои брюки? Ай-яй, носок прохудился! Да ладно, и так сойдет… мама, не надо мне других носок! – чмоканье, дребезжащий голос старушки и вскрик, – Мама, я не буду завтракать, некогда мне… папа тоже не завтракал когда торопился,… перестань меня целовать!
Шорох в прихожей, громкий хлопок входной двери и тишина. Старушка стоит еще некоторое время, жамкает в руках носовой платок, вытирает им слезящиеся глаза и также шаркая, идет в свою комнату, тем же платком на ходу протирая пыль.
А Марк, бегом преодолевает ступени, мчится навстречу похороненному ранее эксперименту, ведь ночевавший в лаборатории Килька, удумавший пьяным глазом разглядеть трупик паучка поближе, разглядел в нем то, что заставило его протрезветь. В членистоногом обнаружилось яйцо. И вот, теперь, Марк бежит к супермаркету, около которого его ждет семья Хворостинских, на авто, дабы забрать, и привезти точно по адресу. Мало ли что!
Все знают, как Марк умеет находить себе проблемы в большом мире, то бишь, на улице, да и живы еще в памяти его последние приключения. Например, в метро, где он покатил в противоположную сторону и после – потерялся. Или в автобусе, где на него напал кондуктор с целью взять оплату проезда, да Марк забыл в этот день и кошелек, и мобильник, и потому за безбилетный проезд его тут же высадили, впоследствии чего он благополучно опять потерялся.
–Яйцо, хм, надо же! – бормочет Марк себе под нос, и будучи уже в машине, и поднимаясь по ступеням в лабораторию, все отстраненно, будто копаясь в воспоминаниях и не обращая внимания ни на Андрея, ни на Беллу, ни на Кильку, что встречает в самом растрепанном виде, и с дрожащими от перепоя и нетерпения руками.
Плачущим тоном Килька просит Беллу предоставить ему очки, а Белла со снисходительной улыбкой выполняет его просьбу.
–Куда бы вы без меня? – но на Беллу ноль внимания. Все внимание на малюсенькое, зеленоватое, абсолютно круглое яичко, что лежит на столе и странно дергается из стороны в сторону, будто маятник.
Килька шепчет:
–Как вы думаете, кто там?
Андрей еще тише:
–Оно вылупляется? – оглядывает собравшихся растерянно и мутно – Что делать-то?
Оживляется Марк:
–Чего это мы? Ведь мы рискуем! Мало ли… в куб его, за стекло надо! – тяжело снует по помещению, ищет чего-то, сам не понимая чего, но поздно.
От яйца откалывается осколок скорлупы и из щели глядит миниатюрная змеиная головка, идеально черная, с крохотным раздвоенным язычком. Копошение, шелест, и упругое тонкое тело выползает наружу.
Тройка ученых, словно под гипнозом, восторг в осанках за непрерваный-таки эксперимент и страх, и боязнь пошевелиться. Не под гипнозом Белла, она заходит сзади, и прозрачной глубокой крышкой, сверху, накрывает подопытного. Змейка не боится и не убегает, только смотрит с любопытством и будто с усмешкой вертикальными узкими зрачками и поднимает голову, будто в попытке встать.
Все выдыхают, гомон, возгласы, рукопожатия:
–Друзья! Коллеги! Я уж думал, все пропало!
–Это все дано свыше! Не случайно все!
–Провидение, черт возьми! И Белла умничка, если бы не она, если бы не подключила автоматический режим…
–Провидение? Наука! Мы молодцы, ну и Белла конечно, не зря я на ней женился… толковая…
Марк скребет седую голову что есть мочи, и в физиономии его обалделой и радость, и опаска, но больше радости, а губы, полные, красные сходятся гармошкой из-за невозможности скрыть улыбку, но как всегда резонно:
–Кто-нибудь снимал?
Мотают в отрицании головами друзья, но для них это уже не так важно, важно лишь, что «шоу» все еще продолжается.
–Один хрен начала нет, так что уж теперь?
–Что дальше?
–Теперь ее в изолятор надо!
Прошли к изолятору.
–Водички бы туда, змеи воду любят…
–Температурный режим, какой?
–Думаю температуру не высокую, с теплым лучом в угол, где можно погреться…
От стола слышится:
–Ой, а где? Убежала змейка!
В лицах ученых такой животный ужас и страдание, что Белле неловко за себя, и вся она такая бесполезная и растяпа, и виновата тоже она.
Бегут искать, бешено вращая глазами и лопоча:
–Главное, дверей не открывать! И окон! Найдется, никуда не денется…
Тихий шепот Беллы как ушат ледяной воды.
–Змейка маленькая, может в любую щель пролезть.
Останавливаются на мгновение и снова суета.
–Надо заткнуть все щели!
–Чем?
Снова Белла, комкает бумагу:
–Быстрее!
–Скорее! Марк! Чего стоишь? Помогай! – заглядывают в углы в поисках предполагаемых щелей, и вдруг звук,… будто взмах крыльев. Застывают, прислушиваются, лихорадочно вглядываются в пространство, пытаясь понять, откуда он.
Из-под стола тень, трепет и птичий писк. Напряжение электрическое.
–Кто смелый? – бормочет Килька. Но таких нет, да и смелость теперь ни к чему, черное пятно шевелится, и поднимая пыль, летит к окну. Свистит, бьется в стекло, и пролетев над потолком круг, опускается на плечо к Белле. Белла бледнеет, рот ее раскрывается уж закричать, но пятно опускает голову и проводит по белой щеке, ластясь.
Марк обалдело тянет:
–Голубь! Это черный голубь, коллеги…
* * * * * * * *
Спустя час, обпившиеся кофе и разомлевшие после вчерашней попойки ученые, спокойно восседают за столом, косясь на Беллу, что гладит воркующего голубя и цокает ему, призывая к общению.
–Как это понимать, коллеги? – спрашивает Андрей – Мне интересно ваше мнение…
–Мое мнение не изменилось… чудо! – отвечает Килька, глядя поверх очков и шумно прихлебывая из чашки – Эволюция из клетки в птицу, всего за два дня! Кстати, птице нужна клетка…
–Угу,… а вы думаете, процесс завершен?
–По крайней мере, за час ничего не произошло… – говорит Андрей, подозрительно глядя, как Белла сюсюкает голубю – судя по темпу прогресса до этого, за час, птица должна стать самолетом… – он усмехается шутке, и Белла по инерции выдавливает смешок.
–Подождать думаешь? – интересуется Марк, и вздохнув протягивает – Эх, тревожно мне чего-то… не пойму… может, отчитаемся перед сообществом и свернем эксперимент?
–Ха! И чего мы им покажем? Снять не получилось!
–Ты забываешь про авторитет, Андрей,… кстати, сейчас-то хоть камера включена?
–Включена, работает, да поздно,… по моему мнению,… вполне возможно, что процесс завершен,… а одного авторитета мало… тебе ли не знать? Взять хоть и твоего отца…
Соглашаются, кивают.
–Возможно, стоит все повторить, но на камеру… – муж мрачно наблюдает за действиями жены, что тянет ладонь и приглашает птицу перебраться. Голубь крутит черной головой, оценивающе смотрит на Беллу и устраивается на запястье.
–Совсем ручной! – восторженно шепчет Белла. Тянется к птице лицом, губами, получает подобие поцелуя по-птичьи, по позвоночнику ток, поворачивается, чтобы глянуть на собравшихся другими глазами. Видится ей Марк бесформенной перезрелой грушей, Килька дохлым, ноющим червяком, а муж нарциссом и эгоистом. И только этот удивительный голубь и его поцелуй по-настоящему стоят чего-то.
Хворостинский бледен, тени ревности на лице:
–Оставь подопытного в покое! – почти рычит он.
Белла глядит вопросительно, но все же спускает голубя на стеллаж.
Андрей успокаивается, виновато озирается и более покладисто продолжает:
–Кто его знает? Он может быть больным,… укусит,… то есть клюнет,… в общем, подождем! Если эволюция не продолжится, будем изучать птицу на клеточном уровне,… а там, можно будет и по новой, на камеру…
Белла прерывает монолог:
–Вы хотите убить его и разобрать на молекулы?
Андрей хмурится:
–Конечно, но тебя это мало касается… наша задача, вытащить из него все, что он может дать науке, а не придаваться сантиментам!
Белла сдавливает рот в полоску, энергично хватает птицу, глядит на мужа, на голубя и решительно заявляет:
–Не позволю! Он живой!
Блестящие черные глаза-бусины голубя смотрят с благодарностью, а вот карие бусины Хворостинского, с яростью. Он так же решительно встает, и пытается вырвать птицу из рук жены. На мгновение между ними завязывается борьба, вследствии которой птица высвобождается и хаотично порхает над головами борящихся. Белла сдается, тяжело дыша, наблюдает за полетом.
Хворостинский цедит:
–Кто ты такая, чтобы мешать ученым, делать свою работу?
Кровь отливает от лица его супруги:
–Ах ты так? – подскакивает к окну, распахивает его настежь – Лети! – нервно кричит голубю – улетай от этих,… этих,… садистов!
С улицы все-то же чириканье, и шум автострады, тянет жарой и далекими грозами, только вот голубь и не думает улетать. Наоборот, он устраивается поудобнее на стеллаже и с интересом смотрит на действия четы, низко и приятно воркуя.
–Вы чего? – ошарашено вопрошает Килька – Что на вас нашло?
Хворостинский невидящим взглядом оглядывает помещение, потом свою жену, вздыхает, треплет уложенные волосы и бормочет:
–Не знаю,… вероятно с похмелья… Белла, домой!