– Что?!
– Я хочу выйти. – Она распахнула дверцу и выскочила наружу.
Макс вышел не сразу. О чем успел подумать за эту пару минут? У тетки – климакс, чудит напропалую… Нет, ужаснулась Ольга, он не мог так подумать. Только не он.
– Я что-то не так сказал? – спросил он наконец, выбравшись из машины.
Мотнув головой, Ольга прошла вперед, сунув руки в карманы черного кожаного пиджака, оглянулась:
– Далеко еще до вашего дома?
– Метров пятьсот…
– Тогда поезжайте вперед, я хочу пройтись.
– Что я не так сказал?
– Все так! Я просто давно не дышала таким воздухом. Забыла эти запахи после дождя. Нельзя же забывать их!
Он поджал губы так, будто Ольга ударила его. «Господи, какие у него губы… Зачем Ты дал ему такие?!»
– Мы же хотели прогуляться потом, – напомнил Макс.
– Потом? Видите ли, Макс, жизнь так устроена, что чаще всего это «потом», на которое рассчитываешь, не случается. Вы же сами только что об этом говорили… У меня недавно знакомая упала с горного велосипеда на ровном месте – за бордюр зацепилась. Уже домой возвращалась… В результате такая черепно-мозговая травма, что даже хирурги не надеялись спасти. Сорок дней в коме пролежала… Сейчас ничего не помнит, полная амнезия, говорить заново учится. Прежней уже не станет… Видите, что с любым из нас может случиться в любой момент? Поэтому нужно делать то, чего тебе нестерпимо хочется, прямо сейчас. Сию же секунду. Или перестать об этом думать.
– Сию же секунду? – переспросил он.
Громкий удар дверцы, отчего Ольга поморщилась: «Бедная моя машинка!»… Но мысль о ней сразу же сменилась испугом – Макс шел прямо на нее, и она почему-то не могла ни отойти, ни защититься руками. Просто сил не было. Его руки впились в предплечья так, что мелькнуло смутное сожаление: «Синяки появятся…» И растворилось в поцелуе. Со всеми сомнениями… С разницей в четверть века… Со всеми предыдущими возлюбленными…
Словно первый мужчина коснулся ее губ… И только ему она, скрученная сладкой судорогой в животе, могла доверить себя целиком.
Но это ощущение прошло, как только Макс отстранился. Все мучившие ее сомнения вернулись. Ольга так и просела, и Максу пришлось поддержать ее. Оттолкнув его руки, она попятилась, оглушенная, не понимая, как вести себя теперь, что ему сказать. Все доводы, которые Ольга могла привести, ему были известны не хуже, только его не остановил ни один из них. Следуя ее же призыву, он всего лишь сделал то, чего ему нестерпимо хотелось… Но как поверить, что это искренне?!
– Не надо!
В словах – запрет, руки отталкивают, но взглядом притянула снова, сама почувствовала. Не сознательно это сделала, откуда-то из темных глубин вырвался этот взгляд. Там, внутри, не было никакого страха, одно слепое желание…
Ткнулась спиной в бок своей «реношки», ладонями скользнула по мокрой поверхности – еще не высохла после дождя. Не проронив ни слова, Макс шагнул к ней и, сжав ладонями ее лицо, снова припал к губам. Нестерпимая жажда… Что с ней поделаешь? Перетерпеть немыслимо, унять можно, только удовлетворив. Ольгу опять пронзила насквозь острая сладость… То ли не целовалась давно, то ли эти губы какие-то особенные, то ли привкус порочности происходящего добавляет остроты… Медовый запах клевера от кожи, как и представлялось…
«Да будь что будет, – простонало все ее нутро. – Какие еще у меня радости? Перчаткой по чужому шлему колотить? Такую же несчастную бабу в углу дубасить? Вот только он этого узнать не должен… Ольга Корнилова просто купается в любви и обожании… Чушь какая!»
– Садитесь, – выдохнул Макс и распахнул дверцу. – Через минуту мы будем дома.
Она села, почти не понимая, что делает, не желая даже думать об этом. Главное сейчас – не дать разрастись стыду. Почему она обязана давить в себе все желания?! Одного прогнала потому, что жена у него хорошая женщина, не заслужила такой обиды. Другой влюбился так, что это могло кончиться только браком, которого Ольга не хотела. А он не хотел по-другому… Скольких еще она должна оттолкнуть? Ради чего? Чтобы снова поникнуть в своем одиночестве?
«Но как я разденусь при нем? – вдруг охватила ее паника. – Он ведь девочек двадцатилетних привык видеть…»
– Макс, отвезите меня домой. Ко мне домой.
– Нет.
Ее поразило это «нет», она не ожидала отказа. Секунду назад Ольге казалось, что все зависит лишь от ее желания или нежелания. Ей моделировать это будущее… Но, оказывается, Макс имел о нем свое, не менее четкое представление, окончательно оформившееся за время пути. Запершись в ее маленькой машине, они оба, не отдавая себе отчета, раздували разгоревшуюся теперь в его теле страсть. Ольга боялась даже думать, что и в душе тоже. Последнее страшнее, от этого не отделаешься, просто переспав.
«Да нет, не может этого быть, – попыталась она успокоить себя. – Мы ведь только встретились, какой-то час прошел… Как в нас все могло разрастись настолько?!»
Выкрикнула в отчаянии:
– Вы что, не поняли? Я не пойду к вам, Макс!
Он уже остановил машину возле небольшого теремка, раскрашенного в яркие цвета – теплый привет из сказочного детства! Вот какой у него дом. Совсем рядом был, действительно не больше минуты прошло… В ней еще все бурлило и кипело, хотя Ольга пыталась это скрыть. И которым не могла насладиться…
«Вот черт! Как же мне это нравится». Ей захотелось просто закрыть глаза, превратиться в слепоглухонемое существо, живущее одними ощущениями. Уже надумалась и наговорилась за столько лет…
Повернув к ней побледневшее лицо (даже губы внезапно выцвели), Макс произнес почти шепотом:
– Оля, если вы скажете, что я вам противен, я…
– Нет! – вырвалось у нее. – Не противны, Макс, нет. Это совсем не то. Вы не о том говорите! Думаете…
– У вас есть кто-то другой?
«Он ведь уже спрашивал… Не поверил? Что же, еще и убеждать его в своей совершенной ненужности? – затосковала она. – Никто не позарился. Ни мужа, ни любовника. Хотя, может, это как раз и охладит его: мужчины ведь охотятся за тем, что принадлежит другому. Я хочу, чтобы он отступился?»
Проверяя не столько Макса, сколько саму себя, она выдавила:
– Нет. Сейчас – нет.
– Тогда – что? – Умоляющий голос, несчастные глаза – как им не поверить?
– Вы и сами все знаете!
Она еще пыталась быть резкой, чтобы самой себе не позволить прижать его голову, стиснуть так, чтоб он вскрикнул от боли, а потом пожалеть, заласкать до одурения. Самой одуреть от нежности…
– Что именно я должен знать?
– Что пропасть не перемахнешь только потому, что этого хочется.
– Нет никакой пропасти, – поразив ее, сказал Макс и как-то устало потер лицо, будто пытался проснуться. – Вы сами ее придумываете. Мы только что и смеялись вместе, и разговаривали, и… Разве вы реально ощущали эту пропасть? Почему же она должна возникнуть во всем остальном?
– Она не возникнет. Она просто существует, и всё.
Он постучал пальцем по своему лбу:
– Только у вас в голове.
– Реальность – это то, что мы о ней думаем? Это старая идея.
– Оля, чего вы боитесь?
– Еще скажите: что вам терять!
– Я не притронусь к вам больше, если вам на самом деле так страшно, – пообещал Макс.
Его глаза не лгали, он действительно собирался выполнить то, что обещал. Ольга с испугом прислушалась к тому, каким разочарованием отозвались в душе его слова. Эти губы больше никогда не вопьются в нее с такой жадностью, о какой уже и не мечталось?
«Ну, и правильно, – она попыталась протрезветь усилием воли. – Так и должно быть. Нечего выставлять себя на посмешище».
– Договорились, – проронила она и вышла из машины. Не дожидаясь Макса, пошла к его дому, бросив взгляд на гостевой флигель в саду: немец у себя? И не поняла этого.
Росшая у крыльца липа уронила каплю ей на плечо. Машинально щелкнув по ней пальцем, Ольга оглянулась: Макс шел к ней, глядя исподлобья, неожиданно похожий на того черного добермана, которого она подобрала прошлой зимой. Он бегал по улицам в наморднике, перепуганный внезапно обретенной свободой, пытающийся найти своего хозяина или хотя бы кого-то, готового взять его за ошейник, отвести в тепло. Его крупное, красивое тело подрагивало от холода, и он то и дело задирал заднюю лапу, становясь смешным, совсем не страшным. И Ольга сама позвала его:
– Эй, псина, иди сюда!
Его взгляд впился в ее лицо с надеждой, он сразу понял, что эта женщина не обманет. Не обидит. Она просунула пальцы под ошейник на холке, придержала его.
– Куда ты дел своего хозяина? Пошли искать.
Они бродили вдоль Цветного бульвара и по соседним улицам, опрашивая прохожих, наверное, целый час, пока Ольга сама не сдалась.
– Ладно, пойдем ко мне. Хоть погреешься. Да и жрать ведь хочешь, как собака!
Почему-то не чувствовала страха, даже когда она сняла с добермана намордник. Газеты пестрели жуткими статейками про собак-убийц, а Ольга сидела на полу, рядом с чавкающим псом, желтоватые клыки которого мелькали в полуметре от нее, и не испытывала ничего, кроме сострадания. Оставить его у себя было немыслимо: она же то и дело уезжает на гастроли, как он будет без нее? Доберман – не пудель, не попросишь соседей выгулять. Только что таскал ее так, что она просто ехала за ним по обледенелым дорожкам…
«У Васьки громадный дом, – вспомнила она об одном из своих бывших. – Может, возьмет, если я очень попрошу? Опять же – сторож… Придется тащиться с ним в постель, чтобы согласился».
Собаку она была вынуждена запереть в другой комнате, когда Василий явился на смотрины, которые, как Ольга и предполагала удрученно, начались в ее постели. «Только бы пес не почувствовал в нем соперника». Она продолжала думать о добермане, даже придавленная мужчиной к кровати. Васька всегда был сверху, в самом классическом положении, по-другому просто не мог. Наверное, поэтому у них все и закончилось так быстро, что ее утомило ощущение подчиненности, которого требовал заместитель директора завода. На работе власть была не полной, на женщинах отыгрывался…
«Пусть лучше собакой командует. Он не жестокий, – опять мысленно обратилась она к доберману. – Он тебя не обидит. Просто будет играться в хозяина… Но ведь для тебя он и должен быть хозяином. Со мной у него этот номер не прошел».
Когда через месяц она заглянула к Василию, пес узнал ее и, похоже было, что улыбнулся по-собачьи, но уже как теплому воспоминанию. Взгляд его не задержался на ней, он тотчас нашел лицо хозяина, уцепился за него с радостным ожиданием: «Ты помнишь, что я здесь? Что я – твой главный друг? Не эта женщина. Она, конечно, милая, но…» И Ольга заторопилась, чуть ли не бегом бросилась к машине. Ей было внове чувствовать себя лишней собаке. И она не могла этому противиться, даже не знала – как, хотя ни одному человеку, кроме сына, не позволила бы вытеснить себя из того пространства, в котором ей хотелось остаться. Тут, признаться, и хотелось-то не очень.
Макс распахнул перед ней дверь, до этого легкомысленно, всего один раз провернув в замке ключ. Ей почудился сладковатый запах бревенчатых стен, хотя дом был сложен из кирпичей. Ольге некстати вспомнилось: «Дом кирпичный – крепкий дом! Серый волк не страшен в нем!» И захотелось узнать: от каких страхов прятался Макс за этими стенами? И чувствовал ли себя маленьким, беззащитным поросенком? Стало смешно: в предстоящую новогоднюю ночь все будут дарить друг другу игрушечных поросят. Подарит ли Макс ей себя?
Отмахнувшись от этой мысли, она прошла в центр небольшого холла. Светлые стены, белый потолок, песочного цвета ковровое покрытие… Какое-то искусственное, усиленное добавление светлого в жизнь. Ему не хватает? Что представляет собой его жизнь? Оглянулась: Макс по-прежнему смотрел на нее с настороженным ожиданием. Доберман. Такой сильный и молодой, и так болезненно нуждающийся в ласке… У нее даже ладонь заныла – мучительно захотелось погладить его.
– Где же ваша мастерская? – спросила Ольга, пытаясь звуком собственного голоса заставить себя очнуться.
– Вы любите подглядывать в замочную скважину? – удивив ее, спросил Макс.
* * *
Скважина оказалась довольно крупной, обзор – панорамный, наслаждение для любопытствующих. Образована двумя профилями: почти нос к носу, рты разинуты – вопль застыл, но так и звучит в ушах. Кто из имеющих соседей не слышал его?
– Потрясающе… И как вам удалось так увидеть? Как вы ее назвали? – спросила Ольга почти шепотом – благоговение не позволяло усилить голос.
То, что Макс с самого начала не назвал себя начинающим, теперь – она видела – оправдывалось. «Наверное, художником рождаются, – подумалось ей. – Или у тебя есть это особое зрение, или нет. Его, как мышцы, не накачаешь».
Макс пожал плечами:
– «Коммунальная квартира»? Просто – «Соседи»?
– По планете…
– Да! – У него вспыхнули глаза. – Это мысль.
Ольга попыталась охладить его:
– Нет, так не надо! Это слишком мрачно. Не все мы ненавидим себе подобных.
Он заглянул ей в глаза. Черные всполохи у самого лица, чуть не отшатнулась.
– Нет?
– Мне нравится то, что вы делаете.
«Слишком близко он стоит, – мелькнуло в мыслях паническое. – Так не принято разговаривать… От этого в голове путается… От запаха его. Тепло кожей улавливаю. А он – тоже? Нарушает мое личное пространство как ни в чем не бывало. Его забавляет это?»
Но в лице – напряжение, не похоже, что забавляется. Или так талантливо играет? На зависть. Она отошла, начала рассматривать другие работы, но смотрела уже мимо. Мысли разбегались, кровь бурлила… Она попыталась усмехнуться: «Да все можно сделать. Справиться с бунтом плоти не так уж и трудно. Надо только перестать спрашивать себя – зачем?»
– Зачем? – внезапно спросил Макс.
Она крутанулась на месте:
– Что?!
– Зачем вам так необходимо быть одинокой?
– Кто вам сказал, что я одинока?
– Вы сами и сказали.
– Вы меня неправильно поняли. Я говорила, что у меня нет сейчас… любовника, – решила назвать вещи своими именами. – Но это не значит, что я одинока. У меня есть сын.
Откликнулся с легкой издевкой:
– В Париже? Рукой подать!
– У меня родители живы, слава богу, сестра рядом, друзей масса…
Макс нарочито передернулся:
– Даже представить страшно: масса друзей… Похоже на каловые массы. Бр-р!
– Не глупите! – одернула Ольга. – Почему я вообще оправдываю тут перед вами свою жизнь?!
– Потому что я все равно войду в нее. Рано или поздно. Лучше – сейчас.
Он произнес это так, что она почувствовала озноб. Не самонадеянность звучала в его голосе, а какая-то глубокая убежденность. На уровне сердца.
– Максим…
– Макс, – поправил он.
– А у вас что – боязнь своего полного имени?
Качнул головой:
– У меня вообще нет никаких фобий. В детстве была.
– И какая же?
Почему она так уцепилась за ниточку его воспоминаний? На что надеялась в этот момент? Что эти его прошлые страхи опять нагромоздятся между ними, окончательно отделив? Или наоборот – позволят ей увидеть его истинного, без игры, которую Ольга в нем почему-то подозревала, хотя из них двоих не Макс был артистом…
Он обвел рукой стены своей мастерской, выкрашенной молочно-белой краской:
– Я темноты боялся.
– Ну, этого все дети боятся.
– Нет, я боялся просто до жути! – Он упрямо склонил голову, отстаивая свою исключительность хоть в чем-то. – Не как все… В школе пацаны прознали про это и заперли меня на уроке труда в подсобке. Без света, естественно. Я тогда понял, как люди на самом деле сходят с ума. Знаете, уши заложило от страха, корежило всего. Даже воздуха не хватало. Я реально задыхался! Орал как резаный, а они, наверное, ржали, как лошади, но где-то далеко, я их не слышал. Вообще ничего не слышал. Бился в эту чертову дверь, как буйнопомешанный… Они меня выпустили минут через пять, но мне показалось, что я там вечность провел. Меня без сознания вытащили. Вся школа со смеху помирала… Потом эти уроды меня только «психом» называли. Имени больше не было. До самого выпуска.
Не задумываясь над тем, что делает, почти не отдавая себе отчета, Ольга шагнула к нему и порывисто прижала к себе. Не мужчину – ребенка. Того, перепуганного до смерти, всеми отторгаемого. Щурясь от наплывающих слез, она гладила и похлопывала его, утешая: