Перед вами мир Николая Самохина. Мир, созданный им в его рассказах и повестях, написанных – нет, не то слово – прочувствованных и выстраданных Николаем Самохиным за эти, казалось бы, недавние три десятилетия 60–80-х годов. Недавние, да – но уже прошедшего века, и даже уже прошедшего тысячелетия. Для одних – вчера, для других – эпоха. Кто-то, удивившись, скажет – почему выстраданных? Ведь этот мир Николая Самохина, с одной стороны, казалось бы незатейлив и незамысловат: обычная жизнь обычных людей, с их обыденностью, простотой, порой нелепостью… А с другой – кто еще мог так увидеть, и создать этот свой мир, совместив забаву с лирикой, улыбку с болью, усмешку с печалью, кто мог прощаться с весельем не прощаясь, и философствовать без занудства и нравоучения, как он? Как внешне легки, как естественны и непринужденны его произведения. Настолько, что кажется порой, что вот – и я же так могу, ведь это так просто – взять, пробежаться строчками по бумаге и стать писателем как он… А Николай Самохин себя писателем не называл. Говорил: «Я не писатель – я литератор. Сказать о себе, что я писатель, все равно, что сказать – я Бог». Но, скромно открещиваясь от звания равного Богу, он все-таки был тем, кем себя именовать не решался – настоящим писателем. И как настоящий писатель, из мозаики своих произведений сотворил свой мир. Как полагается целому миру – разнообразный, противоречивый, порой несуразный, но естественный и живой. …Николай Самохин родился в 1934 году. И покинул этот наш большой мир в году 1989-м. По теперешним меркам – практически молодым, в 54 года. Рано. Ведь последующие годы для писателя – ну просто расцвет творчества, создавай том за томом. И в нынешнем 2019-м, став сверхзаслуженным и орденоносным, принимай поздравления с 85-летием… Но нет. Ни поздравлений, ни орденов, ни выхода к трибуне за грамотой и орденом… Ну так Николай Самохин этого никогда и не желал. Он, не называя себя писателем, создавал свой мир не за почести и награды, а потому, что не мог не создавать. Мир, который и достался нам. И который сегодня открыт для нас. Заходите в мир Николая Самохина, смейтесь и грустите, печальтесь и улыбайтесь. Мир Николая Самохина разнообразен, но одно точно: в его мире вам не будет скучно.
ТОЛЯ, КОЛЯ, ОЛЯ и ВОЛОДЯ ЗДЕСЬ БЫЛИ
1975 г.
Если вам доведется быть на краю света, отыщите там, на самом его краешке, посередине маленькой полянки, большую черную бутылку. Она стоит в ямочке, и заметить ее можно по торчащему горлышку. В бутылке, свернутая трубочкой, лежит бумажка – такой, знаете, листик в прямую клеточку, вырванный из блокнота. Так вот, развернув бумажку, вы прочтете эти самые слова: «Толя, Коля, Оля и Володя здесь были». Потому что мы действительно там были.
ГЛАВА I
Я проявляю упрямство. Сборы в дорогу.
Папа вошел ко мне в комнату, и я сразу поняла, что у него зародилась какая-то мысль. Вообще-то мой папа ученый, физик, доктор наук, и считается, что мысли у него должны быть постоянно. Но все же сразу бывает видно, когда у папы есть мысль, а когда нет. Сейчас она у него была. Мысль прямо распирала папу, он даже стал круглее, чем обычно.
– Малыш, – начал папа, и это означало, что мысль у него приятная, – через месяц у нас с мамой начинается отпуск…
– Ура! – сказала я.
– Однако на этот раз мы поедем отдыхать не вместе. То есть отдыхать едет одна мама… как всегда – в Сочи. Что же касается меня, то видишь ли… ну, словом, группа товарищей, и я в том числе, собрались в такой, как бы это выразиться, полутуристский-полуделовой маршрут – в Приморье и на Курильские острова. Мы будем читать там лекции, работать в общем, и только в редкие минуты, если, разумеется, удастся выкроить эти редкие минуты, отдыхать. Так вот… Тебе в связи с этим надо сделать выбор: поедешь ли ты с мамой в Сочи, или…
– С тобой на Курилы! – быстро сказала я.
– Видишь ли, детеныш, – сказал папа, и это означало, что поспешность моя не вызвала у него восторга. – Видишь ли… выбирая Курилы, ты, естественно, лишаешь себя ежедневного мороженого с наполнителем, ну там… э-э-э, персиков, миндальных пирожных и так далее. Ничего этого не будет. Я уже не говорю про южное солнце.
– С тобой на Курилы, – сказала я.
– Ольга, – взмахнул руками папа, и мне даже стало чуть-чуть жалко его: слово «Ольга» означало, что папу совершенно не устраивает такой поворот событий. – Ольга! – повторил папа, нервно снимая очки, – не подумай, что я запугиваю тебя. Но учти: развлечений не предвидится. Нас ждут трудные переходы, ночевки у костра, комары, тайфуны, а возможно, и землетрясения!
Я зажмурила глаза, чтобы не видеть расстроенного папиного лица, и упрямо сказала:
– С тобой на Курилы!
– Ну, хорошо, – окончательно сник папа. – В конце концов, ты сама выбрала… Прошу только еще раз учесть: это не прогулка на городской пляж. Ты будешь носить рюкзак, стирать свою одежду, варить кашу. Да-да! Варить кашу! И никакого нытья! Никакого нытья, никаких жалоб, никаких капризов – запомни. А теперь собирайся. Мы пойдем к дяде Толе – у него назначен сбор участников.
– К дяде Толе-Паганелю? – спросила я.
– К дяде Толе-Паганелю.
И мы пошли к дяде Толе-Паганелю.
Паганель – это не фамилия дяди Толи. Просто его все так зовут – за высокий рост и рассеянность. А вообще, дядя Толя тоже физик и доктор наук. Они с папой читают лекции в университете.
Хотя Паганель, видимо, не такой хороший доктор, как папа. Мой папа круглый, солидный, носит очки в золотой оправе, имеет привычку потирать руки и любит повторять слова: «кондиционно» и «заведомо». У папы есть «Волга», моторная лодка, садовый участок, а живем мы в коттедже. Правда, это не целый коттедж, а половинка, но все равно в нашей половине пять комнат, не считая кухни и веранды, она двухэтажная, и с первого на второй этаж ведет лестница, на которой, как говорит Паганель, можно снимать сцены из комедий Островского.
Дядя Толя-Паганель живет в двухкомнатной квартире, у него есть велосипед, магнитофон, две теннисные ракетки и гитара, разрисованная автографами всех бардов страны. Паганель молодой, лопоухий, стрижется «под Алешу», носит бороду и говорит вместо «вообще» – «апше». Это все, что у него осталось от одессита, утверждает мой папа.
…В квартире Паганеля царила напряженная предпоходная обстановка. Сам он, похожий из-за бороды и распахнутой рубахи на атамана казачьего войска, вышагивал по комнате, разгоняя головой перистые облака табачного дыма, и выкликивал:
– Мы выходим на последнюю прямую!
При виде нас с папой Паганель объявил, не здороваясь:
– Стуков не поедет – он все еще в Голландии! Маляревский вышел из игры – у него разыгралась язва! Сам я болен, едва стою на ногах, но рассчитываю поправиться. Зато к нам согласился примкнуть еще один товарищ – вот, познакомьтесь.
Тут мы увидели, что с дивана торчат чьи-то острые колени, обтянутые джинсами, а уж за коленями разглядели человека с худым желтым лицом и огромной трубкой в зубах. Это он, оказывается, и напустил столь ко дыму.
– Николай… Дядя Коля, – сказал человек, протягивая поочередно руку – сначала папе, затем мне. В свою очередь папа представил меня.
– Вот, прошу, – взял он меня за плечи. – Четвертый член экипажа.
Паганель и дядя Коля слегка побледнели.
– Так, – молвил Паганель и почесал бороду. – Выходит, трое в лодке, не считая собаки… то есть в данном случае, не считая ребенка.
Вернее, считая ребенка. М-да. Апше, дети, разумеется, цветы нашей жизни. Но сейчас нам нужны не столько цветы, сколько консервы.
– Ну, зачем… зачем так, – сказал дядя Коля. – Детей тоже иногда берут – я знаю, например, мои соседи в прошлое воскресенье ездили за грибами на Четвертый километр и брали с собой сынишку. И представьте – ничего. По ровному месту он даже кое-где шел своими ногами… Ты сколько весишь, сгаруха?..
– Положим, она у меня и по неровному месту пойдет своими ногами, – заметил папа. – Я на нее еще рюкзачок повешу. Не хватало нам носить на руках ученицу седьмого класса, второразрядницу по плаванию.
– Второй разряд? – изумился дядя Коля. – Ай да старуха!
– По плаванию? – переспросил Паганель. – Ну, тогда другой разговор. – И он совершенно успокоился, как будто нам предстояло добираться на Курильские острова вплавь.
После этого они сразу забыли про меня и принялись обсуждать маршрут путешествия.
Папа развернул карту.
– Я – пас, – заявил дядя Коля, снова сел на диван и спрятался за свои коленки. – Решайте, вычерчивайте, подсчитывайте – я пас.
Дядя Коля подмигнул мне и сказал, что по географии он больше тройки никогда не получал, до сих пор не знает и не сможет показать, хоть режь его на куски, в какой стороне находится, допустим, Ямало-Ненецкий национальный округ, и вообще примкнул к Паганелю и папе только потому, что они ученые, а ученые должны все знать и если куда завезут, то, в конце концов, надо полагать, вывезут обратно.
Маршрут обсуждали папа с Паганелем. Сомкнувшись головами над картой, они тыкали карандашами в разные точки и произносили какие-то командирские слова.
– Бухту Посьет, – говорили они, – мы возьмем за неделю… За три дня возьмем Южно-Сахалинск. Кунашир и Шикотан надо взять за пять дней максимум. Итуруп придется брать на обратном пути…
Так они сидели и захватывали разные территории, как два полководца. Не хватало только портупей, наганов, сабель и канонады за окном.
Дяде Коле тоже, наверное, так показалось.
– Хорошенькая собралась компания, – шепнул он мне. – Еще нам военного с пушечкой – и мы присоединим эту окраину к России.
Позабирав все, что можно, Паганель и папа стали обсуждать снаряжение.
– Только кеды! – настаивал папа.
– Только туристские ботинки! – не соглашался Паганель.
– Я – пас, – сказал дядя Коля. – Обсуждайте, прикидывайте, я пас… У меня, кроме домашних тапочек, ничего нет. Завтра пойду с рюкзаком по друзьям – может, чего и накидают.
Сказав еще раза четыре «я – пас», дядя Коля распрощался и ушел.
– Кто такой? – спросил папа, когда дверь за дядей Колей закрылась.
– Писатель, – ответил Паганель. – Журналист. Апше, хороший человек. Коммуникабельный.
– Ноль информации, – недовольно заметил папа. – Но пусть едет – делать нечего. Только бы фельетон про нас потом не написал. А то они такие…
ГЛАВА II
Отъезд. Этот ужасный Аэрофлот.
Варенье на борту.
Когда мы приехали в аэропорт, дядя Коля уже поджидал нас возле входа.
Не знаю, сколько друзей обошел с рюкзаком дядя Коля перед отъездом, но одет он был, как сказал мой папа, с вызывающей роскошью. На нем были прекрасные туристские ботинки из желтой кожи, зашнурованные белой тесьмой, хорошо подогнанные джинсы и черная кожаная куртка. На плече дяди Коли висела офицерская планшетка. Вместе с дымящей трубкой он выглядел так великолепно, что его можно было снимать для кино в роли иностранца. Рядом с ним на земле стоял тугой, как яблоко, рюкзак без единой морщинки.
– А ну, кто смелый, сдвиньте с места, – предложил дядя Коля. Паганель схватил было рюкзак за лямки, но дядя Коля замахал на него руками:
– Что ты, что ты! Надорвешься! Ты его ногой попробуй пхни.
Паганель от души пхнул рюкзак ногой. Рюкзак не пошевельнулся. На нем даже вмятины не осталось.
– Какова укладочка? – хвастливо спросил дядя Коля.
Зато рюкзак Паганеля укладочкой не блистал. Это был огромный и рыхлый, какой-то двуутробный мешок со множеством топорщившихся карманов и карманчиков. Продолговатые предметы, такие, как ласты, термос, ружье для подводной охоты, «с головой» в рюкзак почему-то не уместились и грозно торчали наружу, как противотанковые надолбы. Сам Паганель был наряжен в старую защитную штормовку, в такого же цвета широченные штаны, схваченные у щиколоток резинками, отовсюду свисали у него шнурочки, веревочки, ремешки – так что вместе с рюкзаком, вместе с этими веревочками, бородой и ушами Паганель занимал ужасно много пространства.
Аккуратнее всех выглядел папа. Живот его плотно обтягивала болоньевая куртка, ниже шли конусообразные брюки «эластик», заправленные в синие кеды тридцать девятого размера. Пала был похож на ромб, поставленный на острый угол.
– Прежде всего, надо освободиться от рюкзаков, – сказал Паганель.
Никто не стал ему возражать, и мы освободились от рюкзаков одними из первых. Впереди нас оказалась только дама с двумя красивыми полосатыми чемоданами в руках. Паганель спрятал в карман талончики и помахал рюкзакам рукой:
– Летите, голуби, летите!
– Летите, голуби, – подхватил дядя Коля. – Только, пожалуйста, летите во Владивосток, а не в Ташкент.
– А что, разве бывают случаи? – встревожилась дама.
– Сколько угодно! – заверил ее дядя Коля. – Только в одном «Крокодиле» штук десять, однако, фельетонов было опубликовано на эту тему. И все без толку. Аэрофлот продолжает зафуговывать чемоданы куда попало. Прямо эпидемия какая-то.
– Позвольте! – запротестовала дама. – А если у меня там аккредитив?
– Вот это зря, – сказал дядя Коля. – Запугивать вас не хочу, но все может быть. У меня у самого однажды был случай И дядя Коля рассказал действительно ужасную историю.
Как-то он летел в творческую командировку, причем это была такая своеобразная командировка, что дяде Коле необходимо было по нескольку дней задерживаться в разных городах: в Красноярске, потом – Иркутске, Улан-Удэ и так далее. Так вот, на протяжении всего этого пути дяди Колин чемодан, в котором как раз находился аккредитив, летел на полсуток впереди него. Дядя Коля бедствовал, ночевал на вокзалах и питался подаяниями. В Чите он ненадолго встретился со своим чемоданом, но так растерялся, что вытащил из него почему-то не аккредитив, а теплые носки. Дядя Коля обменял теплые носки на четыре пирожка с картошкой и полетел обратно. Тогда чемодан начал отставать. Он болтался на каких-то неизвестных рейсах, и в то время, как дядя Коля подлетал, допустим, к Иркутску, чемодан сидел еще где-то в Благовещенске по причине нелетной погоды. Словом, когда исхудавший, небритый, отчаявшийся дядя Коля окончательно соединился с чемоданом, то рыдал над ним, как ребенок.
Паганель с трудом дождался конца дяди Колиной истории и сразу же принялся рассказывать свою. Его история была еще ужаснее. Чемодан одного сотрудника Паганеля вот так же однажды миновал родной город и приземлился в Хабаровске. Из Хабаровска его послали в Новосибирск, но, видать, шибко разогнали – и чемодан оказался в городе Джамбуле. Джамбулские товарищи маленько перепутали и послали его вместо Новосибирска в Новороссийск, после чего чемодан начал скитаться по Черноморскому побережью Крыма и Кавказа. У сотрудника Паганеля из ценных вещей в чемодане находилась только нейлоновая рубашка, электробритва и старые джинсы, которые он всегда возил с собой вместо пижамы. Сам чемодан тоже был дешевенький, так что этот сотрудник мог, в принципе, махнуть на него рукой – как-никак он был все же кандидат наук, неплохо зарабатывал и при желании имел возможность хоть каждый месяц покупать себе по два чемодана или по десять пар джинсов. Но дело в том, что у него там, на самом дне, под нейлоновой рубашкой, лежала почти готовая рукопись докторской диссертации. И сотрудник, конечно, стал действовать. Сначала он писал жалобы: в «Литературную газету», в «Известия», в тот же «Крокодил», в Аэрофлот, в Правительство. Но потом, видя, что жалобами чемодан не догонишь, стал преследовать его лично. Он отказался от поездки на симпозиум в Швейцарию, продал коллекцию старинных монет, японский магнитофон фирмы «Соня», дачный участок – и через полтора года почти непрерывной погони настиг свой драгоценный чемодан в городе Ханты-Мансийске. Самое обидное, что за это время другой ученый, в Ленинграде, успел опровергнуть все выводы его диссертации. Так что сотрудник Паганеля оказался в результате и без дачи, и без докторской степени.