Но потом Ронан спросил:
– Зачем ты им соврал?
Трудно было понять, как Адам отреагировал, потому что он молчал и не двигался, но Ронан, тем не менее, это почувствовал.
– Плаксивый клуб, – добавил он. – И не говори, что ты ничего не делал.
Адам отступил. Даже в темноте Ронан понял, что лицо у него стало таким, как раньше. Настороженным.
– В целом, я не врал.
– Да ладно. Они думают, что твой отец… блин, язык не поворачивается так его назвать… что он прямо святой.
Адам молча удержал его взгляд.
– Адам, что за хрень? – спросил Ронан. – Ты сидишь за столом с кучкой богатеньких ребят, играешь в карты, шутишь про бедность и притворяешься, что дома у тебя прямо южная идиллия?
Он помнил всё, как будто это произошло вчера. Нет, несколько минут назад. Нет, как будто это происходило до сих пор и не кончалось, неизменно свежее в ужасном, необыкновенно ясном воспоминании: Адам, стоящий на четвереньках перед трейлером, шатающийся, ошеломленный, сломленный, и его странная тень, пересекающая полосу света с крыльца. А над ним – отец, который пытается убедить Адама, что он сам виноват, всегда виноват сам. В ту минуту Ронан наполнился кипящей, рвущейся на волю, неумолимой яростью. А теперь ему стало тошно.
– Разве это так плохо? – спросил Адам. – Разве так плохо начать сначала? Никто здесь меня не знает. Я не обязан быть парнем из трейлера или парнем, которого бьет отец. Никто не обязан меня жалеть или осуждать. Я могу просто быть собой.
– Блин, бред какой-то.
Когда глаза Ронана привыкли к темноте, он отчетливо увидел профиль Адама на фоне тускло-синего кембриджского вечера за окном. Нахмуренные брови, сжатые губы. Выражение боли. Прежний Адам. Адам до выпускного, до лета. Абсолютно и прискорбно узнаваемый, в отличие от того изящно причесанного типа на дорожке.
– Ты не поймешь.
Это было слишком; Адам не обладал исключительным правом на страдания. Ронан прорычал:
– Ага, тогда я начну говорить людям, что мои родители еще живы. Не хочу, чтобы отныне меня считали сиротой.
– Я так и понял. У тебя есть братья. А у меня нет никого, – сказал Адам. – Лучше не лезь, потому что ты и понятия не имеешь.
Голос у него сорвался на «потому что».
И тогда ссора закончилась. Впрочем, они и так никогда не ссорились. Для Адама это всегда было стычкой между Адамом и самим собой, между Адамом и миром. Для Ронана это всегда было стычкой между правдой и компромиссом, между черно-белой картиной, которую видел он, и той реальностью, которую ощущали остальные.
Они снова сплелись и постояли так, закрыв глаза. Ронан коснулся губами глухого уха Адама и снова возненавидел отца Адама, а затем сказал вслух:
– Я буду искать квартиру. Завтра.
На долю секунды он испугался, что Адаму больше не нужен Ронан, способный приехать и остаться с ним в Кембридже, но тут Адам сказал:
– Не говори этого. Не бросайся словами просто так. Я не могу…
– Я не бросаюсь. Диклан здесь. И Мэтью. Мы прокатились вместе. Мне пришлось просидеть в машине восемь часов. Завтра я буду встречаться с хозяевами. Смотреть квартиры. Выбирать. Можешь пойти со мной, если у тебя нет здесь других дел. Все решено.
Адам вновь отстранился, и выражение лица у него вновь изменилось. Это был не прежний Адам и не новый, лощеный. Это был Адам, который провел прошлый год в Амбарах, непростой Адам, который не пытался скрыть или примирить запутанные истины в своей душе. Который просто БЫЛ.
– Но как?
– Я могу себя контролировать.
– Правда?
– Я постоянно ночую у Диклана.
Ронан толком там не спал, но теоретически он не солгал.
– А твое лицо? Ночная грязь. Как тут быть?
– Я буду каждые выходные уезжать из города. Найду какое-нибудь безопасное место.
Адам продолжал:
– А как насчет… – но больше ничего не добавил.
Он нахмурился сильнее, чем во время всего разговора, так что губы у него совсем сжались от волнения.
– А зачем тебе мое лицо?
– Я его слишком сильно хочу, – сказал Адам.
Ронан подумал, что этой фразы достаточно, чтобы развеять все неприятные ощущения, которые возникли у него во время общения с гарвардскими друзьями Адама, все неприятные ощущения при мысли о том, что он выглядит полным неудачником, что он застрял на одном месте, все, все неприятные ощущения. Адам Пэрриш хотел его, а он хотел Адама Пэрриша.
– Все получится, – сказал Ронан. – Получится.
6
Казалось, апокалипсис продолжался.
Кармен Фарух-Лейн стояла в одном из адски забитых терминалов аэропорта Хитроу, запрокинув голову, чтобы посмотреть на объявления о вылете. Люди двигались вокруг нее рывками, как всегда бывает в аэропортах и на вокзалах – их перемещения представляли собой, скорее, поток сознания, чем логику. Большинство людей не думали об аэропорте, они думали о том, чтобы выжить. Режим подсознания. Они становились чистейшими, ничем не замутненными версиями себя. Перепуганные, блуждающие, невнятные. Но Фарух-Лейн они нравились. Ей нравились расписания, системы, вещи, лежащие на местах, мероприятия со специальными ритуалами, игры, где все делают ход по очереди. До появления Модераторов аэропорты ассоциировались с приятным трепетом осуществляющихся планов. Новых мест, которые предстояло увидеть. Новых блюд, которые предстояло попробовать, новых людей, с которыми предстояло познакомиться.
Фарух-Лейн хорошо ориентировалась в аэропортах.
Теперь она представляла собой воплощенное профессиональное очарование, пока ждала, стоя в рассеянном свете, в светлом льняном костюме, с маленьким дорогим чемоданчиком без единого пятнышка, с длинными темными волосами, собранными в мягкую прическу, с необыкновенно пушистыми ресницами, затенявшими карие глаза. Сапожки у нее были новые – она купила их в магазине в аэропорту и выбросила испачканную кровью пару в дамском туалете. Она выглядела безупречно.
Впрочем, внутри ее маленькая Фарух-Лейн вопила и билась о двери.
Натан умер.
Натан умер.
Это из-за нее его убили.
Разумеется, Модераторы не сказали, что хотят его убить, но она знала, что для людей вроде Натана не существует тюрьмы. Единственный способ ограничить Зета – не позволять ему спать. Не позволять видеть сны. Разумеется, это невозможно.
«Я ожидал от тебя большей сложности, Кармен».
Ее брат заслужил смертный приговор, и не единожды. И все-таки. Она оплакивала память о том, кем она его считала, пока не выяснила, чтó он сделал. Глупое сердце, подумала она. Разум гораздо надежнее.
Если бы только это предотвратило апокалипсис.
На табло появился берлинский рейс; следующим должен был появиться нужный – в Чикаго. Там было утро, здесь – глухая ночь. Десять часов полета – и она войдет в свой небольшой домик, с покупками в руках и сумочкой на плече, укрепляясь духом перед непростой задачей – вписаться в прежнюю жизнь. Там, где есть привычная постель, дневная работа, друзья и оставшиеся родственники. Она сделала то, что обещала Модераторам – и теперь заслужила свободу.
Но как управлять финансовым будущим клиентов, если она знает, что, возможно, будущего не будет? Как вернуться к прежней жизни, если она уже не та Кармен Фарух-Лейн?
Стоявший рядом мужчина шумно чихнул. И тщетно стал рыться в карманах в поисках платка. Фарух-Лейн использовала их немало и только что пополнила запас в преддверии очередного непростого дня. Она достала платочек из сумочки; мужчина с благодарностью его принял. Он, кажется, собирался завязать разговор, но тут у нее зазвонил телефон, и она отвернулась, чтобы ответить.
– Ты еще в терминале? – спросил Лок.
– Скоро посадка, – ответила Фарух-Лейн.
– Едешь домой.
Фарух-Лейн промолчала.
– Слушай, – пророкотал он, – я скажу прямо. Я знаю, ты сделала то, что мы просили, знаю, что ты закончила, но у тебя это получается здорово. Как ни у кого.
– Не уверена.
– Ничего ломать не придется. Только искать. Люди вроде тебя – это важно. Ты нам нужна. Может, выручишь нас еще разок?
Еще разок. Неужели? И какая разница? Похоже, отчасти она надеялась или предвкушала, что он попросит, – Фарух-Лейн услышала, как сказала «да», прежде чем успела по-настоящему задуматься. Снова сердце вошло в диссонанс с головой. Она хотела поставить точку, но просто не могла – пока мир не был спасен.
– Я надеялся, что ты это скажешь, – продолжал Лок. – Николенко здесь, с посылкой для тебя и билетами на рейс. Встретитесь возле «Косты».
В ту самую секунду, когда информация о рейсе в Чикаго появилась на табло, Фарух-Лейн повернулась спиной и зашагала через толпу. Она нашла Николенко, невысокую женщину с каменным лицом и короткими волосами каменного цвета. Рядом с Николенко стоял угловатый юноша в футболке, пиджаке и маленьких круглых очках. Он был необыкновенно высок и необыкновенно сутул. Локти, колени и кадык так и выпирали. Светлые волосы, длиной до плеч были заправлены за уши. Он походил на молодого гробовщика, ну или на его клиента, учитывая скелетообразность.
Николенко протянула ему деньги.
– Иди купи кофе.
Он взглянул на них с таким видом, как будто вовсе не хотел кофе, но люди всегда выполняли распоряжения Николенко, поэтому молодой человек зашаркал прочь.
Николенко протянула Фарух-Лейн конверт.
– Вот билет и адрес того места, где будешь жить.
– Лок сказал, что мне должны передать посылку.
– Это он, – ответила Николенко, подбородком указав на стоящего в очереди парня.
Фарух-Лейн не поняла.
– Он – Провидец, – сказала Николенко. – Он едет с тобой.
О!
Именно благодаря Провидцам они знали, что миру грозит конец. Этот парень был последним пополнением, вторым Провидцем, с которым довелось работать Модераторам с тех пор, как Фарух-Лейн к ним присоединилась. Каждого Провидца посещали необыкновенно яркие и подробные видения, в частности касавшиеся Зетов и других Провидцев.
А также конца света.
Все Провидцы описывали его одинаково. Жадный, неутолимый огонь. Огонь, пришедший из сна. Фарух-Лейн не знала в точности, как долго Модераторы искали Зета, который приснит этот огонь, но ей было известно, что в какой-то момент тихонько возникла межправительственная организация. Модераторы собрались со всех концов света. Одних убедили предсказания очередного Провидца. Других – личное знакомство с каким-нибудь Зетом и его способностями. А кое-кого – желание доказать другим Модераторам, что она не замешана в преступлениях брата.
Натан до сих пор был лучшей зацепкой. Ему очень хотелось увидеть, как мир сгорит.
Но его смерть не положила конец огненным видениям.
Фарух-Лейн окинула взглядом Провидца, который подавал деньги кассиру.
– Мы полетим на обычном самолете? – спросила она у Николенко. – Это безопасно?
– Он уже несколько месяцев под контролем.
Фарух-Лейн не могла определить чувство, которое у нее возникло, но оно было не из приятных.
– А я и не знала, что мне предстоит опекать подростка, – произнесла она.
Она даже не знала, что конкретно этот Провидец – подросток, она видела только описания видений. Фарух-Лейн не имела особых материнских чувств. Она искренне полагала, что до двадцати лет жизнь дерьмо, и предпочла забыть всё, что предшествовало этому возрасту.
– С ним не так трудно справиться, – уверила ее Николенко. – Он делает, что скажешь.
Фарух-Лейн не полегчало.
– Почему он летит со мной? Раньше мне хватало описаний.
– Он скоро закончится. Уже начинает рассыпаться. Так тебе будет проще добывать из него видения.
«Скоро закончится?» Фарух-Лейн мало что знала о продолжительности жизни Провидцев, но ей было известно, что ее финал – не то, за чем приятно наблюдать.
– Я…
– Слушай, принцесса, – перебила Николенко, – твоя задача – самая простая. Отвези парня туда и найди Зета, которого он видит. Заодно поищи другого Провидца, на смену. Позвони нам, когда что-нибудь найдешь. Тогда старшие прилетят и обо всем позаботятся. Тебе не придется снова пачкать туфли.
Фарух-Лейн не стыдилась того, что не желает убивать. Они с Николенко яростно смотрели друг на друга, пока Провидец не вернулся с кофе.
– Я не буду это пить, – предупредил он.
Говорил он с акцентом. Возможно, немецким.
– Хотите?
Николенко без колебаний взяла у него стаканчик и одним плавным движением выплеснула кофе в мусорный бак.
– Всё. Свяжись с Локом, когда доберешься, Фарух-Лейн.
Не сказав больше ни слова, она ушла. Провидец посмотрел на мусорный бак, где встретил смерть его кофе, а потом на Фарух-Лейн.
Фарух-Лейн протянула руку новому подопечному.
– Кармен Фарух-Лейн.
Он пожал ей руку и старательно повторил ее имя, а потом представился новому опекуну:
– Парцифаль Бауэр.
Когда она открыла конверт, прямо в руки ей выскользнули два билета, радуясь свободе.
– Кажется, нам предстоит провести много времени вместе… в Вашингтоне.
Неплохое место, чтобы спасти мир. Не хуже любого другого.
7
Голос вернулся.
«Ты гадаешь, что тут настоящее.
Тебе нужны доказательства того, что это не какая-то подсознательная фигня.
Ты сомневаешься в реальности того, что видишь? Послушай: ты засыпаешь, тебе снятся перья, ты просыпаешься с вороном в руках – и еще спрашиваешь, реально ли это?»
Ронану снился голос Брайда, а еще ему снился Линденмер.
Линденмер, Линденмер.
Это было название из ненаписанного стихотворения. Оно не казалось опасным.
Линденмер, Линденмер. Это был лес или, скорее, нечто, в настоящее время имевшее форму леса. Ронан понимал, что оно очень долго существовало где-то в другом месте и лишь недавно потихоньку проложило себе путь в наш мир, на сей раз – в виде леса. Оно знало Ронана, он знал его – насколько их обоих, полных загадок, даже для самих себя, можно было познать.
Ронан любил Линденмер, а тот Ронана.
Бредя среди деревьев, он слышал где-то за ними голос Брайда. Возможно, Брайд был одним из огромных скрюченных дубов. Или маленькой мошкой, летавшей над головой. Или цветами, которые огибали упавшие веточки. Или он существовал только в подсознании Ронана.
– Линденмер, – сказал Ронан вслух. – Кто такой Брайд? Он настоящий?
Листья зашелестели. Получилось: «Ты знаешь».
Сквозь их шепот голос Брайда продолжал:
«Ты больше этого, больше вопроса «настоящее оно или нет». Ты вырос среди волков и забыл, что у тебя есть руки. «Настоящее» – это слово, придуманное для других. Выкинь его из своего словаря. Не хочу снова слышать, как ты его произносишь. Если ты видишь вымысел и просыпаешься с ним в руках, он становится фактом.
Понимаешь? Для тебя реальность – не внешнее условие. Для тебя реальность – это решение.
Но ты по-прежнему тоскуешь о реальности в том смысле, какой она имеет для всех остальных, даже если из-за этого твой мир становится меньше. Быть может, именно потому, что от этого твой мир становится меньше».
Ронан поднялся на поросший мхом пригорок. Свет здесь был мерцающим, насыщенным, золотистым, осязаемым. Он пропустил его сквозь пальцы, и свет пристал к коже – одновременно зрелище и ощущение. Ронан повторил:
– Я бы не спрашивал, если бы знал.
Деревья вновь пробормотали: «Сновидец».
Еще один сновидец? Здесь? Крошечное облачко светящихся мошек разделилось и окружило Ронана, который шагал, осматривая густой подлесок в поисках еще одного человека. Он знал, что сновидец может встретиться с ним в мире снов, но до сих пор это случилось лишь однажды. И тот, другой сновидец знал Ронана в реальном мире, прежде чем нашел его в ином.
К тому же теперь он был мертв.
Больше никто не знал, что Ронан сновидец.
И не должен был знать.
– Я тебе не верю, – сказал Ронан. – У меня вообще проблемы с доверием.
«Есть такая игра, в которую дети играют на асфальте. Называется «улитка». Рисуют мелком спираль на земле – это раковина улитки – потом делят ее на уменьшающиеся квадратики. Потом бросают камушек – туда, где он лежит, наступать нельзя. Потом прыгают на одной ноге по сужающейся спирали, стараясь не наступить в квадратик с камушком. Как ты понимаешь, чем больше камушков, тем труднее. И чем туже закручивается спираль. Цель – добраться до середины, не упав.