– Какого еще признания, а покаяния в чем? – удивленно поинтересовался Алёшин.
– В грехах твоих земных и делах мало праведных!
– Разве такое бывает? – не переставал удивляться Илья.
– Бывает, мил-человек, еще как бывает. Вы на острове с чужой бабой тешились, пупсов ей сотворили, – пробасил ангел.
– И что? Причем тут я? У нее мужик был, в НКВД должность немалую занимал.
– Занимал, занимал, теперь в моем хозяйстве свои телеса греет, – перебивая бас, хихикнул тенор, – не знаю, надолго ли его хватит, но старается.
– Она сама ко мне пристала.
– Признайтесь честно, вы ведь не упустили возможность воспользоваться женской слабостью? – задал вопрос белый человек.
– И что из этого? Про подстилку вертухаеву мне мало интереса.
– А вы послушайте, – грохотал бас прямо в лицо Алёшина, – страдалица в муках родила и уже много лет одна двойню растит.
– А соседку свою, солдатку несчастную, любовью уважил? – успел вставить свой вопрос черный человек.
– Было один раз. Но это по любви, думаю, взаимной!
– Тоже на острове? – спросил белый страж.
– О чем это он? У этого парня стезя такая, на островах свою плоть ублажать, – вновь хихикнул человек в черном.
– После чего блудница на свет пупса здоровенького произвела, – невозмутимо закончил человек в белом.
– Ну и что? У Ленки муж с отсидки откинулся. Они сами на радостях в состоянии сгоношить!
– Говорю же тебе! Этому белобрысому пройдохе до твоих похождений интереса совершенно нет, – горячо дышал в ухо тенор, – он не признания, а твоего раскаяния добивается.
– Признайтесь добровольно, с бабами было? – успел вставить вопрос белоголовый.
– Вроде было и что. Бабы замужние. Про детей ничего не знаю. Они не мои.
– В грехах земных, вы, любезный, обязаны чистосердечно сознаться и искренне покаяться! Если желаете в сады райские! – пробасил человек в белом, опередив своего чернобородого приятеля.
– Не юродствуй, друг мой! Поверь на слово, по всему видно это чудо не твой клиент и садов Господних этой заблудшей овце точно не видать! Тем более, его ожидает великое, более глубокое грехопадение, – провизжал черный человек.
– С какой тоски я должен быть чьим-то клиентом, и куда вы оба мне падать прикажете! – из последних сил смастерив капризную гримасу, возмутился Илья.
– У нас непринято встревать, когда взрослые разговаривают. Мы судьбу ведь вашу решаем, – сделал многозначительное замечание богатырю человек в белом.
– Я и не встреваю. Нечего мной зазря понукать.
– Видишь, какой он, этот пришелец, как минимум половину заповедей твоего хозяина меж ног пропустил, а еще сколько впереди затычин будет, ты только представь!
– Если ты, брат, знаешь, что субъект такой греховодник, стало быть, он твой клиент. Забирай его и на этом действо завершим, – перебив коллегу, передернув плечами, назидательным голосом пробасил белый ангел.
– Увы, увы! Огня преисподнего ему также не видать, как и твоих райских кущ. Удовлетворяя плотские вожделения распутных баб, он был лишь достойным держателем ему доверенного инструмента, – пропел тенор в черном. Выждав короткую паузу, обратился к Илье:
– Вот скажи, мил-человек, только откровенно, ты в башке своей бестолковой тех баб возжелал страстно, безмерно, до умопомрачения? Ты их насиловал?
– Вроде нет. Получилось как – то само собой. От удовольствия отказываться – не отказался.
– Тебе удовольствие, а мне безмерная пахота. Попробуй, найди достойных. Это моя забота, ублажать вожделение похотливых самок. Ты всякий раз оказывался под рукой.
– Признаю, злоключения этого чада с островами твоих рук дело, брат. И тут же обратился к Алёшину:
– Допускаю, с женщинами вы поддались искушению этого пройдохи, но как вы смогли голыми руками лишить жизни полтора десятка здоровых сильных мужчин? – полюбопытствовал человек в белом.
– А точно, полтора десятка?
– Точнее не бывает, – пискнула черная тень.
– Я защищался, мне ничего больше не оставалось делать, – не задумываясь, виновато пробубнил Илья, опустив голову в сторону тени, обратив внимание на торчащие из-под черной накидки маленькие ножки.
– Скажи еще, что плыл по течению жизненных обстоятельств, отправил к нам сначала двух, потом одного, а войдя во вкус, – всех остальных, – хихикнул чернобородый собеседник, накидкой прикрывая свои копытца.
– Если так желаешь, бесово отродье, то пусть будет, – пожал плечами Алёшин и, лукаво прищурив глаз, кивнув на ноги собеседника, тут же продолжил, – копытцами по острым камешкам шарахаться не больно? Если что, могу и подковать.
– Премного благодарен, мне и без твоих намерений как-то хорошо и комфортно.
– Как знаешь, – совладав с собой, в ответ улыбнулся Илья, – а то смотри, мне нетрудно и самого антихриста подковать.
– Нет, нет, коллега, скажи на милость, посылать в смертельную атаку солдата без оружия как называть? – пропустив мимо ушей предложение Алёшина, продолжил петь тенором обладатель черной бороды, – молчи, молчи, не пытайся оправдаться.
– Не юродствуй, брат, должны же мы получать жертвоприношения, сам этим пользуешься, – сделал замечание белый ангел.
– Уж сколько веков всяких жертвоприношений во славу твоего хозяина свершилось. Обреченные на вечный покой обычно быстро оказываются здесь на суде праведном. Но такого, чтобы наше чистилище было под завязку забито душами невинно убиенных, – такое впервые.
– Что ни говори, ты, брат, прав, чадо это, конечно, святые заповеди нарушил грубо и намеренно, это, безусловно, грехопадение! – подчеркнул свои выводы белый страж, резко меняя неудобную ему тему.
– Мой патрон такую заблудшую овцу точно не примет. Разве по своей добровольной воле этот бугай отправил в наше чистилище души убиенных? Нет, конечно, нет! Бабы брюхатые его любви неземной, тем более, не в счет.
– Что хочешь предложить, коллега? – пробасил человек в белом.
– Предложений нет. Сам посуди, ворота твоих райских кущ для него замурованы наглухо, совершенно и однозначно. До жаровен преисподних он также не дотягивает, в чистилище мест совершенно нет, я проверил, – назойливо повизжал, бесшумно постукивая копытцами, черный человек.
– По-твоему его надо провожать? – доброжелательным тоном спросил страж.
– Точно так! Пусть уходит, откуда пришел. Я – за и только – за! Меня другие ждать утомились. Всем привет, – пропел тенором черный человек и пропал в туманной дымке.
– Твои доводы, коллега, крыть мне нечем. Я согласен, – в опустевший угол пробасил ангел, продолжая искоса недоверчиво осматривать Алёшина.
– Разъясни этому сопляку, что к чему и отправляй назад, пусть другим головы морочит, – в ответ раздался из тумана протяжный прощальный визг.
– Вы всё слышали, добрый человек! Возвращайтесь назад. Мы прощаем вам ваши неугодные Господу деяния. Отпускаем вам грехи ваши! Живите жизнью праведной и с миром. Не забывайте хотя бы изредка исповедоваться. Будьте благоразумным и врата райские для вас непременно откроются. Надеюсь, вы с моим коллегой никогда больше не увидитесь, – пробасил ангел и холодной ладонью толкнул Илью в лоб.
На шаг отступив, Алёешин вскрикнул от пронзившей обнаженную ступню острой боли. Великан нагнулся, поднимая с камней высохшую черную розу с острыми шипами на стебле.
– О Sancta rosa1, я тебя нашел! – радостно молящим возгласом вскрикнул собеседник, протягивая к увядшему цветку свои холеные руки с длинными белыми пальцами. Получив от Алёшина цветок, он еще какое-то время продолжил бубнить на латыни молитву.
– Сухостой-то откуда разбросан тут? – сорвался с губ Ильи вопрос.
– Этот, как вы выразились, сухостой не каждому в руки дается! Вы избранный среди многих вам равных!
– Что еще за чушь несешь? Какой избранный, кому равный? От цветка остался лишь стебель! – недовольно буркнул Алёшин, пытаясь утихомирить боль в ступне.
– Вы видите лишь увядшую оболочку, а внутреннее его содержание благоухает, но, к сожалению, оно пока вам недоступно! Тепло вашего тела разогрело его!
– Скажи – моя пролитая кровь! Мне-то чего из того?
– Эта Sancta rosa есть ключ к управлению миром! Им, как и Граалем, стремились многие владеть, но не всякому он дается! – вожделенно прижимая к груди оживающий цветок, задумчиво произнес белый человек, – молитесь чаще, несите Его в душе!
– Еще чего придумал! Никого носить не собираюсь! Самому бы не пропасть, а еще с цветком возиться!
– Я говорю о другом. Sancta rosa не только символ, – принялся разъяснять пространно собеседник. Неожиданно Алёшин перебил его, мурлыкая в усы излюбленную песенку блатных сидельцев ГУЛАГа:
– Я помню розу, она цвела…
– И яркой свежестью была полна, – осекшись и меняя тему, подхватил мотив человек в белом.
– Чё, мотивчик знаком? Знаешь, я в наполеоны не стремлюсь и мне твоя байка про сухостойный цветок ни к чему, – равнодушно заметил Илья.
– Как знаете. Это ваш выбор, но помните, вы – избранный! – и, как бы спохватившись, продолжил, – вас я больше не задерживаю.
Он резко отвернулся, задев Алёшина своим большим расправленным крылом. Илья повалился навзничь, но, оступившись, соскользнул со скалы и полетел в пропасть, то медленно кружась, то под воздействием встречных воздушных потоков кувыркаясь, постепенно проваливаясь во тьму. Чем темнее становилось вокруг, тем медленнее кружился и летящий боец переменного состава второго отделения второй роты 4-го отдельного дисциплинарного батальона 14-й армии Карельского фронта. Он парил в темноте, в полной тишине, не чувствуя своего тела, пока ударивший в глаза яркий, но уже не белый свет не вернул мужчину в сознание.
Без вести покинутый
Илья вынырнул из забытья. Невыносимо желтый свет лампы, выглядывающей из-под висевшего под низким потолком металлического кожуха в форме причудливо рваного абажура, ярким лучом в глаза рвал в клочья истерзанные нервы. Где-то между бровями назойливо ползала и противно жужжала большая черная муха. Она то спускалась на нос, то лезла в ухо, то ковыляла по заросшим густой щетиной щекам. Ощущение свободного полета не покидало богатыря. Все кругом продолжало тихо вращаться, а в глазах летали непонятно откуда взявшиеся яркие мелкие звездочки, темные ворсинки, черные точки. Не чувствуя опоры, лежа на спине, солдат плавно кружился со всем тем, что мог охватить его взгляд. Кружение затуманенного потолочного настила с лампочкой посередине сопровождалось звенящим шумом в коротко стриженной голове. Звон в ушах то утихал, улетая далеко внутрь тела от затылка куда-то в спину, то вдруг возвращался, заглушая жужжание мухи, становясь еще более назойливым и громким. Заложенные уши ничего кроме звона не слышали. С возвращением сознания Илья почувствовал, насколько сильно затекла спина и онемели руки. Крепко по рукам и ногам стянутое альпинистским репшнуром тело от боли ныло до колючих мурашек. Связанные веревкой ноги отекли и гудели, как после тяжелой рабочей смены в траншее канала. «Привидится же такое! Вроде жив. Где я есть, а где раньше был? Вроде ангела видел… башка болит… блондина видел, точно… тело ноет… чертяга тоже был. Он уже здесь, жужжит надоедливая скотина, Илюха, соберися, ты же жив пока. Остальное все пройдет», – еле шевелились в контуженой голове военнопленного первые после возвращения из небытия неуверенные мысли.
По рукам и ногам веревками связанный боец Красной армии осторожно попытался осмотреться, силой воли пытаясь остановить медленное вращение стен и все его окружающее, при этом пытаясь сдуть с себя ползающую по щекам и носу чертовски надоевшую большую черную муху. «Эти твари не ошибаются… давно не мылся… Вонючий! Может поганец чертяга совсем не привиделся, а все же настоящий и взаправду продолжает доставать», – думал Илья, всматриваясь в крутящийся абажур. По мере окончательного пробуждения Алёшин заметил, что с низкого потолка свисает уже не такая яркая, как прежде, а скорее тускло светящаяся электрическая лампочка. Свет большей частью падал на небольшой складной стол, за которым на деревянных табуретах, как маятники, покачивались четверо солдат в форме немецких егерей. Они о чем-то активно переговаривались.
Повернув голову, Илья заметил слева от входной двери аккуратно уложенное обмундирование. С правой стороны топилась небольшая металлическая печь. Превозмогая головную боль, Илья медленно провел глазами по обшитой строганной доской стене жарко натопленного помещения. «Речь знакомая… не наша… черт меня возьми, точно колбасники… попался… здец, кажется, подкрался…», – первая осознанная мысль успокаивающе обволокла разрываемую от боли голову, притормаживая круговерть. Прогоняя дурное предчувствие, Алёшин медленно прикрыл веки. «Проклятая муха, достала-таки. Видимо, точно черт принялся и здесь меня охаживать. Быстро же он примчался! Илюха, не ныть, ты пока жив. Рая точно тебе не видать и до сковороды далеко, вот тебе и избранный. Слава Богу, выжил… земельку еще потопчешь… Ты же видел свою кожу. Магда говорила, что-то о какой-то дружеской поддержке, но то про сон, а тут реально кожу гладил», – как мантру мысленно повторял штрафник, продолжая заговаривать звенящий шум в ушах и пронзительную головную боль. После непродолжительной, но изнурительной борьбы с недомоганием и накатившей жаждой военнопленный вновь устало открыл глаза. Его темно-русые брови болезненно изогнулись в ломаную дугу: «жарко… у них хата такая? На одного меня охранников не много ли… хорошо сидят…», – пленный красноармеец попытался осторожно пошевелить связанным телом, складная финская кровать предательски скрипнула. На слабый стон пружин никто из присутствующих не обратил внимания: «душно… муха смерть, как надоела… пить охота, эти сидят себе в тепле под абажуром. В наших халупах даже окон нет. Вместо дверей щели, в кои лишь ползком можно залезть», – накатывало недовольство в голове пленника, прочь выдавливая ноющую боль.
Как бы услышав кричащую мысль Алёшина, один из сидящих за столом егерей поднялся, подошел к двери, взял трубку висящего рядом с выходом телефона, что-то тихо произнес. Илья напряг слух. Сквозь неутихающий шум в ушах он услышал отрывистую фразу с малолетства знакомой речи: – «gut, ich gehöreche!»2. Связанному поверх ватника веревками штрафнику лежать становилось все неудобнее, пот ручьями заливал лицо, проникал в глаза, ноздри, сползал за уши. «Точно немчура. Доложил уже. Башка гудит. Слышь, чертяга, свали, а? Пожаркело, однако, сил нет! Что им надо от меня? Хорошо устроились. Фрицы в этих каменных хоромах верняк вшей не кормят», – постоянно одна за другой свербили многочисленные мысли, – отлить бы… потом пусть грохают или творят что хотят! Нос почесать бы… счас чихну. Верняк не следует казать, что и я знаю, как по их гавкают».
Под неутихающую боль, тяжесть неизбежных догадок и сомнений Илья громко чихнул, освобождая свой похожий на большую примятую картофелину нос, после чего вновь облегченно, но ненадолго прикрыл глаза. «Чертяга, урод, свали! Услышал меня… Спасибо, ты мне не друг, без тебя тошно… Обойдусь без услуг. Поищи кого другого…», – тихо пробормотал Илья. Копаясь в своих переживаниях от привидевшегося видения, он не заметил, как в дверь вошли два офицера:
– Aufstehen Stillgetaden!3, – раздалась громкая команда, сидевшие за столом воины подскочили с мест, в приветствии вытянули правые руки. Один из вошедших офицеров доброжелательно махнул перчаткой, военные сели на свои места, словно ничего не произошло. Старший по званию, чуть выше среднего роста худощавый офицер, взял табурет и подсел ближе к кровати, на которой лежал Алёшин. Скороговоркой выпалил что-то, что пленный не успел расслышать и разобрать. Двое солдат встали из-за стола, словно замотанную веревками мумию переместили Илью из лежащего состояния в сидячее положение.