(Убегает. ЛЕВ бросается за ней, передумывает, идет к письменному столу, достает из ящиков дневники).
ГРИФИНЯ. Тебе так хотелось затащить меня в постель, что ты едва выдержал неделю между предложением руки и свадьбой. Если бы я позволила, ты бы овладел мною на этом диване.
ТОЛСТОЙ. И что? Диван был очень удобным.
(СОНЯ возвращается, определенно разочарованная тем, что ЛЕВ не бросился в погоню, садится на диван).
ГРАФИНЯ. А потом, когда мы наконец-то пережили крики и заламывание рук Лизы и маменьки, и я думала, что начинается наша счастливая совместная жизнь, ты дал мне свои дневники, чтобы я их прочитала.
СОНЯ. Что ты делаешь, Лев? Что это у тебя?
ЛЕВ (сгибается под тяжестью дневников). Соня, я считаю, что мы должны говорить друг дружке только правду, если хотим жить вместе долго и счастливо.
СОНЯ. Конечно, Лев. Я с тобой полностью согласна.
ЛЕВ. У нас не должно быть никаких секретов. Поэтому я хочу, чтобы ты прочитала мои дневники. (Вываливает груду ей на колени).
СОНЯ. Твои дневники?
ЛЕВ. Для того, чтобы знать, какой я сейчас, ты должна понимать, каким я был.
СОНЯ. Ох, Лев, для меня это так много значит. Ты доверяешь мне свои сокровенные мысли и мечты. Я прочитаю все с величайшей радостью и благоговением, обещаю тебе. Открывает один дневник и начинает листать.
ГРАФИНЯ. Все человеческие взаимоотношения с самого начала несут в себе зернышко неизбежного конца. Зернышко нашего уничтожения мы посадили этими дневниками.
СОНЯ (читает). Сегодня работал над романом, изучал татарский язык, поупражнялся в джигитовке, проиграл в карты восемьсот рублей, потом поехал в Пятигорск и переспал с крестьянкой. Блондинкой с большой красивой грудью и зелеными глазами.
ТОЛСТОЙ. Не может быть настоящей любви без абсолютной честности.
СОНЯ (читает). Вчера вновь побывал в борделе Севастополя. Рыжеволосая девица с мощными бедрами и остроконечными сосками, которые мне так нравилось сосать. Сегодня совокуплялся с двумя украинками-сестрами на сеновале. У одной были на удивление густые лобковые волосы.
ТОЛСТОЙ. Именно правда освобождает нас и дарует двум человеческим существам возможность любить.
СОНЯ (читает). Думаю, опять подхватил триппер. В борделе в Казани, от косоглазой румынки, которая скакала, как норовистая кобыла.
ГРАФИНЯ. Как ты мог дать мне эти дневники? Как мог это сделать?
ТОЛСТОЙ. Тебе предстояло стать моей женой.
ГРАФИНЯ. Тебе было за тридцать. Мне – восемнадцать. Я была невинна, как котенок. Ты попросил моей руки, а через три дня передал мне толстую стопку своих дневников, в которых в мельчайших подробностях расписывал свои совокупления с крестьянками в стогах сена, визиты в бордели и венерические заболевания, ожидая, что это поможет нам в нашей совместной жизни?
ТОЛСТОЙ. Я думал, если ты будешь знать обо мне все, в долгосрочной перспективе это самое лучшее.
ГРАФИНЯ. Что ж, теперь мы в конце долгого пути, по-прежнему вместе и впереди маячит финишная черта. Ты по-прежнему думаешь, что это было самое лучшее? Ты по-прежнему думаешь, что самое лучшее – это позволить невинной девушке прочитать про твои совокупления с косоглазой румынкой, которая скакала, как норовистая кобыла.
ТОЛСТОЙ. Секреты отравляют любовь.
ГРАФИНЯ. А правда ее убивает.
ЛЕВ. Я надеюсь, Соня, мои дневники не слишком шокировали тебя.
СОНЯ. Что ж, я полагаю… Я полагаю, молодые мужчины ходят в такие места. И делают такое. До свадьбы. Я полагаю, что понимаю это, а если не могу понять, по меньшей мере, ценю твою честность.
ЛЕВ. Спасибо, Соня. Для меня это так много значит.
СОНЯ. Но эта крестьянка. Аксинья. Ты исписал сотни страниц о ней, о ее груди, бедрах, ягодицах, о звуках, которые она издает, когда ты… занимаешься с ней этим делом, о ребенке, которого ты зачал…
ЛЕВ. Я полагал бесчестным скрывать такое от моей жены, учитывая, что девушка по-прежнему работает в доме.
СОНЯ. Она по-прежнему работает в твоем доме?
ЛЕВ. Конечно. А где еще ей быть?
СОНЯ. Ты ожидаешь, что я буду жить в одном доме с этой женщиной?
ЛЕВ. Кем я буду выглядеть, если выгоню ее?
СОНЯ. Кем выглядит тот, кто все время прелюбодействует в борделях, а в коровнике заваливает на сено молочниц?
ЛЕВ. Человеком со множеством недостатков, который хочет стать честным и порядочным и быть верным и любящим мужем.
СОНЯ. Я не буду жить в одном доме с этой шлюхой.
ЛЕВ. Она не шлюха, она обычная крестьянка. Вина целиком моя. В этих вопросах мы должны научиться вести себя по-христиански.
СОНЯ. Именно так я себя и веду. Мне хочется распять эту суку.
(Убегает. Дневники летят во все стороны. ЛЕВ стоит, глядя ей вслед, потом опускается на колени, собирает дневники, кладет обратно на стол).
ТОЛСТОЙ. И все-таки, даже шокированная, ты вышла за меня.
ГРАФИНЯ. Я так тебя любила, что ничего не могла с собой поделать. И как ты заставил меня за это страдать! Все верят, что ты – святой. Никто не видит, как ты жесток.
ТОЛСТОЙ. Я жесток, потому что сказал правду своей жене?
ГРАФИНЯ. Ты сказал мне правду, чтобы потрафить своему тщеславию. Ты хотел посмотреть на мои страдания. А потом, как раз перед отъездом в Ясную Поляну, ты возгордился до такой степени, что счел возможным упомянуть о своих сомнениях, мол, правильно ли поступил, женившись на мне.
ЛИЗА (тащит тяжелый чемодан). И не уговаривай, Соня, не пойду я на твою глупую свадьбу. И где, черт побери, слуги? Не моя это работа, таскать твои чертовы чемоданы. Что у тебя в этом? Орудийные ядра? (Поворачивается и видит ЛЬВА). А-А-А-А-А!
СОНЯ (входит). Лиза, чего ты… (ЛИЗА указывает на ЛЬВА. СОНЯ смотрит на него и кричит). А-А-А-А-А!
ЛИЗА. Что ты здесь делаешь? Пришел, чтобы мучить меня? Чудовище! Чудовище! Сейчас меня опять вырвет! (Убегает).
СОНЯ. Лев, ты не должен видеть меня в день свадьбы.
ЛЕВ. Ничего не смог с собой поделать. Должен был увидеть.
СОНЯ. После свадьбы ты будешь видеть меня каждый день до конца своей жизни.
ЛЕВ. Именно это меня и тревожит.
СОНЯ. Не поняла.
ЛЕВ. Соня. Я засомневался.
СОНЯ. Засомневался? Ты засомневался? Засомневался в том, что любишь меня?
ЛЕВ. Нет. В том, что ты любишь меня.
СОНЯ. Ты сомневаешься, что я тебя люблю? Я прочитала эти отвратительные дневники и по-прежнему хочу выйти за тебя, а ты сомневаешься, что я тебя люблю?
ЛЕВ. Говоришь ты не как влюбленная женщина. Голос твой полон негодования.
СОНЯ (садится на чемодан, обхватывает голову руками). Конечно, меня переполняет негодование. Тебе повезло. Я уже запаковала папенькины дуэльные пистолеты, а не то пристрелила бы тебя в коридоре.
ЛЕВ. Ты слышишь себя? Слышишь ненависть в своем голосе? Не предвещает это счастливой семейной жизни.
СОНЯ. Послушай, Лев. Я тебя люблю. Никто мне не нужен, кроме тебя. Но ты должен поставить меня выше свои страхов и сомнений, своих шлюх и всего остального. Ты понимаешь? Ты должен выбрать, и должен выбрать прямо сейчас, потому что выбор этот на всю жизнь. Так хочешь ты меня или нет?
ЛЕВ. Не думаю, что я смогу жить без тебя. Без тебя я сойду с ума.
СОНЯ. Прекрасно. Увидимся на свадьбе. (Встает и утаскивает чемодан).
ГРАФИНЯ. Ты сказал, что сойдешь без меня с ума.
ТОЛСТОЙ. В итоге мы поженились, и с ума сошла ты.
ГРАФИНЯ. Ты сведешь с ума и фонарный столб. Когда ты не появился вовремя на свадьбе, я решила, что ты в очередной раз передумал и сбежал во Францию.
ЛЕВ. Я не мог найти рубашку. Борис, где мои рубашки? Все мои чистые рубашки запаковали в чемоданы. Разве я могу жениться в грязной, воняющей рубашке. (Убегает на поиски рубашки).
ТОЛСТОЙ. Следовало мне сбежать. Я почти что сбежал. Когда подошел к двери церкви, услышал за ней стоны и рыдания и подумал, что по ошибке попал на похороны. Твои родственники вели себя так, будто тебя отправляли на казнь. На самом деле на казнь отправляли меня.
ГРАФИНЯ. А потом ты привез меня в этот Богом забытое место.
ТОЛСТОЙ. Ты полюбила этот дом.
ГРАФИНЯ. Я научилась любить то, что от него осталось после того, как из него вынесли все лучшее, чтобы расплатиться по твоим карточным долгам. Приехав туда, я нашла лес сорняков и лабиринт маленьких, сырых комнат. Слуги спали в коридорах. Ты так любил крестьян, что даже не удосужился обустроить им спальни.
ТОЛСТОЙ. Я не знал, что им требовались спальни.
ГРАФИНЯ. Ты думал, им нравится спать на полу. И все было такое грязное. Везде земля. И миллионы мышей. Всю ночь я слышала, как они шуршат в стенах, а мышеловки хлопали по всему дому. Привезти меня в такое место, а потом, в нашу брачную ночь, ожидать, что я разденусь догола и позволю тебе скакать на мне, как обезумевшему бабуину. Кошмар, да и только.
ТОЛСТОЙ. Не помню я никакого кошмара.
ЛЕВ (появляется на сцене, идет к кровати, садится). Соня? Что не так? Иди в постель.
СОНЯ (за сценой). Не хочу спать.
ЛЕВ. Не будем мы спать. Соня? Выйдешь ты, наконец, оттуда?
СОНЯ (появляется, очень нервничает). Но ко мне не приближайся.
ЛЕВ. Бояться тебе нечего.
СОНЯ. Я и не боюсь. Я в ужасе.
ЛЕВ. Это же самое естественное, что только может быть на свете. Физическое проявление любви, которую мы чувствуем друг к дружке. Ты же чувствуешь, так?
СОНЯ. Проблема не в том, что я не чувствую, наоборот, чувствую слишком сильно. И я тревожусь. Если подойду слишком близко к тебе, если решусь на физический контакт, если предстану перед тобой обнаженной, произойдет что-то вроде эмоционального поглощения, ты пожрешь меня, или моя любовь к тебе пожрет меня, и отдавшись тебе, я потеряю тебя навсегда.
ЛЕВ. Как ты можешь меня потерять?
СОНЯ. В страсти человек пропадает. Становится кем-то еще.
ЛЕВ. Что ты знаешь о страсти?
СОНЯ. Я много знаю о страсти, потому что я прочитала твои дневники, и потому что столь долго отчаянно и безнадежно любила тебя, ощущая себя такой несчастной, и потому что так злилась на тебя, и так надеялась, и испытывала такой страх. Боялась, что познав меня в моей наготе, ты уже никогда не будешь любить меня, как, по твоему разумению, любишь теперь. Именно это я почерпнула из твоих дневников. На сексе любовь заканчивается.
ЛЕВ. Любовь не заканчивается никогда.
СОНЯ. Вот это как раз чушь. Любовь всегда заканчивается. Смерть ставит последнюю точку.
ЛЕВ. Нет, если верить в жизнь после смерти.
СОНЯ. Ты в это веришь?
ЛЕВ. Я верю, что вечность внутри каждого.
СОНЯ. Тогда Бог внутри меня, и если Бог – это любовь, и Бог внутри меня, Он умрет вместе со мной, и умрет любовь. Это ужасно, любить смертное существо. Тем не менее, человек любит, не может не любить. Но сам акт любви всегда убивает любовь в другом человеке.
ЛЕВ. Это глупость.
СОНЯ. Не говори мне, что я глупа. Я прочитала твои дневники более внимательно, чем ты сам, и я знаю, что это правда. Вернейший способ убить любовь другого человека – вернуть ее. Вот почему я буду любить тебя вечно, поскольку никогда не будет у меня уверенности, что ты любишь меня.
ЛЕВ. Соня, у тебя одна проблема – ты слишком много думаешь.
СОНЯ. Для женщины?
ЛЕВ. Для десяти человек.
СОНЯ. А ты много не думаешь?
ЛЕВ. Когда совокупляюсь – нет. Собственно, об этом и речь. Физическая любовь соединяет нас в вечном, сакральном процессе жизни. Мы не должны этого бояться. Мы должны принимать и наслаждаться. А теперь иди в постель.
СОНЯ. Ты действительно меня любишь?
ЛЕВ. Я тебя обожаю.
СОНЯ. Да, но ты меня любишь?
ЛЕВ. Да. Я тебя люблю.
СОНЯ. И больше никого не любишь?
ЛЕВ. Бог учит нас любить всех.
СОНЯ. Я не хочу, чтобы ты любил всех. Я хочу, чтобы ты любил только меня.
ЛЕВ. Я люблю остальных, как любят живых существ. Я люблю тебя, как муж любит жену свою. Такой, как ты, в мире больше нет. И никогда не будет.
СОНЯ. Но когда ты овладеешь мною, я стану такой же, как остальные. Ты напишешь обо мне в своем дневнике, а потом забудешь.
ЛЕВ. Почему бы тебе не прийти в постель, а поговорить мы сможем и потом.
СОНЯ. Пообещай, что никогда не будешь испытывать ко мне ненависти.
ЛЕВ. Я никогда не буду испытывать к тебе ненависти.
СОНЯ. Ты клянешься? Я не поверю тебе, пока ты не поклянешься.
ЛЕВ. Я не верю в клятвы, да и в проклятия.
СОНЯ. Значит, ты не клянешься?
ЛЕВ. Я никогда не буду испытывать к тебе ненависти. Я всегда буду тебя любить. Всегда, до самой смерти, и потом тоже. Ты всегда будешь моей женой, и я всегда буду тебя любить, и никто никогда не займет твое место. Ты мне веришь?
СОНЯ. Нет. Ты не поклялся, и я не могу поверить. Какая ужасная брачная ночь.
ЛЕВ. Она еще не закончилась.
(Он целует ее, поцелуй долгий и нежный, они падают на кровать, СОНЯ наверху, потом скатывается и исчезает за кроватью).
ТОЛСТОЙ. Я помню, что наша брачная ночь прошла прекрасно, особенно после того, как тебе удалось немного расслабиться.
ГРАФИНЯ. Я не расслабилась. Просто заснула.
ТОЛСТОЙ. Тогда мы были счастливы, поначалу. Так?
СОНЯ (появляется, в ярости). Я этого не вынесу. Не вынесу.
ЛЕВ. Что? Что теперь не так?
СОНЯ. Куда бы я ни посмотрю, везде она со своим маленьким ублюдком. Моет пол, проветривает наши подушки и одеяла. Я никуда не хожу из страха наткнуться на нее. Я не могу никуда поехать, потому что она всегда стоит на обочине, глядя на меня большими, грустными глазами, прижимая к груди своего уродливого ребенка. Никогда мне так сильно не хотелось убить.
ЛЕВ. Соня, ревность унижает тебя.
СОНЯ. А проститутки – тебя. Но ты к ним бегал.
ЛЕВ. Когда-то. Теперь – нет.
СОНЯ. В моих мыслях бегаешь и теперь. Иногда я так злюсь на тебя, что хочу уничтожить все, сжечь твои дневники, сжечь все, что ты написал. Прошлой ночью мне снилось, что я в саду, полном прекрасных крестьянок, и она приходит в этом сад, с твоим ребенком на руках. И такая ярость к ней наполняет меня, что я выхватываю у нее ребенка и начинаю раздирать на части. Отрываю руки, ноги, наконец, голову. Кричу и кричу в ярости, а мое платье залито кровью. Я постоянно о ней думаю.
ЛЕВ. Это болезнь. Не желаю этого слышать.
СОНЯ. Куда ты собрался?
ЛЕВ. Хочу объехать наши поля.
СОНЯ. Собираешься встретиться с ней, так?
ЛЕВ. Что за глупость.
СОНЯ. Это не глупость. Там ты с ней встречался. Тебе нравилось совокуплять с ней в стоге сена. И не пытайся отрицать. Могу процитировать твои дневники слово в слово.
ЛЕВ. Но теперь я женат. На тебе.
СОНЯ. В твоем дневнике написано, что ты ощущал себя женатым на ней, но ты ее предал и женился на мне. И что удержит тебя от измены мне? Ты пойдешь в поле, и вы будете валяться с ней в сене, как две свиньи. Что ж, иди. Ей это нравится. Мне – нет. Когда ты делаешь это со мной, мне противно. Я нахожу это отвратительным. И я знаю, что при этом ты думаешь о ней.
ЛЕВ. Ни о ком я не думаю.
СОНЯ. Уйди от меня. Не прикасайся ко мне. Ты ужасен.
(Садится за письменный стол, рыдает, положив голову на руки. ЛЕВ смотрит на нее, колеблется, потом поворачивается и уходит).
ГРАФИНЯ. И я была права. Ты хочешь ее. Даже теперь ты хочешь ее.
ТОЛСТОЙ. Соня, она теперь старая женщина.
ГРАФИНЯ. У тебя в голове – нет. В твоих историях она по-прежнему соблазнительная крестьянская девушка с загорелыми ногами. Ты даже не меняешь ей имя. Думаешь, я – дура? Думаешь, я не вижу, что ты до сих пор хочешь ее? (Вытирает глаза и начинает что-то переписывать).
ТОЛСТОЙ. Ты на двадцать лет моложе и по-прежнему красивая. Ей восемьдесят, и у нее нет зубов.
ГРАФИНЯ. Она – женщина в твоем разуме, а я нет.
ТОЛСТОЙ. Нет, ты – женщина, которая всегда кричит на меня. И наступит день, когда я выйду в поле и приставлю револьвер к виску.
ГРАФИНЯ. Подожди. Я принесу патроны.
ТОЛСТОЙ. Да, ты хочешь моей смерти. Тогда я буду полностью принадлежать тебе. Ты такая эгоистка.
ГРАФИНЯ. Это я эгоистка? А кто провел тысячи часов, переписывая «Войну и мир», расшифровывая твои ужасные каракули?
ТОЛСТОЙ. Никто не заставлял тебя это делать.
ГРАФИНЯ. Никто, кроме меня, не способен разобрать твой почерк. Ты пишешь, как курица лапой. Из года в год каждый вечер я переписывала написанное тобой. Чуть не ослепла. Спина согнулась навеки. И едва закончив главу, мне приходилось браться за нее снова, потому что ты правил и правил текст, тысячи и тысячи страниц. И что я за это получила? Ты – великий писатель, гений. Я – всего лишь твоя безумная жена.