Мир уже стоял на пороге большой войны, а это ничего хорошего не сулило.
Прощание под огнем
Еще в 1934 году, когда мне было два года, мы ездили из Стамбула на каникулы в Александрию. У родителей там оставались друзья и квартира. Одна очень приятная немка, мадам Гугенасте, держала пансион в районе Камп-де-Сезар: это была большая вилла, где часто останавливались русские. Родители снимали там две комнаты.
Именно в эту александрийскую квартиру нам пришлось затем вернуться в марте 1941 года. Родители прожили в Турции десять лет, я, соответственно, девять – совсем не мало. Но началась война, у нас были египетские паспорта в сочетании с русской фамилией, а турки сотрудничали с немцами. Оставаться в стране было слишком рискованно.
Куда податься? Логично, что в Египет, где есть опыт жизни и все знакомо. Однако легко сказать, но нелегко сделать. Отъезд из Турции стал настоящим испытанием. Спустя много лет после русской революции родителям пришлось освежить свои воспоминания о том, каково это – спасаться бегством, рискуя жизнью.
Мы купили билеты и выехали по железной дороге Стамбул – Каир, тогда существовало прямое сообщение, ходил поезд Taurus Express. Проехали всю Турцию, участок Стамбул-Анкара-Алеппо. И тут поезд начали обстреливать. Это воевали между собой французы – коллаборационистский режим вишистов и Forces françaises libres, Свободные французские силы.
Поезд остановили, ехать дальше мы не могли. Что было делать? На руках визы и египетские паспорта. Решили из Алеппо добираться до Бейрута, чтобы догнать другой поезд. В итоге из Бейрута мы выехали на такси, со всем скарбом: два сундука и тринадцать чемоданов. Вывозили тогда все, что могли – ковры, какие-то ценности. Неизвестно было, что ждет впереди, все это могло пригодиться на новом месте: в крайнем случае, вещи всегда можно продать.
Так мы ехали на двух машинах из Бейрута через Палестину, которую тогда оккупировали англичане. Государства Израиль еще не существовало. Мы остановились в гостинице в Хайфе, поезд был на следующий день. Здесь папа неожиданно встретил человека, который с ним работал в 1926–1927-х годах в Александрии. В конце концов, мы дождались поезда, в нем было очень много английских солдат, которые ехали на фронт. Солдат я запомнил хорошо, потому что с ними был связан один забавный эпизод.
Один из военнослужащих угостил меня необычным сэндвичем: с помидорами и огурцом, посыпанными черным перцем. Пала был строг, и не желал, чтобы я угощался чужой едой. Но я же был мальчишка, любопытный, мне очень хотелось попробовать этот сэндвич, я никогда не ел такого. В общем, я его съел, и он мне показался необыкновенным лакомством. Я запомнил этот вкус на всю жизнь, и с той поры всегда посыпаю помидоры перчиком. Вот таким образом вместе с англичанами маршрутом Газа – Эль Ариш – Каир мы и добрались в итоге до Египта. Турецкий этап моего детства закончился.
Война. Каир
Конечно, мои детские воспоминания о египетской жизни ярче и сильнее турецких. И я был постарше, в сознательном возрасте, и очень много в нашу жизнь привнесла война, исторический фон моего отрочества. Это, пожалуй, самые сильные впечатления за все мои юные годы.
Мы приехали в Александрию в апреле 1941 года, и я пошел во французскую школу, снова религиозную, но теперь уже не к сестрам, а к братьям – Колледж Святого Марка. Католическое воспитание: друг к другу мы обращались mon frere[8], я даже начал петь там в хоре. Казалось, что жизнь начала налаживаться, но наши надежды не оправдались! Нам пришлось спешно уезжать из города и повод был не просто серьезным, а страшным: Александрию начали бомбить.
Морские ворота Египта, Александрия, была важным стратегическим портом, где стояли английский и французский флот. Как это часто бывает (и как это я видел недавно на Украине), больше всего от этих авианалетов страдали обычные люди. Мы жили на вилле, в пансионе, как я уже упоминал, у нас была большая комната с садом. Но в тех домах не было подвалов – кому они нужны в Александрии! Окна во время бомбежек были закрыты и заклеены темно-синей бумагой, чтобы свет не проникал наружу. И мы даже не могли никуда спуститься или укрыться, сидели в комнатах, цепенея от ужаса.
Никогда не забуду самую сильную бомбежку, которая случилась летом 1941 года, в ночь с субботы на воскресенье. Нас бомбили с 10 вечера до 3 утра немецкие и итальянские самолеты. Они приходили волнами, сбрасывали свой жуткий груз и улетали обратно. Наутро после бомбежки мы все пошли смотреть, что с городом, как соседи. Везде были выбиты стекла, много зданий разрушено. У меня был одноклассник, он жил в ста метрах от нас. Дошли до его дома, а дома нет. И никого нет. Однотонная бомба «торпеда» упала прямо на них. Все погибли, и этот мальчик, мой приятель, тоже. От этого взрыва, помню, в нашем доме дверь распахнулась настежь. Это было глубочайшим потрясением для меня, настоящим шоком.
После этого папа сказал, что мы здесь не останемся, нечего ждать, когда бомба прилетит в твой дом, надо ехать в Каир. Египетская столица находится в 210 км от Александрии, и тогда она была не настолько важным с военной точки зрения городом. Это был просто железнодорожный узел для переброски солдат.
Уехать было очень трудно, но мы нашли места. Наверное, благодаря папиным связям. Бежали все, кто мог, обычные люди. В Египте проживало много левантийцев: сирийцы, бейрутцы. Немало итальянцев, была огромная колония греков, около 800 тысяч. Все эти люди занимались коммерцией, бизнесом. У них были и заводы, они производили масло, хлопок. И вот теперь все они спешно покидали город. Я помню страшную давку, толпы обезумевших людей, лезущих друг на друга. Люди, спасающиеся бегством – это всегда тяжелая, драматичная картина. В той толкучке, свидетелями которой мы стали, по сведениям газет, задавили 20 человек. Это было моим вторым потрясением за такой короткий срок.
Поездом мы добрались до Каира и нашли большую комнату у одной армянской семьи. В этом доме уже был подвал, и мы спускались туда, когда включались сирены воздушной тревоги. Да, Каир тоже бомбили, хотя и намного меньше, чем Александрию.
Память сохранила образы соседей по нашему маленькому «вавилону». Рядом жили одна еврейская семья и одна армянская – мать и дочь. Я помню эту девочку, Поппи, она была постарше меня, лет 14–15, а мне в ту пору было 9. Общались мы с армянкой Поппи на французском. Жил там еще один еврейский румын, он открыл свой бизнес: шил дамское белье. Дело шло очень неплохо, потому что не было конкуренции из-за границы. Была у нас и семья молодоженов: сириец со своей женой, очень красивой. Сама хозяйка пансиона, женщина лет пятидесяти пяти, жила с матерью-гречанкой, которой было хорошо за восемьдесят. Так вот хозяйка, наполовину армянка, наполовину гречанка, всё боялась, что в город войдут жестокие итальянцы. Все знали, что в оккупированной Греции итальянские военные очень плохо обращались с местным населением. И она боялась, что придут, ее заберут и будут мучить.
На этой почве она чуть не сошла с ума.
На первом этаже нашего здания располагался бар Wings («Крылья»), который был местом гулянок солдат, ехавших кто на фронт, а кто с фронта. Я проходил мимо этого бара по дороге из школы. Там уже в этот час собиралась публика. Новозеландцы, канадцы, даже сербы, воевавшие на стороне союзников, – интернациональное было заведение. Особенно мне нравилось, что в баре всегда играла модная музыка сороковых годов, английская и французская. Хотя у французов был свой бар в городе, но и в Wings они захаживали. Конечно, довольно часто в баре шумели до часу ночи и кричали под нашими окнами.
Школьные занятия закончились, начались летние каникулы, а осенью меня записали к очередным «братьям». Эти «братья», то есть католические школы, были в те времена распространенными заведениями. Например, арабский язык я начал учить именно у братьев-монахов. Меня, естественно, во всех этих школах пытались как-то обратить в католицизм, но я всегда твердо отвечал на подобные попытки: je suis orthodoxe[9]. На службу католическую ходил, от этого невозможно было отказаться, в хоре пел, но не более. Они давали неплохое образование.
Проучился я в Каире два года, столько нам пришлось там оставаться. Состав в школе был интернациональный, естественно, много греков, но встречались даже немцы. У меня был товарищ немец, ярый антифашист.
Мои родители были убежденными антигитлеровцами, «антинаци», как тогда выражались. Хотя папа терпеть не мог коммунизм, но фашизм они не поддерживали ни в каком виде. Поэтому мы очень болели душой за Россию, нашу Родину, и радовались всем военным успехам русских, хотя поначалу до них было еще далеко. У меня в комнате висела на стене большая карта, я отмечал на ней ленточкой линию фронта, как продвигались русские войска. То вперед – наступление, то назад – отступление. Я за всем этим следил. Слушал радио, читал газеты и передвигал ленточку каждый день. И вся наша семья жила военными новостями, как и все вокруг, папа очень переживал.
Вообще, я с детства интересовался политикой. Однажды, когда я еще учился у сестер в Турции, даже случился конфуз: я, будучи 9 лет от роду, повторил в школе слова Черчилля, назвавшего Гитлера «чудовищным ублюдком». На французском это звучало как monstrueux avorton. Учительница, конечно, была в ужасе: «Где вы понабрались таких слов?!». Школа религиозная, сёстры-монашки, такая реакция с её стороны понятна. Я честно и с гордостью рассказал, что вычитал во французской газете, и что это не я, а Черчилль так выразился. Скандала удалось избежать, но случай показательный.
Во время войны у нас в каирской школе собирали пожертвования для солдат союзнических армий и для русских, конечно, тоже. Мы сдавали туда свои карманные деньги, мелочь. Один из таких сборов организовывал и я.
Военные действия шли не только в России и Европе. У нас в Африке была своя Вторая мировая. Немцы, африканский корпус, покинули Африку в 1943 году. Я храню альбом с фотографиями военного корреспондента, знакомого моего отца. Он сам подарил нам этот альбом еще в те давние годы. Я с теплом вспоминаю о нем, но помню, к сожалению, только то, что он был грек и звали его Янис. Здесь все фотографии подписаны мною в 11 лет, и встречаются даже ошибки во французском.
На фотографиях запечатлены герои и события тех самых дней – генерал Монтгомери, главнокомандующий войсками союзников, сбитый немецкий самолет, солдаты в траншеях, пленные. Итальянский флот, который сдался в 1943 году, inconditionnel[10]. Маршал Роммель, американский генерал Кларк, итальянский маршал Бадольо, – представляете, как это все было интересно мне, мальчику! Незабываемое впечатление на меня произвели арабские войска на верблюдах, которые участвовали в войне на стороне англичан и воевали в пустыне.
Есть снимок знаменитого греческого эсминца «Адриас» (Adrias) с оторванным носом. Это был английский корабль, переданный греческому флоту сразу при постройке. Назвали его в честь города Адрия. Корабль успешно сражался с фашистами, топил подводные лодки, а в сентябре 1943 года принимал на Мальте сдачу итальянского флота.
Но уже через месяц, 22 октября, «Адриас» подорвался на мине. Однако, он не затонул, а смог добраться до турецкого берега с оторванной носовой частью. А затем, после небольшой паузы для минимального ремонта, успешно дошел до Александрии. Это был подвиг, об этом судне писали все газеты, союзники его встречали на пристани, а команду представили к награде. Снимок из моего альбома подписан 23 октября, на нем корабль заснят после взрыва. Его передал папе знакомый, служивший на этом корабле, Метон Азариас.
Как известно, фашисты дошли в Египте до Эль-Аламейна, т. е. были всего за сотню километров от Александрии. Битва при Эль-Аламейне имела для хода Второй мировой войны то же значение, что битва при Сталинграде для Великой Отечественной. Английские войска и союзники нанесли немцам сокрушительное поражение, ставшее переломным моментом в ходе войны.
Эсминец «Адриас» (фото от Метона Азариса) 23 октября 1943 г.
Уинстон Черчилль сказал про эту битву: «Это ещё не конец. Это даже не начало конца. Но, вероятно, это конец начала».
Еще мне вспоминается, что, когда было наступление фашистов на Александрию, итальянские женщины готовились в городе к встрече освободителей-итальянцев. Пекли панеттоне, сушили спагетти, готовили в огромных кастрюлях. Мы из города уехали в Каир, но нам потом об этом рассказывали соседи. Итальянцы же были заодно с немцами! Но не вышло, не поели спагетти.
Быт на фоне войны
Настало время рассказать, образно выражаясь, какие спагетти и с кем ели мы. Если турецкий круг общения я помню довольно смутно, то уж о египетской жизни мне есть, что рассказать. Много очень светлых воспоминаний связано с моими друзьями и знакомыми по Египту. Прежде всего это были, конечно, такие же, как мы, эмигранты из России, бежавшие от революции.
На фоне военных действий и печальных событий жизнь все равно шла своим чередом. Дети росли, взрослые занимались делами. В Каире меня записали в «Русские скауты», была такая организация. В нашем отряде было около 15 скаутов. Мы обычно собирались. Наши сборы начинались с совместной молитвы и пении гимна Российской Империи «Боже, Царя храни!». Один или два раза в год мы вместе участвовали в городском параде, под национальным флагом, после чего устраивалось общее собрание, на котором нас угощали соком сахарного тростника или лимонадом. Кроме того, мы устраивали походы в пустыню с ночевкой.
Эту организацию основал двадцатилетний сын знаменитого русского врача Белинна, который лечил египетского короля Фарука I. Доктор Белинн был хорошим специалистом, король очень ему доверял, да и вообще король Фарук любил русских и многим дал египетское гражданство. Например, отоларингологом у короля Фарука работал доктор Волкенштейн, тоже приехавший из России. Этот доктор удалил мне миндалины, чем навсегда избавил от мучительных ангин, которыми я страдал в детстве.
К слову о гражданстве. Большинство беженцев вокруг нас в Египте были обладателями «нансеновских» паспортов[11], то есть apatride[12]. Между тем, мой папа получил гражданство еще в 1924 году, и снова «по знакомству». Среди папиных гостей в отеле был премьер-министр Египта, Мухаммед Тауфик Назим-паша. И папа просто попросил его об одолжении, сказал, что хочет получить египетское подданство. Уж не знаю, чем папа сумел завоевать симпатии премьер-министра, но через два месяца у него был египетский паспорт. Это подданство нам потом в жизни не раз очень помогало, собственно, оно и было нашим единственным подданством, и у меня оно есть до сих пор.
Мы пережили войну без лишений, потому что папа ни на минуту не оставлял свое дело. Даже уехав в Каир, он продолжал заниматься коммерцией, часто ездил в Александрию, где тогда в основном была сосредоточена табачная промышленность. Более того, в войну его бизнес только укрепился. У папы уже установились хорошие контакты с заводами, а на рынке был дефицит табака. Тогда ведь все курили, да и вдобавок война, а значит – армия, ее нужды и потребности обслуживаются в первую очередь. Военных обязательно надо было снабжать сигаретами, табаком для трубки (многие англичане курили трубку).