Однако он не позвал, и она взяла фонарь и закрыла за собой дверь, желая изо всех сил забыть оставшийся у нее на губах чарующий вкус.
Неделю спустя Лорелея заглянула за дверь и увидела, что его темные ресницы трепещут над бледной щекой, дрожа от сна. Она понадеялась, что на сей раз сон был добрый.
Она тоже дрожала, но не от разбуженных той ночью эмоций, о которых ни он, ни она никогда не говорили, а от пришедшей ей в голову две ночи тому назад гениальной идеи.
За последние несколько дней, пока несильные дожди держали их дома, они осторожно сдружились, и Лорелея поняла, что наряду с болью его терзала скука. Ночью она проверяла его сон и, часто заставая бодрствующим, отвлекала от мрачных мыслей карточной игрой. В экарте или, порой, в вист. Она научила его криббиджу и шахматам, в которые он ее ни разу не обыграл. Хотя… порой Лорелея думала, что он ей поддавался. Взгляд его мрачных темных глаз блистал таким острым умом, и казалось странным, что он никогда не одержал над ней победы, даже когда она совершала чудовищные ошибки.
Ей казалось, он просто терпел ее общество. Не исключено, что оно даже доставляло ему удовольствие. Тем не менее в его взгляде часто сквозила отчужденность, или слова делались отрывистыми, а жесты резкими, словно острые лезвия.
Насколько мучительно зависеть от благорасположения чужака? В особенности если тот – чужак даже себе самому.
Помня об этом, Лорелея придумала для него новое дневное развлечение. Лучшее из всего, на что оказалась способна ее фантазия.
Она жестом пригласила в комнату сговорчивых слуг и молча указала им расставить по местам принесенное – этот танец на цыпочках без обуви они исполнили в совершенстве. Даже содержимое очень аккуратно расставленных коробок почти не произвело шума.
Легкомысленно улыбаясь в предвкушении своего торжества, она жестом поблагодарила помощников. Те с готовностью ответили ей тем же. Одним щелчком она закрыла за ними дверь… а повернувшись, встретила устремленный на нее немигающий взгляд угольно-черных глаз.
Лорелея изо всех сил старалась не выдать разочарования.
Не мог он поспать еще хоть пару минут? Тогда все было бы просто безупречно.
У нее тревожно скрутило внизу живота, как всегда, когда он так на нее смотрел; тяжелая ноша в руках опасно накренилась, а улыбка погасла.
Даже выставив себя глупышкой и фантазеркой, она почему-то неизменно читала в его взгляде признательность. Как будто спасала его от чего-то ужасного, даже если это был всего лишь короткий дневной сон.
«Глупо было надеяться его удивить», – подумала она с разочарованным вздохом. После ночи – той ночи – стало ясно, что даже чье-то едва колыхнувшее воздух дыхание немедленно пробуждало его. Его сон был чуток, как у зверя, спящего припав ухом к земле. Зверя, который ищет еду или боится быть съеденным.
Эта его черта ее глубоко трогала, заставляя думать, что подобные реакции развиваются у человека, живущего в условиях первобытной жестокости. Того, кто вынужден все время сражаться за существование.
Опершись ладонями на матрас, он с легкостью сел, ни на миг не отводя от нее взгляда… Силы возвращались к нему с пугающей быстротой. Сегодня доктор Холкомб снимет у него с ребер бинты.
Лорелея старалась не замечать, что его ночная рубашка расстегнута. Не смотреть на мышцы живота. Она старалась держаться с ним неизменно благопристойно…
Однако удавалось ей это лишь отчасти.
Синяки на теле почти прошли, равно как и ребра. И тем не менее свободно дышать он не мог. По крайней мере, в ее присутствии.
Ей пришло в голову, что с ее стороны невежливо так долго стоять и глазеть.
Он не пытался у нее ничего спросить. Не пошевелился, чтобы прикрыться или сгладить неловкость. Что-то в обращенном на нее взгляде или, возможно, в его посадке – с прямой спиной и расправленными плечами – выдавало некую осознанность, которой она не замечала прежде.
Он опустил черные глаза и бросил взгляд на свой обнаженный торс, будто изучая себя. Мускулистые горы груди. Глубокая ложбина между ними. Аккуратные симметричные пучки мышц живота. Она успела насчитать четыре гребня, прежде чем те исчезли под одеялом.
Чувствуя, как сухой язык прилип к небу, Лорелея посмотрела ему в глаза. На этот раз, встретившись с углями его зрачков, она заметила в них огонь не менее опасный, чем приглашение. Что-то неподдельное, сродни восхищению.
Он хотел, чтобы она на него смотрела? Хотел, чтобы ей понравилось то, что она видит?
И ей понравилось. Ей… понравилось.
Кашлянув, чтобы прочистить горло, она заковыляла к нему, болезненно осознавая свою хромоту.
– Я решила, что сегодня у вас день рождения.
Она постаралась придать голосу всю теплоту, на какую только была способна, дабы искупить всю мрачность обстановки.
Две эбеновых брови насмешливо взметнулись над глубоко посаженными глазами.
– Почему? Почему сегодня?
Такой его голос ей нравился. Резкий после сна и долгого молчания, но смягчаемый предупредительностью. И его отклик ее приободрил. Не потому, что придал уверенности, а просто потому, что воспоследовал. Обычно он оставался вопиюще невозмутимым.
Ощутив новый прил ив энтузиазма, Лорелея, осторожно держа обеими руками, подняла свое приношение.
– Просто потому, что сегодня повар испек особенно удачный торт.
Усевшись на край кровати, она провела вилкой по слоям роскошного десерта. Первым шел масляный крем-глазурь цвета пестрых яиц малиновки. Потом более мягкий слой, желтая, крахмальной густоты смесь сахара и масла. Центр обогащал палитру слоем охлажденного малинового варенья, после чего слои повторялась в обратном порядке. Желтая прослойка. Снова глазурь.
Аккуратно держа вилку над тарелкой, чтобы не уронить ни крошки, Лорелея поднесла кусочек торта к его раскрытым губам. О, она не могла дождаться, когда он его попробует. Его удовольствие ей трудно было себе вообразить…
Спокойно, но решительно тарелка и вилка были вырваны у нее из рук.
– Я сам могу есть.
– О, – у нее защекотало в носу. – Верно. Конечно, можете.
Как обычно, она смущенно улыбнулась, но опустила ресницы, чтобы не выдать чувств.
Разглядывая край одеяла и темную кожу у него на груди, она невольно подумала, почему так расстроилась. Ведь не хотелось же ей, чтобы он так и оставался немощным. Ей просто хотелось, чтобы он… остался рядом. Здесь. С ней. Чем скорее он поправится, тем скорее уйдет.
Доктор Холкомб сказал, что в гипсе ему осталось ходить недолго, до тех пор пока не окрепнет лодыжка. Гипс снимут через несколько дней.
А что, если… что, если она больше ему не понадобится? Что, если он уйдет из Саутборн-Гроув в поисках своего забытого прошлого?
Она едва сдержала слезы.
– Очень вкусно.
Он смотрел на нее. Подняв взор, Лорелея увидела, как он медленно жует торт. Вернее, он не жевал, а лакомился, наслаждаясь вкусом.
Она глотала одновременно с ним, ее рот наполнялся слюной, как будто это она только что откусила кусок.
– Ничего вкуснее не припомню.
Следующий кусок он уже не смаковал, как тот первый, отрезанный ею. Зато размером он был почти вполовину торта. Он ел, а в уголках его глаз прыгали смешинки. Не улыбка, а подобие веселья.
С опозданием Лорелея поняла: он только что попытался пошутить над своей дырявой памятью.
Она хихикнула. Потом еще раз.
Прежде чем снова приступить к торту, он спросил:
– Если вы решили, что сегодня у меня день рождения, может, вы заодно скажете, сколько лет мне исполнилось?
Воодушевленная, она поспешила ему ответить:
– Мортимер считает, что вы не старше его, а ему двадцать.
При упоминании ее брата искорки в его глазах обратились в пламя.
– Как считаете вы?
Лорелея моргнула. Прежде никто ее так не спрашивал. В груди разлилось приятное тепло. Он спрашивал ее потому, что хотел знать ее мнение, в обращенном на нее взгляде она не могла не заметить заинтересованности.
В свободное время она уже не раз размышляла, сколько ему лет. Изучив его взглядом, она постаралась рассудить как можно лучше.
Кто бы ни сотворил этого юношу, он явно пренебрег мелочами, однако уделил излишнее внимание его агрессивной мужественности – его черты резки, остры и жестки. Однако… стоило присмотреться внимательнее, и становилось ясно, что ваявшему его скульптору при всем желании не удалось скрыть налета чувственности. Узкая, будто разрез, верхняя губа, например, резко контрастировала с нижней. Крючковатый патрицианский нос, достойный завоевателя мира Цезаря. Скулы скорее варварские. Подбородок – чистое олицетворение воинственности. Не такой квадратный, как у Мортимера, но и не маленький. Подбородок, скорее подходящий не герою, а злодею. Посредине его украшала ямочка. От челюсти до левого уха на заживающих ожогах чешуйками розовела молодая кожа. Шея уходила под рельефно вылепленные ключицы и плавно перетекала в плечи.
Ей пришло в голову, что, сколь бы ни была мощна его челюсть, за все недели пребывания в Саутборн-Гроув он практически не брился. И, как она уже могла убедиться, прикасаясь кончиками пальцев… губами… грудь его тоже была гладкой. Безволосой.
Ведь у мужчины должны быть волосы?
То есть, может, он еще не мужчина… но наверняка уже не мальчик.
Голову ему обрили месяц назад. Теперь густые, цвета черного дерева волосы, не тронутые ни расческой, ни помадой, торчали в разные стороны.
Однако это ему, тем не менее, было к лицу.
Ему шло все.
Вспыхнув, Лорелея вспомнила, как увидела черные волосы, закрывающие его… его… Ну, неважно, как это называют. Мортимер, тем не менее, намекал, что тот недостаточно велик для взрослого мужчины.
Лорелея потупила взор. Она о подобных вещах, разумеется, не знала, а просто спросить не могла…
– Лорелея?
Ее имя прозвучало скорее призывом, а не вопросом.
Боже, она сказала чего-нибудь вслух?
Он перестал жевать. Прищурившись, он замер.
Прочищая горло, Лорелея не по-девичьи резко кашлянула.
– Я… я знаю, что вы наверняка старше меня, голос у вас мужской, а у большинства мальчиков моего возраста голоса примерно как у меня.
– Сколько вам лет? – быстро спросил он.
– Четырнадцать.
Он издал какой-то звук – одобрение тот выражал или осуждение, Лорелея разобрать не смогла.
– Допустим, вам семнадцать. Моложе двадцати, но уже почти взрослый.
У него было очень молодое, очень энергичное тело, но душа, отражавшаяся в этих глазах, видела в жизни, казалось бы, все, что только возможно. Или даже чуть больше?
– Тогда между нами было бы три года разницы, – произнес он так, словно это имело значение.
– Это хорошая разница в возрасте? Или плохая? – не удержавшись, спросила она.
– Не могу сказать. – Он рассеянно откусил еще кусочек и спросил: – Какое сегодня число? Мне хотелось бы узнать, когда отмечать следующий день рождения.
Она усмехнулась:
– Второе августа, вам на будущее.
Снова этот звук. Точно безразличный вой волкодава. Может, он означал раздумье?
– Вам… понравилась эта дата? – тревожно осведомилась Лорелея. – Мы всегда можем ее изменить.
Черный антрацит в его глазах растаял до мягкой смолы.
– На сегодня это мой любимый день.
Эти нелегкие слова и обрадовали ее и сбили с толку. Лорелея предприняла усилие, чтобы вспомнить, для чего все это затеяла.
– Я принесла вам подарки. Ну, своеобразные подарки. Держать их вы не сможете, но и не встретиться с моими друзьями…
Она сдернула покрывало, скрывающее клетки, точно фокусник, открывающий главную тайну.
– Я придумала принести их вам.
Ее «друзей» он рассматривал с подобающим случаю выражением любопытства и удовольствия. Достаточным для того, чтобы доставить ей радость, похвалив за отличную идею.
Из клеток выглядывали три сонные лисицы, две черепахи, кролик, хорек и змея.
– Вы… всех их спасли? – пробормотал он.
– Да, спасла, – морщась от избытка гордости в голосе, подтвердила Лорелея. Точно не зная почему, она очень хотела, чтобы он остался доволен ею. Или впечатлен. Но только не равнодушен. – О! А самого лучшего я принесла только вам.
Она поспешила к стоявшему у изножья кровати деревянному ящику, как крышка защищавшему гнездо, и подняла его.
– Счастливого дня…
Он отпрянул от них обоих так стремительно, что она в молчании замерла, а на ее уши обрушился поток проклятий.
Потрясенная, совершенно сбитая с толку, Лорелея изумленно посмотрела вниз и встретила безучастный взгляд молодого грача с перебитым крылом.
– Вам… вам не нравится?
Она понимала, что вопрос, вырвавшийся у нее вместе с судорожным всхлипом, был явно абсурден, однако изумление, видимо, лишило ее способности соображать.
– Нравится это? – не сразу откликнулся он. – Какого черта я…
Отвращение свело с его щек и без того еще слабый румянец, однако, увидев ее мокрые глаза, он крепко стиснул челюсти, пресекши поток уже готовых сорваться с языка ругательств.
По ее щеке покатилась горячая слеза. Она жалела, что не могла в ней утонуть – настолько сильно было овладевшее ею горькое чувство обиды.
Его панический страх, казалось, только усилился, когда он протянул к ней руку.
– Не… не плачьте.
– Я не плачу. – Лорелея всхлипнула и в нерешительности и презрении к себе застыла на месте, почувствовав, что начала икать.
– Пожалуйста, – застонал он. – Я… не вынесу, если вы…
На его лице появилось выражение твердой решимости, и, пододвигаясь к ней, он всего лишь пару раз искоса глянул на гнездо.
– Я… устроила вам день рождения, а… потом… испортила его! – всхлипнула она.
– Лорелея.
Большие ладони схватили ее за запястья и потянули к кровати, пока она не оказалась прижата к его груди. Она прильнула к теплому жесткому телу – ее убежищу от урагана скорбей.
Лорелея забылась – настолько ее сокрушила его сила. Никто и никогда ее так не держал. Не брал на себя бремени ее горестей. Успей она вдоволь наплакаться, ей удалось бы надивиться этому чуду.
Огрубевшая кожа его пальцев царапала ее щеки, и слезы высыхали, не успевая пролиться.
– Лорелея, пожалуйста, не плачьте. Простите.
Услышав отчаяние в его голосе, Лорелея совладала с очередным приступом рыдания. Он притянул ее ближе, и его дыхание сладким ароматом овеяло ей лицо. Во время объяснений его голос часто срывался на не свойственный ему мальчишеский фальцет.
– Когда я проснулся… в той могиле… Вороны… клевали мертвые тела. Рвали их. Выдирали куски. Понимаете? Один подлетел ко мне…
Боже правый! Лорелея спрятала лицо у него на груди, и на нее накатила новая волна слез. Она подарила ему кошмар. Как она могла быть настолько глупой?
– Лорелея! – Он отстранился от нее и поднял ее лицо за подбородок, чтобы она посмотрела ему в глаза. – Сладчайшая Лорелея! – все время повторял он, словно ее имя не сходило у него с языка. И глаза у него тоже растаяли. Повлажнели. Жесткие черты лица смягчились. – Я вас понимаю. Вы ведь не просто так? Подарили мне его…
Он кивком указал на клетку с птицей.
– Это так глупо.
– Скажите мне, – успокаивал ее он, пытаясь стереть слезы со щек.
Смущенно хлюпая носом, Лорелея посмотрела на клетку.
– Я подумала, что цветом перья грача точно как ваши глаза. С первого взгляда черные, но, если присмотреться внимательнее, в них огромное множество оттенков. – Она чуть отстранилась. Не для того, чтобы высвободиться из его объятий, а чтобы показать, что она имеет в виду. – Они ведь будто переливаются всеми цветами радуги? Это просто невероятно. Всякий раз как я смотрю на него, я вспоминаю вас. И я подумала, что они милые.
Он посмотрел на грача, изящно изогнувшего шею и длинным клювом чистившего перья с полнейшим равнодушием к вспышкам человеческих эмоций.
Молчание несколько затянулось, рука разжала объятие и потянулась к клетке.
– Думаю… этот не так ужасен.
Он кончиками пальцев погладил перья, явно ощущая дрожь почувствовавшей прикосновение птицы.