10 августа 1939 года политбюро приняло постановление, которое прошло под высшим грифом секретности – «особая папка». В нем говорилось, что жена Молотова, чье имя старательно не называлось, «проявила неосмотрительность и неразборчивость в отношении своих связей, в силу чего в окружении тов. Жемчужиной оказалось немало враждебных шпионских элементов, чем невольно облегчалась их шпионская работа».
Политбюро поручило наркомату внутренних дел «произвести тщательную проверку всех материалов, касающихся тов. Жемчужиной». Умелые люди в НКВД немедленно состряпали показания о ее причастности к «вредительской и шпионской работе» и представили в ЦК. Но Сталин на тот момент удовлетворился малым. Он не спешил. Сделанного достаточно: жена Молотова уже скомпрометирована связью с врагами.
24 октября политбюро решило:
«Считать показания некоторых арестованных о причастности т. Жемчужиной к вредительской и шпионской работе, равно как их заявления о необъективности ведения следствия, клеветническими».
Иначе говоря, арестованные, которых допрашивали в НКВД, клеветали на жену Молотова. Но делали они это по собственной воле, а не потому что их избивали…
Полину Жемчужину сняли с поста наркома рыбной промышленности и с большим понижением перевели в республиканский наркомат местной промышленности начальником главка текстильной промышленности. В феврале 1941 года на ХVIII конференции ВКП(б) Жемчужина лишилась высокого партийного звания кандидата в члены ЦК – «как не обеспечившая выполнения обязанностей кандидатов в члены ЦК»… Этот эпизод описал в дневнике генеральный секретарь исполкома Коминтерна Георгий Димитров:
«Вечернее заседание – закрытое. Вывели из состава членов и кандидатов ЦК и ревизионной комиссии ряд людей. Особое впечатление произвел случай с Жемчужиной. Она выступала неплохо: «Партия меня награждала, поощряла за хорошую работу. Но я увлеклась, мой заместитель (как наркома рыбной промышленности) оказался шпионом, моя приятельница – шпионка. Не проявила элементарной бдительности. Извлекла уроки из всего этого. Заявляю, что буду работать до последних своих дней честно, по-большевистски».
Аппарат Берии собирал материалы на всех руководителей страны. Высокая должность не защищала. Никто не знал, кто завтра попадет в немилость. В 1953 году бывший министр госбезопасности Меркулов рассказал на допросе:
– В 1938–1940 годах по указанию Берии велась проверка биографических данных некоторых руководителей партии и правительства. Эту работу проводил сотрудник Секретно-политического отдела Финкельберг, выезжавший с этой целью на места.
Григорий Павлович Финкельберг был заместителем начальника 3-го отделения 2-го отдела Главного управления госбезопасности. Дослужился до полковника.
Материалы на ответственных работников в отделе «А» (учетно-регистрационном) держали отдельно в мешках с надписью «Личный архив наркома Государственной безопасности Меркулова». Меркулов запретил их кому-либо выдавать. В начале войны спецархив эвакуировали в Куйбышев, потом перевезли в Свердловск. В 1944 году вернули в Москву. Здесь все дела внимательно просмотрел Богдан Кобулов. Меньше половины вернул на хранение в отдел «А». Остальные материалы оставил у себя.
После войны вождь вновь взялся за Молотова. Жемчужину лишили работы и перевели в резерв Министерства легкой промышленности. Теперь Сталин еще и стал винить Полину Семеновну в том, что она «плохо влияла» на Надежду Аллилуеву. Может быть, косвенно виновна в ее самоубийстве…
На жену Молотова завели новое дело. Предъявили новые обвинения – в духе веяний тех лет. 27 декабря 1948 года министр госбезопасности Виктор Семенович Абакумов и заместитель председателя Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП/б/ Матвей Федорович Шкирятов подписали записку на имя Сталина о «политически недостойном поведении» Жемчужиной: «В течение продолжительного времени вокруг нее группировались еврейские националисты, и она, пользуясь своим положением, покровительственно относилась к ним, являлась, по их заявлениям, советником и заступником их».
29 декабря Абакумов и Шкирятов весь набор обвинений изложили на заседании политбюро. В решении записали:
«1. Проверкой Комиссии Партийного Контроля установлено, что Жемчужина П.С. в течение длительного времени поддерживала связь и близкие отношения с еврейскими националистами, не заслуживающими политического доверия и подозреваемыми в шпионаже; участвовала в похоронах руководителя еврейских националистов Михоэлса и своим разговором об обстоятельствах его смерти с еврейским националистом Зускиным (народный артист РСФСР, лауреат сталинской премии Вениамин Львович Зускин играл в Государственном еврейском театре, в 1952 году его расстреляют. – Авт.) дала повод враждебным лицам к распространению антисоветских провокационных слухов о смерти Михоэлса; участвовала 14 марта 1945 года в религиозном обряде в Московской синагоге.
2. Несмотря на сделанные П.С. Жемчужиной в 1939 году Центральным Комитетом ВКП/б/ предупреждения по поводу проявленной ею неразборчивости в своих отношениях с лицами, не заслуживающими политического доверия, она нарушила это решение партии и в дальнейшем продолжала вести себя политически недостойно.
В связи с изложенным – исключить Жемчужину П.С. из членов ВКП/б/».
Итак, ее обвинили в том, что, во-первых, она сказала правду об убийстве Михоэлса, а, во-вторых, присутствовала в синагоге, где в тот мартовский день победного года проводили траурное богослужение в память о погибших во Вторую мировую войну.
И все это произносилось в присутствии Молотова. Вячеслав Михайлович не посмел и слова сказать в защиту жены. Лишь при голосовании позволил себе воздержаться. Этот естественный поступок ему еще и поставят в вину. Некоторые другие партийные лидеры в подобной ситуации умоляли позволить им своими руками уничтожить родных, объявленных врагами народа!
Исключение из партии было предвестием скорого ареста.
Сталин бросил Молотову:
– Тебе нужно разойтись с женой.
Молотов всю жизнь страстно любил Полину Семеновну. Он вернулся домой и пересказал жене разговор со Сталиным. Полина Семеновна твердо сказала:
– Раз это нужно для партии, значит, мы разойдемся.
Характера ей было не занимать. Она собрала вещи и переехала к родственнице – это был как бы развод с Молотовым. Вячеслав Михайлович, пытаясь спастись, написал вождю покаянное письмо:
«При голосовании в ЦК предложения об исключении из партии П.С. Жемчужиной я воздержался, что признаю политически ошибочным. Заявляю, что, продумав этот вопрос, я голосую за это решение ЦК, которое отвечает интересам партии и государства и учит правильному пониманию коммунистической партийности. Кроме того, признаю тяжелую вину, что вовремя не удержал Жемчужину, близкого мне человека, от ложных шагов и связей с антисоветскими еврейскими националистами, вроде Михоэлса».
Письмо Молотова – предел человеческого унижения, до которого доводила человека система. Самые простые человеческие чувства, как любовь к жене и желание ее защитить, рассматривались как тяжкое политическое преступление.
26 января 1949 года Полину Жемчужину арестовали. Министр Абакумов получил от Сталина санкцию на полную ее изоляцию. Ей запретили встречи с родственниками, чтобы она не передала Молотову «содержание ее дела и о чем ее допрашивали».
Арестовали десять человек – родственников (сестру брата, племянников) и бывших сослуживцев, из которых выбивали показания на Жемчужину. Сестра (домохозяйка) и брат (пенсионер) умерли в тюрьме.
Вождь распорядился разослать членам ЦК материалы из ее дела. Там было много гнусных подробностей, придуманных следователями с явным желанием выставить Молотова на посмешище. В материалах МГБ утверждалось, что Жемчужина была неверна мужу, и даже назывались имена ее мнимых любовников.
Генеральный секретарь ЦК Компартии Израиля в 1955 году встретил Молотова в больнице и возмущенно спросил:
– Почему вы, член политбюро, позволили арестовать вашу жену?
На лице Молотова не дрогнул ни один мускул.
– Потому что я член политбюро и должен был подчиняться партийной дисциплине. Я подчинился.
Дисциплина здесь была ни при чем. Арест жены явился для него колоссальной трагедией, но Вячеслав Михайлович не посмел возразить Сталину, иначе сразу отправился бы вслед за ней.
Многие сталинские соратники чуть-чуть не дожили до ста лет. Помимо природного здоровья от всех испытаний их спасала устойчивая нервная система и полная безжалостность. Ни самоубийство брата, ни ссылка жены, ни арест сына не могли ни нарушить их олимпийского спокойствия, ни поколебать готовности служить вождю.
Зачем геронтологи ездят на Кавказ и просят горцев поделиться секретами своего долголетия? Надо понять, как эти люди чуть-чуть не дотянули до ста – Молотов, Маленков, Ворошилов, Каганович?.. Ночные бдения, переменчивый нрав хозяина, низвержение с Олимпа, страх ареста – как они все переносили? Спасало полное отсутствие совести, чести, сострадания к чужим несчастьям и чувства собственного достоинства?.. На трибуне Мавзолея лица вождей казались такими значительными, жесты – исполненными особого смысла. При ближайшем рассмотрении эти люди – тусклы и жалки. И это многое объясняет в судьбе нашей страны.
Несколько десятилетий существования советской системы дали результаты. В обществе не осталось никаких защитных механизмов. Суд включили в систему подавления. Мораль и нравственность были раздавлены тотальным лицемерием. Расстреливали без вины. Жен казненных сажали. И даже детей ждала печальная судьба: тех, кто постарше, отправляли в исправительно-трудовые колонии, маленьких отдавали в детские дома.
Впоследствии Молотова, который был тогда главой правительства, спрашивали: почему репрессии распространялись на женщин и детей?
– Что значит – почему? – удивился наивному вопросу Вячеслав Михайлович. – Они должны быть в какой-то мере изолированы. А так, конечно, они были бы распространителями жалоб всяких… И разложения в известной степени.
Не хотели, чтобы жены и дети репрессированных, оставаясь на свободе, жаловались соседям и коллегам, рассказывали, что их мужья и отцы невиновны. Сеяли сомнения в правильности сталинских решений.
Особенность Большого террора состояла в его неизбирательном характере. В лагерь или на тот свет отправлялись и самые преданные слуги режима, обожествлявшие вождя. Когда за ними захлопывалась дверь камеры, им казалось, что это ошибка или козни обманывающей хозяина свиты. Но такова была система.
Смысл репрессий, всесоюзной зачистки, говоря современным языком, заключался в тотальности. Никаких исключений! Дела заводятся на всех, в любой момент каждый может быть арестован. И никто не мог знать, кто станет следующим. То, что начиналось как ликвидация давних оппонентов, превратилось в политику «сплошной ликвидации». Она достигла невероятных масштабов. И проводилась с особой жестокостью.
Арестованные не выдерживали пыток, даже такие крепкие, как бывший балтийский матрос Павел Ефимович Дыбенко или маршал Василий Константинович Блюхер, умерший в камере от избиений. Допросы с пристрастием и пытки вождь считал необходимым делом. Нарком внутренних дел эпохи большого террора Николай Иванович Ежов понравился Сталину тем, что не гнушался черновой работы. Один из следователей секретнополитического отдела НКВД рассказывал товарищам, как к нему в кабинет зашел нарком. Спросил, признается ли подследственный?
– Когда я сказал, что нет, Николай Иванович как развернется и бац его по физиономии. И разъяснил: «Вот как их надо допрашивать!»
Ежов приехал в ЦК с Лубянки. Один из членов политбюро заметил у него на гимнастерке пятна крови:
– Что случилось?
– Такими пятнами можно гордиться, – ответил Ежов. – Это кровь врагов революции.
Пытали не всех. Высокопоставленным арестованным объясняли, что надо помочь следствию, тогда появится шанс на снисхождение. Арестованные искали объяснения происходящему и, видимо, приходили к выводу, что Сталину в силу высших государственных интересов понадобился показательный процесс. В таком случае нужно выполнить его волю. Потом их помилуют.
Недавний замнаркома внутренних дел Георгий Евгеньевич Прокофьев отказался подписать показания, сочиненные следователем. На допрос пришел Ежов. Прокофьев по привычке вскочил и вытянулся в струнку. Ежов по-свойски сказал ему:
– Надо дать показания.
Бывший заместитель наркома щелкнул каблуками:
– Так точно!
И подписал невероятные выдумки. Поверил, что Ежов его помилует. А Николай Иванович обманул: Прокофьева расстреляли вместе с теми, кого он еще недавно сажал.
Наследники Ежова тоже старались. Зная, что Сталин это ценит, Меркулов летом 1941 года сам избивал недавнего начальника генерального штаба Кирилла Афанасьевича Мерецкова и наркома вооружения Бориса Львовича Ванникова. В 1953-м признал:
– Избивали их беспощадно. Это была настоящая мясорубка. Таким путем вымогались показания.
В те первые недели войны, когда, казалось бы, все силы должны быть брошены на сопротивление врагу, в НКВД фабриковали дело о мнимом подпольном правительстве, которое, дескать, ждало прихода Гитлера… Но в данном случае Меркулов напрасно старался. Его жертвам невероятно повезло – оба арестованных понадобились Сталину. Борис Ванников провел за решеткой полтора месяца и был назначен заместителем наркома, после войны он станет одним из руководителей атомного проекта. Кирилл Мерецков просидел два с половиной месяца, вышел, воевал, получил маршальские погоны.
Массовый террор, последовавший за убийством Сергея Мироновича Кирова 1 декабря 1934 года, напоминал сход лавины. Она-то не выбирает жертв, а просто давит все живое. Поэтому жертвами большого террора стали и люди, невероятно далекие от политической и общественной жизни, – рабочие, крестьяне, мелкие служащие, и сами чекисты, которые отправлялись в топку вслед за своими жертвами.
И вот главный вопрос: зачем Сталин все это затеял?
Такая система живет по своим законам. Периоды умеренности – вынужденные и очень короткие. Вождю нужно было вселить во всех страх, укрепить свою власть и сплотить народ. Без страха система не работала. Террор – самый действенный инструмент удержания страны в повиновении.
Страх выявил все дурное, что есть в человеке. Стало казаться, что удельный вес негодяев – выше обычного. Устоять было трудно потому, что перед человеком разверзлась пропасть. Результатом явился паралич всякой инициативы и нежелание брать на себя ответственность. Страх и недоверие сделались в советском обществе главными движущими силами.
В годы Большого террора высшая номенклатура сменилась на девять десятых. Молодые люди без образования и особых достоинств добивались головокружительного карьерного роста. Конечно, они поддерживали репрессии! Всем обязанные Сталину, они спешили доказать свою верность вождю. Им ничего не надо было объяснять. Они не выражали сомнений и легко приспосабливались к любому повороту событий, уготованному вождем.