– Ищете Гречанку?
Еда пахла приятно, и желудок Джо заворчал. Мелькнуло воспоминание о женщине, встреченной им в аэропорту. «Еда на борту, это все, что я могу себе позволить», – сказала она тогда. Джо поморщился. Подняв ложку, задумался над вопросом бармена. А тот терпеливо ожидал. Голова у него была лысая, нос вздернутый и все руки волосами поросли. Глаза ясные, спокойной голубизны.
– Я не знаю, – произнес Джо. – Я ищу?
Бармен пожал плечами:
– Не мое дело, – любезно произнес он. – Приятного аппетита.
Джо ел. Бармен вернулся к протирке бокалов. Когда Джо доел, бармен подошел и забрал тарелку.
– Подождите, – остановил его Джо.
– Да?
– Вы знаете, кого я ищу?
Мужчина пожал плечами.
– Кого мы все ищем? – ответил он с легким намеком на улыбку, тронувшую губы.
– Мне нужно знать, – сказал Джо.
– Подаем мы только напитки и рагу, – отчеканил бармен. – Все остальное – сверх того. – И он удалился с тарелкой Джо в руках.
Джо улыбнулся. Потом аккуратно подоткнул двадцатифранковую купюру под свой уже опустевший стакан. Мимо взгляда вернувшегося бармена купюра не прошла. Бармен, коротко кивнув, отошел вновь наполнить стакан Джо, налив в него порцию виски и бросив новый кубик льда. Купюра исчезла.
– Виски себе? – предложил Джо.
Бармен покачал головой:
– Я совсем не пью.
– Остальным больше достанется, – сказал Джо.
Бармен улыбнулся:
– Разумеется.
Подтянув к себе стул, он сел напротив Джо по ту сторону стойки.
– Рассказывайте, – предложил Джо, и улыбка бармена стала шире.
– Вы не спали с ней? – заговорил бармен. – С девчушкой, которая вас сюда привела?
– С чего бы это я?… Нет, – ответил Джо.
Бармен кивнул.
– Интересно, – заметил он. – У нее, знаете ли, не все дома, – заговорил он, будто делясь большим секретом. – Отчего получиться может интересно, если вы понимаете, о чем я. Во всяком случае, мне так представляется. Девица эта, пушистая по краешкам. Особенно если не пьет. – Вновь пожатие плеч. – Не то чтобы шанс на такое был велик.
– Гречанка, – заговорил Джо, с некоторым усилием не обращая на него внимания. – Папа До. Это кто?
– А-а, так вы ищете его? Я так и думал. Не собираюсь совать нос в чужие дела, имейте в виду, но ведь уши на моем месте не заткнешь.
– А то, – кивнул Джо. – Вам нельзя.
Бармен бросил на него пристальный взгляд, потом, похоже, решился.
– Не уверен, что вправе рассказывать вам, – начал он наконец. – Девчонки зовут его Папа До. Фамилия его Пападопулус. Не уверен, что знаю его имя, даже если оно у него есть. Странный маленький человечек. Пузатик. Книгоиздатель, если то, что он издает, можно назвать книгами. Наполовину грек, наполовину армянин, наполовину черт-его-знает-кто. Папа До.
Джо закурил сигарету. Бармен умолк, по виду он все силы истратил на усилие поведать столь лаконичную биографию. «С соображалкой, – подумал Джо, – у него малость нелады». Он пустил струю дыма и старательно скучающим голосом (таким сверяют наличие предметов с описью) произнес:
– Как называется его издательство?
– «Медуза», – сообщил бармен. Взгляды их встретились. Глаза бармена говорили: «Малый, я не груша, не надо меня попусту околачивать».
Джо улыбнулся и пожал плечами, хорошо подражая бармену:
– Видите его здесь когда-нибудь?
– Я много чего вижу, – произнес бармен.
– Вот это видите? – спросил Джо, вытаскивая вторую купюру. В аэропорту после приземления он опять воспользовался черной кредиткой: принес ее в отделение «Креди Лионе» и попросил снять деньги. К его удивлению, деньги ему выдали.
Бармен взял банкноту, критически осмотрел ее. Джо достал сигарету, и, когда вновь посмотрел на бармена, купюра уже исчезла. Для него в этой ситуации было что-то ужасно знакомое: его работа требовала платить людям за сведения, но его интересовало, как часто тем же занимался бармен и что за вопросы ему задавали. А еще интересно было, задавал ли кто-то те же вопросы, что и он.
– Толстенький и низенький, как я уже сказал, – откровенничал бармен. – Немного на гриб похож… к тому ж такой же белый. По-моему, на солнце бывать ему удается не часто.
Они с Джо обменялись взглядами. Ни тому, ни другому тоже не доводилось бывать на солнце часто.
– Знаете, где он живет?
Бармен покачал головой:
– Нет.
– Знаете, где его найти?
Бармен подумал. И ответил:
– Нет.
Джо подождал. Наконец очень неохотно бармен сообщил:
– Он сюда порой заходит. Если не сюда, то, знаете ли, по магазинам рядом ходит. По секс-шопам. Они продают его книжки. А еще ему нравится девочек снимать. Вроде вашей пьющей приятельницы. Только у Папы До обычно денег не бывает.
– Видели его недавно?
Бармен отрицательно повел головой.
Так было тогда. Джо втащил себя обратно в настоящее, ровный баюкающий звук проектора в будке наверху одеялом наваливался на него. Не помогало. Он решил, что что-то не так с фильмом, черно-белые фигуры вытворяли что-то чуждое, пока он был в отключке, и с той стороны экрана. Другие зрители, казалось, отключились на своих местах – согбенные статуи из изъеденного ветрами камня.
На экране участники дурашливой интермедии устраивали вечеринку. Высокорослая женщина выходила замуж за карлика. Вокруг стола собрались пары сочетающихся близнецов: две девушки без рук, безногий мужчина с другим, вовсе без конечностей, лилипут с головкой, напоминающей птичью, мужчина – живой скелет, фигура, одна сторона которой была мужчиной, а другая – женщиной, карлики и прочие. Они кричали. Слова эхом расходились по темному зрительному залу. «Один из нас, – орали участники дурацкой вечеринки. – Один из нас. Один из нас». Джо попробовал прикурить сигарету и увидел, как трясется у него рука. Он встал с места, торопливо прошел через заднюю дверь, через узкий коридор в молчаливое, пустое фойе, а потом и в ночь на улице. Воздух казался влажным, лихорадящим, но не как в тропиках: запах города висел в нем скомканным бельем для стирки, запах плит тротуаров, бетонных кварталов, машин и газов, дыма, пищи и мочи, пролитого спиртного и пролитых слез – то был запах многих жизней. Джо прошагал обратно к себе в гостиницу по пустынным улицам, взобрался по молчаливым пролетам лестницы к себе в номер – и сон наконец-то овладел им.
Житье-бытье сыщика
Отыскать толстяка оказалось нелегко. Утром Джо проснулся рано, выпил кофе, стоя у уличного киоска с высившейся над головой базиликой Сакре-Кер. Доехал на метро до бульвара Омани, уже к открытию расположился возле почтового отделения в доме № 102.
Джо был первым посетителем.
Почтовый ящик он обнаружил довольно легко. Под почту было отдано старое, запущенное помещение на первом этаже 102-го дома. Выше находились жилые квартиры. Внутри шум уличного движения как-то странно утих, и освещение тоже как-то сникло, пол был из подкрашенного цемента, а пятна на полу и на стенах могли быть как застарелыми пятнами крови, сохранившимися еще с Германской войны, так и пятнами пролитого кофе – ни так ни сяк впечатления они не производили. Женщина, несшая охрану у абонентских ящиков, документов у него не спросила, но он все равно старательно напоказ бренчал ключами в кармане и двигался уверенно, словно бы всего лишь утреннюю почту забрать. Почти всю стену занимали многочисленные ряды деревянных дверок встроенных ящиков. Их были тысячи: первые посетители уже заходили, каждый был укрыт в свою собственную личную вселенную, каждый шел к своему собственному адресочку, и на время у Джо появилось ощущение весомости того, что их там ожидало, давящая прорва писем, ждущих сразу за деревянными дверками, за кустарными деревянными стеночками и металлическими решетками, отделявшими внутреннюю часть этой охраняемой заставы от наружной. Он раздумывал о необузданной почте, вольно жившей за этими дверками, об утерянной почте как о захороненном сокровище, ждущем, когда его откопают в темных, со множеством ловушек гробницах, о почте, которой там не было, но которую ждали и на которую надеялись, о нереальных письмах, которым никогда не быть написанными или доставленными, но на какие все равно каждый день возлагались надежды, какие все равно ждали вопреки всем надеждам. «Мы допустили ошибку: ваша дочь жива. Убедительно просим принять наши извинения, ваш сын, как выяснилось, в добром здравии и сейчас возвращается домой». Потом он тряхнул головой, потому что опять ударился в фантазии, определил, где находится нужный ящик, теперь ему всего-то и оставалось, что ждать того, кто придет забрать почту, поскольку единственное, что должен делать издатель каждый день, если в этот день ему больше нечем заняться, это просматривать почту. Его подмывало сломать замок и заглянуть внутрь ящика, но он решил такого не вытворять. Позже будет время, а пока ему нужно только наблюдать и ждать: это и составляет девяносто пять процентов житья-бытья сыщика.
Полдень миновал, а он так и не заметил никого, попадающего под описание Пападопулуса. В час дня он купил полбатона с ветчиной, сыром и тоненьким слоем майонеза, запил это двумя чашечками черного кофе. В половине второго пришлось заняться поисками туалета, каковой наконец-то был найден в местном баре, где Джо очень неохотно разрешили им воспользоваться. В два часа ему показалось, что он увидел человека, похожего на описание, и следовал за ним в течение сорока пяти минут с зигзагами, поворотами и остановками, дело, казалось, выгорает, до того пока мужчина не зашел в конце концов в мясную лавку на Рю-де-Лондре, в витрине которой свинячьи головы скорбно пялились на улицу: мужчина повернул на двери табличку с «закрыто» на «открыто», надел белый фартук и встал за стойку.
Джо решил счесть день удачным. На обратном пути перед ним выросла серая громада вокзала Сен-Лазар, и он смотрел, как разбегались от него темные рельсовые пути, словно паучьи жала, они сходились, пересекались, и большие металлические тягловые звери тащились по ним, расходясь по земле. Ноги принесли его к задней части вокзала. Там раскинулась дикая пустошь, что было неожиданно. За воротами, позади вокзального здания землю грязнили ямы со стоячей водой, а среди них, будто на прихотливом натюрморте, разбросано брошенное барахло, поломанное и негодное, эдакое жертвенное приношение Сен-Лазару. Джо приостановился, когда его ботинки захлюпали по воде, и засмотрелся на мужчину, прыгавшего с лежавшей в воде деревянной стремянки, его отражение держалось на гладкой поверхности воды. Он видел велосипедные шины, трубы какие-то, намокшую газету, военную каску, бельевые прищепки, сломанный фонарь, ящик из-под пивных банок, пару очков без стекол, игрушечную обезьянку с вырванными глазами, какую-то штуку, похожую на внутренности невесть какого электронного устройства (сплошные проводки, медь, сложный узор из прямых линий), молочную бутылку, пустую сигаретную пачку, плавающий корешок билета (то ли на поезд, то ли в кино), сломанный карандаш, белую туалетную бумагу, разбросанную там и сям, будто бинты, сорванные с поднимающегося трупа. Все это, а еще, пока взгляд его скользил по морю обломков, обозревая географию брошенных человеческих жизней, и не наткнулся там, слева, на скрывающиеся за углом – черные начищенные туфли.
– Эй! – заорал Джо. – Погоди! – И побежал вслед за туфлями, однако, повернув за угол, убедился: никого. Джо чертыхнулся. Потом, бросив: «Хватит», – повернулся и пошел к станции метро «Сен-Лазар». Над головой собирались тучи, и, когда он спускался по лестнице в подземный мир электропоездов, пошел занудый мелкий дождь.
Все откуда-то приходят
Он думал о ящике в почтовом отделении, из которого не забрали почту, он думал о человеке в черных туфлях и гадал, кто за кем следит и почему, потом он раздумывал о вокзале, сером величественном здании, вознесшемся над парижской землей призрачным замком, а еще он думал о поездах: он любил поезда. Они вселяли в него ощущение защищенности. Он думал о дожде, потому что, спускаясь на платформу, глянул вверх, и луч солнечного света пробил облака, сыпавшие дождем, на минуту ему показалось, что он видит ее, девушку, обратившуюся к нему за помощью, и она смотрела на него, и глаза ее туманились. Джо моргнул, и мир вновь сделался серым, облака сошлись над головой, а девушка пропала, скорее всего, он вообразил себе ее. Он рисовал мысленно ее лицо, но память его словно дождем смывало: черты теряли четкость за каплями, – и он раздумывал, отчего это мысль о девушке вызвала в нем именно такие чувства, а потом он допил остатки из стакана и заказал еще (s’il vous plait, merci[14]), закурил сигарету и вообще ни о чем не стал думать.
То был третий или четвертый бар, куда он заходил наудачу, каждый раз – один неряшливей другого, в каждом последующем музыка играла тише, свет горел тусклее, а пили усердней. Были там и женщины – из Азии, Африки и Европы, свободная от национальных предрассудков смесь, все одинаково вызывающе накрашены, все в одинаково чересчур коротких юбчонках, во взглядах всех одинаково разом проглядывали оценка, осторожность и призыв, а еще глубже – огромная неиссякаемая усталость, напоминающая страх. Приходившие в бары мужчины на такой взгляд отвечали своим, в каком соответственно мешались голод, сдержанность, откровенная похотливая нужда и капелька стыда. Взгляды эти, думал Джо, вели танец по сложному меняющемуся узору пересечений и схождений, подобному паутине поездных путей за вокзалом Сен-Лазар, пересекающихся, сходящихся, но никогда до конца не сливающихся, а если б и случилось такое, то вело бы лишь к гибели. То был третий или четвертый (теперь уже не помнилось) бар, где единственное освещение исходило от толстенных огарков свечей, расставленных по всему помещению, и где пары танцевали под мелодию какого-то медлительного заунывного африканского джаза. На обнаженных бедрах лежали волосатые руки, губы касались ушей, нашептывая слова, в близости танца ткань терлась о ткань, а за этим за барной стойкой сидели одинокие фигуры – ожидающие, или все еще выбирающие, или, как и он сам, одиночки, кому хотелось только выпить.
Здесь-то она и нашла его, вчерашняя девчушка, уселась рядом с ним на сиденье (юбка поползла высоко по бедрам, она оправила ее привычным движением руки), тряхнула головой, отправляя волосы назад, и посмотрела на него, не улыбаясь и не разговаривая, но компанейски.
– Тебе не стоит пить в одиночку, – произнесла она. Джо не ответил. – Никому из нас не стоит.
Он посмотрел на нее сбоку. Широкие миндалевидные глаза ответили ему ровным взглядом. Пальцами она изобразила призыв бармену. Тот тут же подошел, заменил стакан Джо, не тратя слов, и поставил стакан с порцией виски перед девчушкой. Не глядя на него, та положила на стойку купюру. Бармен взял ее и исчез.
Девчушка не упускала Джо из виду. Глаза ее походили на экраны, интересно, подумалось ему, что она на них показывает? Девчушка спросила:
– Ты откуда?
Джо отвел взгляд. Вид стакана оказался приятен. Джо сделал глоточек, потом другой. Он уже выпил несколько раз, кочуя из бара в бар в поисках бледного толстяка (на гриб похожего, как сказал ему бармен день и несколько баров тому назад), охочего до промышляющих девах. Ему попались несколько мужчин, подходящих под описание, но ни один из них не оказался Пападопулусом. Почувствовав тягостность ожидания сидевшей рядом девчушки, он повернулся и нехотя протянул:
– То там, то сям.
– То там, то сям, – уныло повторила она.
– Повсюду, – сказал он.
– Повсюду, – повторила она ему в тон. Своей рукой схватила его руку на стойке, ее длинные коричневые пальцы были сильны в хватке. Джо повернулся к ней лицом. И подумал, а не носит ли крашеная блондинка парик. У девчушки были очень полные губы. Они казались мягкими, зато взгляд ее был тверд.
– Все откуда-то приходят, – заметила она.
Он отвернулся от нее, стал смотреть в сторону на качающиеся пьяные пары и на пьяниц-одиночек, горбившихся над баром. Свет свечей мерцал в невидимом, нечувствительном дуновении ветра. Потом он заговорил – очень тихо, едва шевеля губами, заговорил, не обращаясь ни к кому, кроме пустоты этого сжатого мира, и походило на то, будто он и сам не ведал, что заговорил:
– Тогда откуда же мы приходим? – Джо повернулся к ней, но она больше на него не смотрела. Тоже отвела взгляд в сторону. – И куда уходим?
Она плакала. Отвернулась от него, стакан ее опустел. Руки она убрала, отгораживаясь от него: они были ширмами, скрывавшими ее.
Они не разговаривали. Когда она убрала руки, то косметика на лице потекла, но она, похоже, не замечала этого, или ей было без разницы.