Поводок меня успокаивал, хоть он и был короткий: пехотинцы действовали в радиусе девяноста метров, не больше, а мы получили строгий приказ прятаться под их «крылом». Эта мрачная, чумная нора может вести в самый ад, но никто не ждет, что я полезу далеко – мою трусость одобрили сверху.
Еще пятьдесят метров. Пятьдесят, и я смогу развернуться и драпануть, поджав хвост. А до тех пор надо лишь стиснуть зубы, сосредоточиться и записывать. «Все, что видишь! – приказал Сарасти. – И чего не видишь. Насколько это возможно». И надеяться, что новый, сокращенный лимит времени истечет прежде, чем «Роршах» очередным пиком отправит нас в слюнявый маразм.
Стены вокруг сотрясались, будто плоть свежей добычи. Что-то промелькнуло мимо с тихим хихиканьем…
Сосредоточиться. Записывать. Если робот этого не видит, оно не существует.
На шестьдесят пятом метре очередной призрак забрался ко мне под шлем. Я пытался его игнорировать, пытался отвернуться. Но фантом колыхался не на краю поля зрения, а плыл прямо посереди смотрового стекла комком клубящейся тошноты, застывшей между мной и дисплеем. Я стиснул зубы и постарался отвести взгляд, глядя в глухую кровавую мглу по сторонам, наблюдая за судорожно разворачивавшимися траверсами в маленьких окошках, подписанных «Бейтс» и «Джеймс». Там – ничего. А тут, прямо под носом, очередной роршаховский мозгоед заляпал грязными пальцами экран сонара.
– Новый симптом, – сообщил я. – Непериферические галлюцинации, стабильные, но практически бесформенные. Пика нет, насколько могу…
Вкладку с ярлычком «Бейтс» резко занесло.
– Кит…
Голос оборвался, окно погасло.
И не только окно Бейтс. Вкладка Саши и сонар зонда моргнули и погасли в тот же момент, дисплей опустил, если не считать внутренней телеметрии скафа и мерцающего красного индикатора «Связь прервана». Я резко обернулся – пехотинец висел на своем месте, в трех метрах за моим правым плечом. Я хорошо видел оптический порт – вделанный в кирасу рубиновый ноготок.
А оружейные порты нацелились прямо на меня.
Я застыл. Робот, словно от ужаса, трясся на магнитном ветру. Ужаса передо мной. Или… чем-то за моей спиной.
Я начал разворачиваться. В глазах зарябило от помех, откуда-то – тихо-тихо – донесся вроде бы голос:
– …думай шевели… Кит… не…
– Бейтс? Бейтс?!
На месте «Связь прервана» расцвел новый индикатор. По неизвестной причине пехотинец переключился на радиосвязь, и, хотя мы находились на расстоянии вытянутой руки, я едва мог разобрать его слова.
Фарш из слов:
– …у тебя… прямо перед то…
И Саша, чуть яснее:
– …ак он не видит?..
– Вижу что? Саша! Кто-нибудь! Чего я не вижу?
– …прием? Китон, ты меня слышишь?
Бейтс каким-то образом усилила сигнал. Помехи гремели, словно океан, но теперь я мог разобрать слова на их фоне.
– Да! Что?..
– Не шевелись, ты понял? Замри! Подтверди.
– Подтверждаю, – зонд неуверенно держал меня на прицеле. Темные зрачки стереокамер судорожно моргали, стягиваясь в точки. – Что…
– Китон, прямо перед тобой что-то есть. Между тобой и солдатом. Неужели ты не видишь?
– Н-нет. Дисплей сдох…
– Как он может не видеть, – вмешалась Саша, – когда оно прямо…
– Размером с человека, – Бейтс повысила голос, – радиально-симметричное, восемь-девять конечностей. Вроде щупалец, но… сегментированных. Шипастых.
– Ничего не вижу, – проговорил я.
Но я видел, как что-то тянулось ко мне – в саркофаге, на борту «Тезея». Видел, как оно неподвижно лежало, свернувшись клубком в корабельном хребте, наблюдая, как мы выкладываем свои планы.
Я видел, как сжималась в комочек синестет Мишель. Его нельзя увидеть. Оно не… невидимое…
– Что оно делает? – спросил я.
Почему я его не вижу?
– Просто… висит в воздухе. Руками помахивает. О, ч… Кит!..
Пехотинцу как будто отвесил пощечину великан, и робота снесло в сторону, приложив о стену. Внезапно вернулась лазерная связь, напитав дисплей данными: взгляд из глаз Бейтс и Саши, несущихся по инопланетным тоннелям, и сигнал с камеры зонда, чей объектив уперся в скафандр с надписью «Китон», накарябанной на кирасе по трафарету. И рядом с ним что-то наподобие морской звезды, бьющей воздух лишними руками.
Банда вывалилась из-за поворота, и теперь я почти увидел нечто, трепещущее как воздух от жара. Существо было огромное и шевелилось, но всякий раз, когда я пытался остановить на нем взгляд, тот будто соскальзывал. «Оно не настоящее, – с истерическим облегчением подумал я. – Это очередная галлюцинация!» Вдруг появилась Бейтс, и тварь оказалась прямо передо мной – без всякого мерцания и абсолютно реальная; ничего, кроме схлопнувшейся волны вероятности и неоспоримой массы. Обнаруженная, она метнулась к ближайшей стене и промчалась над нашими головами. Суставчатые щупальца хлестали воздух бичами. Короткий гулкий стрекот за спиной, и создание повисло посреди туннеля, обугленное и дымящееся.
Неровный перестук. Вой замирающих подшипников. Три пехотинца висели в строю посреди прохода; один смотрел на инопланетянина. Я заметил, как втягивается под корпус кончик смертоносного хоботка. Бейтс отрубила солдата прежде, чем тот закрыл пасть.
Через оптический линк три пары легких наполняли внутренность моего шлема тяжелым дыханием.
Отключенный робот парил в мутном воздухе. Труп инопланетянина слабо бился о стену, чуть подергиваясь: гидра из позвоночных столбов, обожженная и костлявая. На то, что мне померещилось на борту «Тезея», она походила мало.
Меня это даже обнадежило, хотя я бы не смог ответить почему.
Двое активных пехотинцев сканировали взглядами мглу, пока Бейтс не дала им новый приказ: один взялся за труп, а другой поддержал павшего товарища. Бейтс ухватилась за дохлый зонд и вырвала фал из разъема.
– Отступаем. Медленно. Я за вами.
Я запустил реактивные двигатели в ранце. Саша промедлила. Витки экранированного кабеля пуповиной плыли вокруг нас.
– Пошли! – скомандовала Бейтс, подсоединяя отключенного робота прямо к своему скафу.
Лингвист двинулась за мной. Майор замыкала процессию. Я вглядывался в дисплей, ожидая, что к нам вот-вот нагрянет свора многоруких чудищ.
Не нагрянула. Но почерневшая тварь на брюхе робота была вполне реальна. Не галлюцинация. Даже не поддающийся осмыслению плод синестезии и ужаса. «Роршах» оказался обитаем, и его обитатели были невидимы.
Временами. Типа того…
И одного из них мы только что убили.
* * *
Бейтс вышвырнула отключенный зонд в пространство, как только мы выбрались в вакуум. Пока пристегивались, собратья дрона использовали его вместо мишени, не прекращая стрелять, покуда от бедолаги не осталось ничего, кроме стынущего пара. Даже эту разреженную плазму «Роршах» заплетал в кружева, прежде чем она рассеялась.
На полдороге к «Тезею» Саша обернулась к Бейтс.
– Ты…
– Нет.
– Но… они ведь могут действовать самостоятельно, да? Автономно.
– Не на ручном управлении.
– Повреждение? Пик?
Бейтс не ответила.
Она послала сообщение на корабль. К тому времени, как мы добрались до «Тезея», Каннингем вырастил на хребте «Тезея» еще один метастаз – дистанционно управляемый секционный зал, набитый манипуляторами и датчиками. Стоило нам забраться под броню, выживший пехотинец подхватил тело и сорвался с места, доставив груз до цели, пока мы только заканчивали стыковку.
После очередного возрождения нас уже ждали плоды предварительного вскрытия. Голографический призрак расчлененного инопланетянина восстал из КонСенсуса, словно освежеванная туша на каком-то чудовищном банкете. Раскинутые щупальца напоминали человеческие позвоночники. Мы сидели вокруг стола и ждали, когда кто-нибудь приступит к пиршеству.
– Обязательно было палить по нему из микроволновки? – съязвил Каннингем, барабаня по столу пальцами. – Вы его напрочь сварили, клетки изнутри полопались.
Бейтс покачала головой.
– Это был сбой.
Биолог взглянул на нее с кислой миной.
– Сбой, который совершенно случайно не затронул алгоритмы прицеливания по движущейся мишени. Как-то странно.
Майор невозмутимо взглянула на него в ответ.
– Автономное целеуказание включилось самопроизвольно. И случайно.
– Случайность – это…
– Остынь, Каннингем! Только твоего нытья мне сейчас не хватало.
Глаза на мертвенном полированном лице биолога закатились, внезапно узрев что-то под потолком. Я проследил за его взглядом: сверху нас разглядывал Сарасти, неспешно дрейфуя на кориолисовом сквозняке, точно неясыть над полевками.
Опять без забрала. И очки он явно не потерял.
Вампир остановился на Каннингеме:
– Ваши результаты.
Тот сглотнул, пробежав пальцами по столу. Ошметки инопланетных внутренностей расцветились пестрыми метками.
– Ну, хорошо. Боюсь, на клеточном уровне рассказывать не о чем: внутри мембран почти ничего не осталось. Если на то пошло, и мембран-то почти нет. В терминах базовой морфологии образец имеет, как видите, радиальную симметрию и сплюснут по спинно-брюшной оси. Известковый экзоскелет, кератинизированный пластиковый эпидермис. Ничего особенного.
– Пластиковая шкура – «ничего особенного»? – скептически переспросила Бейтс.
– В такой среде я ожидал и плазмоидов Сандуловичиу [56] увидеть. А пластик – лишь очищенная нефть, органический углерод. Эта штука основана на углероде и даже на белках, хотя ее белки намного устойчивее наших. Многочисленные серные мостики дают латеральную фиксацию, насколько я смог выяснить по остаткам, которые не денатурировала ваша пехота, – Каннингем смотрел мимо нас. Очевидно, его мысли витали очень далеко, в телеметрических датчиках. – Ткани насыщены магнетитом. На Земле такое вещество находят в мозгу дельфинов, перелетных птиц и в некоторых бактериях – у всех, кто ориентируется по магнитному полю. Перейдем к макроструктурам: мы имеем пневматический эндоскелет, он же, насколько можно понять, исполняет роль мышечной системы. Контрактильные ткани выжимают газ через систему пузырей, которые напрягают или расслабляют отдельные сегменты щупалец.
В глаза Каннингема вернулась жизнь – ровно настолько, чтобы сосредоточить взгляд на сигарете: он поднес ее к губам и глубоко затянулся.
– Обратите внимание на инвагинации в основании каждой конечности. – На виртуальном трупе загорелись оранжевым сдувшиеся воздушные шарики. – Их можно назвать клоаками. Туда открываются все системы: они питаются, дышат и испражняются через одну и ту же небольшую камеру. Других естественных отверстий нет.
Банда состроила гримасу, выражая Сашино омерзение.
– А они не… забиваются? Неэффективно как-то.
– Забьется одно – в той же системе остается еще восемь проходов. В следующий раз, когда поперхнешься куриной косточкой, можешь помечтать о такой неэффективности.
– Чем оно питается? – спросила Бейтс.
– Понятия не имею. Вокруг клоак я обнаружил сократительные ткани вроде глоток, что подразумевает питание – сейчас или же в эволюционном прошлом. Сверх того… – Он развел руками, и сигарета оставила слабую струйку дыма. – Кстати, если надуть эту сократительную ткань, образуется герметичная перегородка. В сочетании с эпидермисом это, скорее всего, позволяет организму какое-то время находиться в вакууме. И мы уже знаем, что они переносят радиационный фон. Только не спрашивайте меня как. То, что заменяет им гены, должно быть намного прочнее наших.
– Значит, они могут жить в космосе, – задумчиво пробормотала Бейтс.
– В том же смысле, в каком дельфин живет в воде. Ограниченное время.
– Долго?
– Не уверен.
– Центральная нервная система, – сказал Сарасти. Бейтс и Банда внезапно неуловимо застыли. Заменив манеры Саши, тело лингвиста приняло позу Сьюзен. Вокруг губ и ноздрей Каннингема клубился дым.
– В ней нет ничего центрального: ни цефализации, ни даже сосредоточения органов чувств. Тело покрыто чем-то вроде глазок или хроматофоров, или тем и другим разом. Всюду сплошные реснички. И насколько я могу судить – если эти тоненькие вареные волоконца, которые я собрал после вашего «сбоя», действительно нервы, а не что-то иное, – каждое из этих образований управляется независимо.
Бейтс вскинулась:
– Серьезно?
Каннингем кивнул.
– Все равно, что независимо управлять движениями каждого волоска на голове, только это существо покрыто щетинками до кончиков щупалец. С глазами – то же самое: сотни тысяч глаз по всей шкуре, и каждый не больше камеры-обскуры, но способен фокусироваться независимо, и, подозреваю, где-то сигналы с них интегрируются. Все тело действует как большая сетчатка. Теоретически это дает существу потрясающую зоркость.
– Распределенный интерферометрический телескоп, – пробормотала Бейтс.
– Под каждым глазком лежит хроматофор – пигмент напоминает криптохром [57]. Вероятно, он имеет отношение к зрению, но параллельно способен распространяться по окружающим тканям или, наоборот, концентрироваться. Это подразумевает динамические пигментные пятна, как у хамелеона или каракатицы.
– Имитация фона? – спросила Бейтс. – Это может объяснить, почему Сири его не видел?
Каннингем открыл новое окно и запустил закольцованный видеоролик: крупнозернистый Сири Китон и его невидимый партнер. Для камер тварь, которую я не видел, была зловеще реальна: парящий диск вдвое шире моего торса, по краям обвешанный щупальцами, как узловатыми канатами. По ее шкуре бегали пестрые волны, точно свет и тени играли на мелководье.
– Как видите, узор не соответствует фону, – отметил Каннингем. – Даже отдаленно.
– Можете объяснить избирательную слепоту Сири? – спросил Сарасти.
– Нет, – признался биолог. – Обычной маскировкой – нет. Но «Роршах» заставляет нас видеть много такого, чего не существует на самом деле. По сути, здесь тот же процесс – не видеть то, что есть.
– Еще одна галлюцинация? – спросил я.
Каннингем пососал сигарету и пожал плечами.
– Есть много способов обмануть человеческий глаз. Любопытно, что иллюзия рассеялась в присутствии нескольких свидетелей. Но если вам нужен конкретный механизм, дайте мне больше материала для работы, а не только это, – он ткнул окурком в сторону подгоревших останков.
– Но… – Джеймс перевела дыхание, собираясь с силами. – Мы говорим о системе… как минимум, высокоразвитой, очень сложной, с огромной вычислительной мощностью.
Каннингем снова кивнул:
– По моим прикидкам, нервная ткань составляет почти тридцать процентов массы тела.
– Значит, оно разумно, – почти прошептала Сьюзен.
– Никоим образом.
– Но… тридцать процентов…
– Тридцать процентов моторной и сенсорной проводки. – Еще одна затяжка. – Почти как у осьминога: нейронов огромное количество, но половина уходит на тонкое управление присосками.
– Насколько мне известно, осьминоги умны, – заметила Джеймс.
– По меркам моллюсков – безусловно. Но ты представляешь, сколько потребуется дополнительных проводников, если фоторецепторы в твоем глазу раскиданы по всей поверхности тела? Для начала понадобятся триста миллионов удлинителей от полумиллиметра до двух метров длиной. Это приведет к рассинхронизации сигналов, и потребуются миллиарды дополнительных логических вентилей для согласования входа. А в результате вся система даст тебе всего один неподвижный кадр, без фильтров, опознания и последовательной интеграции.
Судорога. Затяжка.
– Теперь прибавь дополнительную проводку, чтобы сфокусировать на цели все эти глазки или переслать информацию отдельным хроматофорам. И еще вычислительные мощности для запуска хроматофоров по одному. Возможно, тридцати процентов массы тела на это хватит, но я сильно сомневаюсь, чтобы там осталось место на философию и науку, – он махнул рукой куда-то в сторону трюма. – Это…