Картина была идеальна, не считая пулевых отверстий над изящной бровью и зарумянившимся ухом.
– Во шиза, – сказал Пик.
Миртл слышал о Хеннесси и до вечеринки у Ти-Джея Шармы. Она, по слухам, была лучшим фальсификатором на Восточном побережье. Для посредственных копий слишком дорого – но, как свидетельствовал безупречный дубликат «Мадам Икс», Хеннеси была именно тем человеком, который нужен, если вы хотите продать поддельный шедевр наивному богатенькому иностранцу, обставляющему свой новый особняк. И вот она – ОНА (к черту предубеждения) – появилась на вечеринке у Шармы. Мир тесен. Очевидно, слух о том, что приедет Фейнман, заставил ее выйти из склепа и показаться среди простых смертных. Миртл удивился, когда Фейнман отклонила просьбу Хеннесси провести ее на Волшебный базар; Хеннесси, несомненно, обладала для этого всеми данными. В конце концов, даже он получил приглашение – он, простой дилер.
Оказалось нетрудно проследить за ней до дома и провести разведку. Он без проблем получит хорошую цену за ее подделки там, куда Хеннесси не пустили.
Когда жизнь предлагает тебе лимоны, благоразумный человек сделает лимонад.
– Давайте разделимся, – понизив голос, сказал Миртл. – Поищем что-нибудь подороже.
– Электронику? – уточнил Пик.
Вот что бывает, когда общаешься с преступниками.
– Если хочешь. Встретимся у бассейна.
Робинсон заглянул в «Лексус». И спросил:
– А если появится Хеннесси?
– Машина отъехала сегодня утром, – сказал Миртл. – И Хеннесси сидела в ней.
Пик достал из той же сумки, в которой принес рекламную наклейку, полиэтиленовый пакет, полный пластиковых стяжек.
– А если тут кто-нибудь есть, просто свяжем его.
И Миртл вновь поразился его криминальным навыкам.
– Ладно. Ладно. Полицию они не вызовут, так что пусть просто молчат.
Они разделились.
Все комнаты были полны картин. Миртл не мог определить, оригиналы это или копии. Некоторые он узнавал – Мондриан, Уотерхаус, Рюйш, Хокни, Сэндис, Стенхоуп. Подделки? Дорогие репродукции? Подлинники? В таком доме… не исключено.
Он принялся снимать все подряд и складывать у двери.
Наконец Миртл обнаружил рабочее место Хеннесси. Свет горел, хотя в комнате никого не было. С высокого потолка свисала еще одна массивная люстра. Изголовье и изножье кровати прислонялись к стене, заваленные свертками холста, пустыми позолоченными рамами и подрамниками. Официальные бумаги, чековые книжки, паспорта и конверты покрывали бюро. Рядом на полу стоял компьютер с выдвинутой клавиатурой – именно так, чтобы кто-нибудь рисковал на нее наступить. Повсюду были краски, карандаши, бумага, книги, картины, рисунки. «Дочери Эдварда Дарли Бойти» Сарджента, «Сестры» Эбботта Тэйера, «Неизвестному британскому солдату во Франции» Уильяма Орпена. Но, несомненно, Хеннесси написала их просто ради удовольствия – они были слишком хорошо известны, чтобы сойти за оригиналы.
Посредине стоял удивительный портрет. На нем была очаровательная золотоволосая женщина в мужском пиджаке, настороженно смотревшая на зрителя. Миртл не особенно любил изобразительное искусство, но этот портрет пробудил в нем какие-то ощущения. Где именно – он пока не понял. В разных частях Миртла.
– Фокус в том, чтобы купить побольше третьесортных старых картин, какие только найдешь, а потом писать прямо на них. Конечно, тебе крышка, если их просветят рентгеном, но на случайный, непрофессиональный взгляд это – просто потрепанная старая доска. И тогда клиент у тебя в руках. Давай людям то, что они хотят, вот и всё.
Миртл медленно повернулся.
Хеннесси стояла в дверях.
Она изменилась с тех пор, как он видел ее в машине. Кудрявые волосы она собрала в небрежный черный пучок. На ней были темные очки, кроликовая шубка, кружевной топ, казавшийся особенно белым на фоне темной кожи, и лосины, обнажавшие татуировку в виде рыбьей чешуи на икре. Татуировки покрывали и костяшки пальцев, испачканные краской. Миртл по-прежнему не мог понять, сколько ей лет. Хеннесси могло быть двадцать пять. Могло быть семнадцать.
– Самые успешные подделки содержат минимум изменений, – сказала Хеннесси, закуривая. Ее лицо казалось улыбающимся, даже когда она не улыбалась. – В девяноста девяти процентах случаев ты следуешь правилам, и одного процента исключений люди не замечают. Не одна большая ложь, а тысяча мелких, чувак, – вот в чем секрет. Новый Ван Гог? Никто не поверит. Но купят затерявшегося Генри Тонкса. Новые водяные лилии Моне? Без шансов. Но небольшой Филипп Гастон? Запросто. Хочешь совет? Никому не нужен Дега, которого ты сейчас держишь.
Миртл не был готов к такому. Он поискал в душе ответ и нашел только гнев. Дело было в том, что она не боялась. Не кричала. И это его взбесило. Мать всегда предупреждала Миртла, что он агрессивен, и, видимо, не ошибалась, потому что он почувствовал, как его гнев множится. Становится втрое больше, вчетверо, в миллион раз.
Он положил Дега и достал нож.
– Сучка. Нечего со мной так разговаривать.
Хеннесси стряхнула пепел на пол.
– Нечего влезать в чужие дома и разыгрывать шпиона, однако же ты здесь.
Откуда-то из недр особняка раздался вопль. Трудно было сказать, человек какого пола и возраста его издал. Хеннесси, кажется, это не смутило.
Миртл бросился на нее. Он неплохо управлялся с ножом, и ядерный взрыв гнева придал ему сверхсилу. Хеннесси увернулась в ту самую секунду, когда он наступил на половик и поскользнулся. Когда Миртл плюхнулся на задницу, гнев перерос в раскаленную добела ярость. Он несколько лет никому не причинял боли, но теперь думал только о том, каково это – впиться ногтями ей в кожу.
Раздался еще один вопль. Неизвестная жертва, неведомое место преступления.
Он кое-как поднялся на ноги и приготовился вновь броситься на Хеннесси, которая стояла и курила рядом с неоконченной обнаженной натурой.
– Стоять, – произнес голос у него за спиной.
Что-то холодное и тупое защекотало кожу у Миртла под ухом.
– Иначе будешь слизывать с пола свои разлетевшиеся мозги.
Он замер.
– Будь добр, передай нож Хеннесси.
Он протянул нож Хеннесси, и та бросила его в открытую банку с краской.
– Джордан, – сказала Хеннесси, – где тебя носило?
Голос, прилагавшийся к пистолету, ответил:
– На четыреста девяносто пятом была авария.
Незнакомка оказалась перед ним. Первым, что он увидел, был пистолет, направленный ему в лицо – «вальтер» с выцарапанным на стволе словом «дипломатия». Вторым, что он увидел, был человек, державший пистолет.
Это был двойник – а как иначе? Она выглядела совершенно как Хеннесси – такие же волосы, такое же лицо, такое же колечко в носу, такие же татуировки. Она и двигалась, как Хеннесси, быстро, уверенно, занимая пространство по максимуму – сплошь мускулы, сила, вызов, оскаленные зубы.
Он ненавидел ее.
– Ну, и кто тут сучка? – спросила Хеннесси, так же лениво и кротко.
Он произнес оскорбительное слово на букву «п». Не «праздник».
– Не будь таким предсказуемым, – сказала Хеннесси и затушила сигарету об его лысину.
Когда он перестал вопить, двойник с пистолетом сообщил:
– Мы сейчас прогуляемся до двери, а потом ты сделаешь так, чтобы больше я тебя не видела.
Они втроем зашагали по длинному коридору, мимо груды картин, которые он собрал, и дошли до двери с выбитым стеклом.
Пик стоял там, дрожа и едва сдерживаясь. Половину его лица покрывала кровь, хотя трудно было сказать, откуда она текла. Робинсон сидел на корточках, держа на ладони несколько зубов, вероятно своих.
В серых утренних сумерках виднелись еще три девушки. Свет был тусклый, но Миртлу показалось, что они тоже очень похожи на Хеннесси. По крайней мере, они все держались с таким видом, как будто им ничего не стоило тебя трахнуть.
Та, которую звали Джордан, порылась у Миртла в карманах и достала бумажник.
– Память у меня дырявая, – пояснила она.
Миртлу редко доводилось слышать нечто столь же жуткое, как дружелюбие в ее голосе в ту минуту, когда она сфотографировала на мобильник его удостоверение.
– Чтобы не забыть. А, погоди-ка.
Она извлекла из бумажника приглашение на Волшебный базар.
– На нем мое имя, – предупредил Миртл.
Хеннесси рассмеялась, как будто это была наименее существенная деталь.
– Ты пожалеешь, – сказал он, когда Джордан передала приглашение одной из девушек, и оно исчезло.
– Сомневаюсь, дружище, – ответила Джордан.
Хеннесси широко улыбнулась Миртлу – ее улыбка была способна поглотить всю планету.
– Спасибо за танец.
10
Ронан бродил не первый час.
Сначала он шел в никуда, просто переставляя одну ногу за другой и не сводя глаз с ботинок. Под ногами были листья, листья с чужих деревьев, которые не знали его и не беспокоились о нем. Он поворачивал, только когда поворачивала дорожка, когда впереди нависало здание, когда стена кампуса грозно гнала его обратно. Наконец Ронан добрался до лабиринта в уединенном дворике возле богословского факультета. Некоторые лабиринты здесь были сделаны из камня или кустарников, а этот представлял собой просто похожий на мозг узор, выложенный плитками на земле. Выйти из него можно было в любой момент. Единственным, что удерживало человека в лабиринте, были его собственные ноги.
Ронан дошел до середины, потом вышел, и снова вошел, и опять вышел. Он ни о чем не думал – иначе он непременно подумал бы о том, что Адам сейчас объясняется с инспектором и еще бог весть с кем.
Он просто шел.
Просто шел.
Просто шел.
Будь у него машина, он бы сел за руль и поехал. Куда? Куда угодно. Как можно быстрее.
«Чем больше камушков брошено, чем туже закручена спираль, тем сложнее игра».
В какой-то момент позвонил Диклан.
– Я же просил тебя написать утром. Что тут сложного?
Ронан попробовал ответить, но голос ему отказал. Он попробовал еще раз. Голос прорезался, хотя слабо походил на его собственный. Этим голосом он сказал Диклану:
– Я разгромил его комнату.
Настала тишина. Затем Диклан произнес:
– Я позвоню Адаму.
Ронан продолжал ходить по лабиринту. Где-то кто-то играл на одинокой звонкой валторне – очень, очень хорошо. Ее было гораздо лучше слышно, чем приглушенный шум машин.
Он сел в центре лабиринта. Положил голову на колени. Сомкнул руки на шее. Так Адам и нашел его спустя некоторое время. Он устроился сзади, так что они оказались спиной к спине в середине лабиринта.
– Диклан вынес крабов, – сказал Адам.
Ронан молчал.
– Он велел все валить на тебя, – продолжал Адам.
Ронан молчал.
– Я сказал им… – Адам помедлил. – Я сказал, что ты напился. Прости, я…
– Все нормально, – ответил Ронан. «Пьяный неудачник громит комнату в общаге». – Нормально. Это я виноват. Плевать, что обо мне подумают. Не важно, блин, что обо мне подумают. У тебя неприятности?
– Конечно.
Было невозможно понять реакцию Адама, не видя его лица. Держался он очень отстраненно.
– Мне придется возместить ущерб. Флетчеру пришлось поручиться, что это был ты, а не я. И пускать тебя больше нельзя. Меня заставили подписать какую-то штуку, где говорится, что ты впредь не появишься на кампусе.
Валторна грустно сыграла нисходящую гамму и снова взмыла вверх.
– Я заплачу, – сказал Ронан.
Отец оставил ему некоторую сумму, и он ее не трогал. Зачем тратить деньги, если можно приснить все необходимое?
Все, кроме жизни здесь.
Адам повернулся. Ронан тоже. Они сидели лицом друг к другу, в центре лабиринта. Адам вытер слезу на правом глазу Ронана. И показал палец. Тот влажно блестел от одной-единственной капли. Потом Адам вытер слезинку на левом глазу. И тоже показал Ронану палец.
Он был испачкан черным.
Ночная грязь.
– Ничего не получится, – сказал Адам.
Ронан и так это знал. Знал, потому что понимал: было уже поздно ехать и смотреть квартиры, а Диклан ему не напомнил. Это значило, что Диклан отменил встречи. Ронан знал, что все кончено, поскольку Адам подписал бумагу, где говорилось, что Ронану нельзя бывать в кампусе. Это значило, что Ронан вернется и будет ждать его в Амбарах.
Грусть похожа на радиацию – не важно, сколько времени прошло между выходами в зараженную зону, в конце концов критическая мера переполнится, а потом ты умрешь.
Адам Пэрриш и Плаксивый клуб.
– У нас по-прежнему все хорошо, – сказал Адам. – Нам это не повредит.
«Есть хоть какой-нибудь вариант, при котором ты бы мог поехать со мной в Кембридж?»
Нет.
Адам продолжал:
– Я не обязан сидеть в кампусе. Я могу приходить к тебе в перерыв.
Ронан смотрел на листок, который летел по лабиринту; без всяких усилий он перенесся из внешнего круга во внутренний, а потом к нему присоединились еще несколько. Они сгрудились вместе и несколько секунд дрожали на ветру, прежде чем вместе заспешить куда-то.
– Если хочешь, чтобы я перевелся в колледж поближе к дому, я готов, – торопливо произнес Адам, громоздя слова друг на друга. – Только скажи.
Ронан прижал ладонь к глазу, проверяя, нет ли ночной грязи, но пока все еще было не так плохо.
– Ну, я не такая сволочь.
– Именно такая, – отозвался Адам, пытаясь пошутить – но тщетно. – Просто не в этом.
Валторна замолчала, и остались только звуки города, который медленно убил бы Ронана, если бы тот позволил.
Ронан встал.
Всё было кончено.
«Ты состоишь из снов, и этот мир не для тебя».
11
7.07
Вставай, придурок. ТЫ ЖИВ.
Ронан не спал.
Он смотрел на листок, исписанный злым судорожным почерком и приклеенный на покатую стенку над его детской кроватью в Амбарах. После того как Ронан не ответил ни на одну эсэмэску, ни на один звонок в течение четырех дней после возвращения из Кембриджа, Диклан нанес ему внезапный визит и обнаружил среднего брата в постели – тот лежал в тех же джинсах, в каких ездил в колледж, и ел из банки просроченную фасоль.
«Тебе нужен режим дня», – сказал Диклан.
«У меня есть режим дня».
«Кажется, ты говорил, что никогда не врешь».
7.15
Одеться и побрить эту чудесную лысую башку
Прошло много времени с тех пор, как Ронан в последний раз слышал полноценную нотацию от Диклана. После гибели отца Диклан стал юридически ответственным за братьев до их восемнадцатилетия. Он постоянно стращал Ронана: не прогуливай уроки, Ронан. Не получи еще один штраф, Ронан. Не задерживайся допоздна с Ганси, Ронан. Не надевай грязные носки, Ронан. Не ругайся, Ронан. Не напивайся до бесчувствия, Ронан. Не общайся со всякой швалью, Ронан. Не убивай себя, Ронан. Не повязывай этот галстук виндзорским узлом, Ронан.
«Составь расписание, Ронан. Сейчас. При мне. Я хочу его видеть».
7.45. Самый важный прием пищи
8.00. Покормить животных
9.30. Ремонт в сараях/в доме
12.00. Обед и та стремная автозаправка
13.30. Чудесный торговый центр снов Ронана Линча.
«Что это значит, Ронан?»
Что совершенство достигается упражнениями. Десять тысяч часов на овладение мастерством; если поначалу тебе что-то не удалось, ты не пытаешься, а просто делаешь. Ронан в последний год проводил массу времени, создавая все более сложные и аккуратные объекты; кульминацией стала замысловатая охранная система, благодаря которой Амбары, в целом, стало невозможно найти, если только не знать в точности, куда едешь. Впрочем, после Кембриджа в этом было мало веселого.
«Я же не спрашиваю, чем ТЫ занимаешься на работе, Диклан».
18.00. Покататься.
19.15. Разогреть пожрать на ужин
19.30. Кино
23.00. Написать Пэрришу
Последняя эсэмэска Адама гласила: «4200 долларов».
Это была сумма, которую предстояло прислать Ронану, чтобы оплатить ремонт в спальне.
23.30. Спать
суббота/воскресенье: церковь/Вашингтон
понедельник: стирка и покупки
вторник: написать или позвонить Ганси
Эти последние пункты в списке были добавлены рукой Диклана – его приписки тонко намекали на все компоненты полноценной взрослой жизни, которые Ронан упустил в процессе. Они лишь вгоняли его в еще большее уныние. Посмотри, каждая неделя похожа на предыдущую, гласило расписание. Посмотри, можно предсказать следующие сорок восемь часов, семьдесят два часа, девяносто шесть часов, посмотри, можно предсказать твою жизнь до конца. Само слово «расписание» угнетало Ронана. Всегда одно и то же. Да пошло оно.