«Это временно», – сказала себе Вероника.
Если верить Вал, феникс привязывается к человеку, еще находясь в яйце, вот почему нужно держаться поближе к нему, пока он не вылупится. Каждый феникс выбирал себе наездника, еще не придя в этот мир, образуя магическую связь прежде телесной. И вот первый феникс почему-то выбрал Веронику.
Размяв в руках кусочек воска, Вероника принялась втирать его в волосы. Привычные движения помогли немного унять угрызения совести.
Вал простит ее. Всегда прощает. Скоро вылупится второй птенец, и все снова станет хорошо. Сестры вместе вырастят фениксов, станут наездницами, совсем как родители… и бабушка. От этой мысли у Вероники внутри потеплело.
На фениксах они с Вал запросто пересекут всю империю. Сперва им, конечно, придется скрываться, но со временем они отыщут и других, подобных им, – фаниксэров. Не все попали в лапы империи. Некогда их были сотни – и сотни будут снова. Вместе наездники станут сильнее – настолько, что помогут другим, и больше не придется жить в страхе.
В следующий раз, если кто-то придет на порог дома Вероники и Вал, чтобы забрать их близких, Вероника даст отпор. То, что случилось с бабушкой, не повторится ни с кем из дорогих ей людей.
Вероника закрепила косицу шнурком, потом аккуратно вплела в волосы кусок скорлупы. Посмотрела на него, потом на клевавшего пол феникса. Да не просто феникса, а ее феникса.
Улыбнувшись, Вероника взяла птенца на ладонь и вернулась к Вал. Феникс дарил необыкновенный покой: Вероника ощутила, как спокойствие накрывает ее теплым покрывалом, и погрузилась в сон.
Она сидела в залитой солнечным светом палате: роскошные ковры, резная деревянная мебель, свитки в нишах на стенах. Библиотека. Вероника ни разу не видела библиотеки, да и просто столь прекрасно обставленной комнаты. Однако во сне сразу поняла, где оказалась. До́ма.
На другом конце комнаты она заметила девочку. Кто она, Вероника не знала, но встречала в снах и прежде. В темных волосах у нее были бусины тонкой работы и сверкающие каменья; сидя за разделяющим ее и Веронику столом, она сосредоточенно хмурилась над свитком и шевелила губами.
Вероника во сне любила ее – в груди у нее разливалось теплое чувство; где-то в глубине, в неком колодце чувств, пусть и не ее собственном, просыпались беззаботное настроение и нежность. Вероника проживала чужую жизнь, в чужом теле.
– Что такое «феново»? – раздраженно спросила девочка. – Почти похоже на «феникс», только окончание другое.
– Не забывай корневые слова, – неожиданно для себя произнесла Вероника. Голос явно был женский, и в нем едва угадывались нотки упрека. – Если первая половина слова похожа на «феникс», на что похожа вторая?
Девочка немного помолчала, закусив нижнюю губу.
– Ово… ово… яйцо[1]! – прошептала она, победно просияв. – Получается… яйцо феникса?
Вероника кивнула. Во сне она радовалась успеху девочки.
– Они – большая редкость, и птенца вывести трудно. Фениксы символизируют жизнь, но еще и смерть, это круг. Вот почему они перерождаются… Смерть дарует им жизнь. Если яйцо не пестовать бережно, в огне на костях мертвых, птенец возьмет жизнь из другого места. Даже, если придется, у родных братьев и сестер.
– Они убивают друг друга? – спросила девочка. – Родных?
Выражение победы на лице сменилось тревогой. В комнате как будто стало холоднее.
Вероника пожала плечами. Впрочем, у нее было ощущение, что разговор – не просто о фениксах.
– Они ищут равновесия за счет друг друга. Смерть в обмен на жизнь, ксе кси, – объяснила Вероника.
«Ксе кси» – выражение на пирейском, увещевание, «милый», «дорогой». Услышав его, Вероника подумала, что они с девочкой, наверное, родственницы. Сестры.
В коридоре послышались шаги, и девочки обернулись к двери. Пора им было расставаться…
Сон рассеялся, и Вероника проснулась – в темной холодной хижине. Желудок скрутило от ужаса.
Видения преследовали ее всю жизнь. Вал говорила, что это – из-за дара тенемагии, и потому Веронике надлежит ограждать разум, даже во сне. В воздухе, подобно семенам одуванчиков, витают людские мысли и эмоции, они словно ждут, когда им откроется неосмотрительный разум, как у Вероники, или когда их поймает ум более острый, как у Вал. Веронике трудно было запирать сознание по ночам, и в ее голове эти перелетные мысли и чувства обретали форму странных снов.
Хуже приходилось в Аура-Нове, посреди толпы. В горах, где рядом была только Вал, стало спокойнее, но сестра предупреждала, что ум – как разветвленная пещера, и мысли годами задерживаются в темных глубинах, чтобы всплыть на поверхность позднее. Должно быть, поэтому Веронике постоянно снились одни и те же люди. Они как будто пробурили себе путь в ее сознание и отказывались уходить.
А сегодняшний сон, откуда бы ни взялся, напугал ее до самой глубины души.
Вал часто напоминала о равновесии. Феникс из ничего не рождается: он либо умирает, обращаясь в пепел, чтобы потом возродиться, либо, птенцом в яйце, должен покоиться в пепле из костей других существ. На воле самки умирали, давая жизнь потомству, высиживая по одному яйцу за раз. Жечь кости людей и животных, чтобы добиться тех же условий, додумались первые анимаги – на вершине Пирмонта. Фениксы стали жить дольше и расплодились как никогда.
Когда Вероника спросила, что станет, если жечь не кости, а просто дрова, Вал ответила просто:
– Птенцы умрут.
Внезапно Вероника поняла, отчего до сих пор не вылупился второй феникс. Хуже того, знала это и Вал. Костей собрали слишком мало, и питомцу Вероники пришлось искать для себя другой источник жизни… тянуть силы из второго яйца.
Встревоженная, Вероника приподнялась на тюфяке и увидела сестру: Вал стояла над ней, держа в руке топор. При виде оружия Вероника вспомнила, как они покидали пределы империи: под покровом ночи, в крытой повозке. Остановились в приграничной корчме: сестрам пришлось спать в дровяном сарае. Когда к ним ввалился пьяный селянин, Вал схватила топор и приготовилась обороняться.
Пьянчужка попятился, ощупью отыскав дверь, но Вал все же последовала за ним.
Когда она наконец вернулась, Вероника даже в темноте разглядела, как сестра вытирает топор о висящий на гвозде фартук. Наутро и фартук и топор исчезли, и Вероника даже решила было, что ей все привиделось – если бы не новенький карманный нож у Вал да пригоршня монет, которых еще вчера не было. Вал купила горячей еды на завтрак, а ножиком они вырезали себе деревянные бусины из настоящего пирейского дерева.
Вероника невольно задумалась, о чем же те бусины напоминают на самом деле.
Топор в руках Вал больше походил на тесак, поблескивавшее в темноте лезвие было, без сомнения, острым. Очаг погас, и в комнате воцарился холодный серый мрак – такой же холодный и серый, как второе яйцо в углях. Не успела Вероника ничего сказать или сообразить, как Вал отвернулась и ударом топорика расколола яйцо надвое.
Вероника судорожно втянула воздух: скорлупа с хрустом раскололась, – а феникс удивленно вскинул голову.
Вероника невольно выглянула из-за ноги Вал. Она сама не знала, что ожидает увидеть – мертвого птенчика? – но внутри яйцо оказалось столь же плотным и серым, как расколотый камень. Так, может, камнем оно и было?
Вал обернулась и мотнула головой в сторону феникса. Прямо смотреть на птицу она избегала.
– Нареки его.
– Это она, – поправила ее Вероника. О том, что птица – самка, подсказало чутье.
Феникс тихонько защебетал, и в голову хлынул целый поток мыслей и образов. За ночь его разум окреп и повзрослел раз в десять – благодаря магическим узам. Птенец еще не научился мыслить четко, как тот же человек, но уже и не реагировал на все подряд, как животные. И хотя узами анимаги соединялись только с фениксами, разум животных, с которыми им приходилось общаться часто, они тоже меняли. Лошади и рабочий скот часто становились смышленее – в человеческом понимании, – и дрессировать их оказывалось проще.
– Неудивительно, – сказала Вал. – Самки тяготеют к женскому духу, и наоборот. Пол фениксы выбирают еще внутри яйца, если знают, с кем соединятся.
Вероника кивнула, поглаживая феникса по пушистой головке большим пальцем.
– Пожалуй, я назову ее Ксепира.
Вал прищурилась. Она пристально посмотрела на сестру, потом скрестила руки на груди и задумчиво уставилась в потолок.
– На пирейском «пир» значит огонь или пламя. А вместе с «ксе»…
– Милое пламя, – подсказала Вероника, поглаживая сонного питомца по шелковистым перьям.
– Или Пламенная Сестра, – уточнила Вал. Приставка могла означать как брата, так и сестру, смотря какое имя – женское или мужское. Вал обучила Веронику и чтению, и письму, а еще – науке о звездах, временах года и истории.
Вероника всем в своей жизни была обязана сестре.
Она затаила дыхание, боясь, что Вал разозлится – еще бы, в их семью вторглись, и новичок грозит ее вытеснить.
Наконец Вал вынесла вердикт:
– Имя, достойное пирейской королевы.
Ее глаза блестели, как будто она произносила высочайшую похвалу.
Вероника ощутила гордость – угодила сестре! – и в то же время испугалась, что слова Вал окажутся пророческими, что ее саму и ее питомца ждет судьба пирейских королев: пламя, слава… и смерть.
Может, анимаги в долине и за ее пределами возрадуются, снова увидев в небе огненные следы феникса, но возвращения наездников желают не все.
Глава 3
Сэв
В Пире смерти радовались не меньше, чем жизни. Лишь конец приводит к началу – такой урок преподнесли людям фениксы, и такой же урок преподнесла мне жизнь.
Сэв смотрел под ноги.
Такой он выработал прием выживания, защитный механизм, а еще – способ не вступить в дымящуюся кучку помета.
На службе Золотой империи прошло полгода, а Сэв так и не свыкся с новой жизнью солдата. В конце концов, не он выбрал этот путь, и ему претило стоять в одном ряду со сбродом: воришками, убийцами и детьми бедняков, у которых тоже не было выбора.
Все они напоминали ему, кто он сам: голодранец, воришка, убийца.
Правда, еще меньше ему нравилось соседство с повинниками. Оно напоминало Сэву не о худшей половине его сути, но о лучшей – той, которую он поклялся забыть. Той, которую пришлось задушить и унять до едва тлеющего фитилька. Сэв, может, и анимаг, как те же рабы, но жить, как они, – остаток жизни горбатиться на империю без оплаты – он отнюдь не собирался.
А еще он не обязан подыхать, как они, – бросая близких. Как когда-то его бросили родители.
Никто, разумеется, от Сэва не зависел, об этом он позаботился. В детстве, когда привычный мир рухнул, так было проще: не любить никого и никому не позволять любить себя. Меньше забот. Не сегодня – завтра Сэв сгинет, и ни одна душа не заплачет о нем.
Порой, однако, он забывал, почему эта идея показалась ему в свое время годной.
Сэв продолжал брести, но тут колонна замедлилась. Он украдкой поднял взгляд. Его подразделение – десяток солдат и дюжина рабов – сопровождали тридцать лам, которых купили у заводчика на задворках низовий Пирмонта, горы, приютившей поселения Пиры.
Оказаться так близко и так далеко от дома… В груди защемило. Сэв только и ждал подходящего случая, чтобы покинуть империю, но не думал, что вернется вот так – в рядах ненавистной армии.
Это ведь усилиями империи Пира превратилась в страну-отщепенца, населенную изгоями. Их борьба за независимость унесла тысячи жизней – жизней наездников, овеянных пламенной славой. Жизни Авалькиры Эшфайр, так и не ставшей их королевой, и бросившей ей вызов сестры.
Жизни матери и отца самого Сэва.
Нынче же Пира слыла домом для изгнанников и тех, кто воевал с империей. Или же анимагов, не желающих вставать на учет и мечтающих без опаски использовать дар. Сюда не назначали губернаторов, здесь не действовали законы империи и ни с кого не взимали налогов, здесь даже не стоял гарнизон. Разбойничьи отряды у границы – дело обычное, и, собственно, поэтому Сэва и его сослуживцев обрядили в рванье и разномастную броню. Чтобы не выделялись.
Основная часть войска стояла лагерем на приличном удалении от Паломничьего тракта, главной артерии Пиры. Отряду Сэва поручили обменять повозки – бесполезные на крутых козьих тропах, которыми предстояло идти, – на крепких лам, послушных и спокойных вьючных животных. Вот если бы они гадили меньше. В лагерь надлежало вернуться засветло, и отряд едва успевал.
Так чего же все встали?
Вытянув шею, Сэв шагнул вперед… прямо в теплое скользкое дерьмо.
– Тэйке, – пробурчал он. Если кто и подбросит тебе под ноги кучку помета, так это проказливый бог-оборотень.
Кучка с чавканьем выпустила ботинок Сэва. Тут он поймал на себе взгляд шедшего рядом повинника: тот нахмурился, наблюдая за неудачей Сэва. Он, казалось, следил за Сэвом, потому Сэв и запомнил его. И почему-то повинник всегда оказывался рядом, стоило Сэву угодить в неловкое положение, то есть часто. Раб вроде приходился Сэву ровесником; высокий, широкоплечий; кожа – смугло-золотистая, черные волосы коротко стрижены. На шее – рабская цепь с простенькой табличкой, на которой значились имя, преступление и срок наказания.
Лицо раба выражало скорее любопытство, не враждебность, словно Сэв – некая интересная загадка. Правда, стоило обернуться, и повинник напрягся.
Ненависть к анимагам среди солдат – дело обычное, корнями она уходила во времена Войны крови. Истоки брала в рядах командования – среди офицеров, годами воевавших с наездниками и получивших на память жуткие раны и ожоги, – и спускалась к нижним чинам. Многие из молодых солдат в ту войну осиротели или росли, слушая, как родители с презрением говорят о повстанцах-анимагах и пирейских отступниках. Правды в этих рассказах было мало: не все анимаги происходили из Пиры, равно как не все пирейцы владели анимагией. Однако после войны, когда волшбу объявили вне закона и жизни анимагов оказались под угрозой, многие предпочли бежать в Пиру.
Почти все солдаты ненавидели анимагов, вовсю злоупотребляя положением, ни во что их не ставя. Обращаясь как с преступниками. Да они и были вне закона, и чем бы ни провинились – служили в Войну крови Авалькире Эшфайр, не встали на учет или тайно применяли магию, – в империи их преследовали и либо загоняли пошлинами в бедность, либо, если им нечем было платить, отправляли отбывать повинность на службе империи. Половина солдат когда-то преступили закон, но им все простили. Как Сэву, например.
Анимаги отвечали взаимной ненавистью. Их заклеймили предателями – даже тех, кто не поддержал восстание Авалькиры Эшфайр, – и они страдали под игом империи.
Сэв же застрял где-то посередине: вроде и солдат, но и от повинников почти не отличался.
С другой стороны, его родители были наездниками, и в его жилах текла магическая кровь. Тирания империи заставила скрыть дар, а по ночам ему виделось в кошмарах, как в армии раскрывают его секрет.
Солдаты не знали, что Сэв – анимаг, нашедший способ выжить.
Пусть все так и остается.
Если выяснится, что Сэв – анимаг, то носить ему цепь. А если прибавить к этому преступное прошлое, пожизненный срок обеспечен.
С другой стороны, он в армии, хотя ненавидел и боялся солдат, сколько себя помнил. Наездники отняли у него родителей, разрушили его жизнь и оставили сиротой на улицах Аура-Новы. Их он тоже ненавидел.
Сэв был без роду и племени. Словно овца без стада.
Поглядев на ботинок, Сэв одарил повинника невеселой улыбкой и стал оттирать подошву о ближайший пятачок травы. Повинник покачал головой и отвернулся. Избавиться от помета никак не получалось. Повинник снова повернулся к Сэву и раздраженно похлопал себя по поясу. Озадаченно нахмурившись, Сэв уставился на пустой пояс осужденного, и тут до него дошло, что повинник указывает ему на его собственный ремень. На подвешенный к нему мех с водой – самое то, чтобы смыть дерьмо. Зардевшись, Сэв кивнул в знак благодарности и, вынув пробку, быстренько полил себе на ногу.