Впрочем, на самом деле эта позиция нравится моей жене, а я привык делать, как ей удобнее. Мне вообще не по душе причинять кому-либо неудобство. Говорит ли это о том, что я добрый человек? Или это всего лишь пренебрежение собственными принципами и желаниями?
В спальне играет Лана Дель Рей. Тот самый альбом с пальмами на обложке. Даже не знаю, зачем мы его включили. Заниматься сексом под музыку, на мой взгляд, не очень удобно. Чужой ритм только мешает. Ты просто подчиняешься музыкальному такту и уже будто не свободен в своих движениях. Жизнь всё время нам что-то навязывает, не так ли? И вся эта музыка, к месту и не к месту, просто превращает происходящее в глупый видеоклип. Не добавляя ему ни смысла, ни чувств.
– Сильнее, – говорит жена, – сильнее!
Я послушно стараюсь двигать тазом и бёдрами. Резче и стремительнее. По правде говоря, я уже немного устал, и болят колени. Может, если бы не этот навязанный музыкой ритм, я бы уже давно кончил, и дело было бы сделано. Всего-то нужно вытолкнуть сперматозоиды в её влагалище, а дальше они сами найдут дорогу. Или не найдут. Как раньше. Как уже много раз до.
Песня заканчивается, и начинается следующая. Нам бы тоже поменять позу. Тогда мне было бы удобнее, и всё закончилось бы побыстрее. А сейчас я думаю не о наших движениях, а о своих коленях, которым пора дать отдохнуть.
– Сильнее! – снова говорит она, – Давай! Ну, давай же!
Куда ещё сильнее. Да и какой в этом прок? Разве мы занимаемся этим для удовольствия? Разве мы не стремимся просто исполнить предназначенное природой?
Я хочу кончить, правда. Но от этих сильных толчков притупляется острота ощущений. Я бы компенсировал это фантазиями, но дурацкая песня их только ограничивает. И даже открывающееся мне зрелище круглого женского зада и белеющей узкой спины почти не стимулирует мои эротические центры.
К тому же я столько раз всё это уже видел. У моей жены широкая задница и узкие бёдра. Малые половые губы сильно торчат из-под больших, и возбуждение только усиливает этот контраст. Тёмная ямка ануса очень аккуратная, чуть приоткрытая в такой позе. Я без конца пробегаю взглядом по всем приметам её пола. Но прелесть новизны рано или поздно спадает, как платье. А под ним – вечное однообразие страсти, у которой всегда одни и те же формы.
Снова меняется песня. На этот раз она очень медленная. Так проще: нет необходимости гнаться за бас-барабаном и ритм-секцией. И я воодушевлюсь, выбирая темп себе по душе.
– Да-а-ай, – стонет жена, – дай мне!
Я дышу громко и часто. Но это не страсть, а усталость. Вот-вот на её белую кожу закапает мой горячий пот.
Я облизываю большой палец и вставляю его в приоткрытый анус. Сразу становится теснее. И пальцу почти горячо. Член делается твёрже, будто оргазм уже близко.
Пусть всё будет в такой позе, как ей нравится. Но должен же я хоть что-то сделать и для себя?
– Больно, – говорит она.
Но я ещё глубже проталкиваю палец и стараюсь двигаться резко и сильно. Так, как она меня просит. Второй рукой я крепко держу её за правую ягодицу. Даже кожа побелела под моим пожатием.
– Да больно же!
Я наяриваю, как одержимый. Раз-раз-раз! Ни дать ни взять – порноактёр. Я вот-вот кончу, если она сейчас не помешает мне. Но только не это, нет! Какой вообще смысл во всём, если ты не можешь кончать так, как тебе нравится?
Жена чуть подаётся вперёд, пытаясь избежать моих толчков, и я теряю равновесие. Просто плюхаюсь на её мягкий зад. Вместе мы валимся на постель, и я внезапно эякулирую в её разогретое нутро. Сердце колотится, словно от быстрого бега. Уставшие ноги гудят, точно я поднялся на шестнадцатый этаж по лестнице.
– Блин, я почти кончила, – говорит она, – зачем ты полез туда со своим пальцем!
– Мне нравится так, – объясняю я, пытаясь унять одышку.
Я чувствую, что весь взмок. Жена недовольно дёргает задницей, чтобы я слез, и я сваливаюсь с неё на измятую простынь. Музыка кончилась. В комнате тихо. Только слышно, как я дышу.
Она встаёт и, не говоря ни слова, шлёпает босыми ногами прочь из спальни. Через минуту издалека доносится её голос. Будто она говорит с кем-то по телефону. Ни слова не могу разобрать.
Наверное, ей совсем не понравился наш секс. И для дела, похоже, мало проку. Вся сперма вытекла, раз она вскочила сразу, как всё прекратилось. Грустно как-то.
Я прислушиваюсь. Разговора по телефону больше не слышно. Шумит вода в ванной. Торшер светит зловещим багровым светом, как будущие муки в аду.
Что такое жизнь? Что такое человеческое тело? Откуда эти желания и похоть? Мы томимся влечением к другому полу, а потом сгораем, и жизнь кончена.
Разные мысли крутятся у меня в голове. Кажется, я начинаю дремать. И тут жена появляется в спальне. Одетая. И волосы красиво уложены. Стёкла очков блестят холодно и равнодушно.
– Я поеду, покатаюсь, – говорит она. – Может, к Маше заеду на кофе. Ты не жди. Спи, если хочешь.
Хлопает входная дверь. Я остаюсь один. Ни звука ниоткуда.
– Ну и ладно, – говорю я сам себе. – Ну и ладно.
9
Суббота. Вечер. Я иду в центр города. Туда, где всегда много молодёжи в это время.
Справа и слева остаются вросшие в землю домики старых кварталов. На фасадах темнеют деревянные двери. Они никуда не ведут, за ними стены из жёлтого ракушечника. Но дороги жизни, в сущности, тоже никуда не ведут, а идти по ним всё равно надо.
Мало-помалу улицы становятся шире, и людей вокруг больше. У перекрёстка долго не решается перейти дорогу молодой инвалид со скрюченной у груди рукой.
– Зелёный! – говорю я ему, – можно! А он всё равно стоит и озирается по сторонам. И рука у груди – сухая, слабая, беспомощная. Что с ним станется через пару лет? Будут ли у него когда-нибудь дети?
На углу улицы девушка играет на скрипке. Я останавливаюсь и кладу деньги в открытый футляр. Такая стройная, музыкант. Вряд ли она собирает на пиво. Я даже слушаю пару минут её музыку. Лица девушки почти не видно, склонилась над инструментом, и чёрные волосы упали вперёд. Тонкие руки быстро движутся, запястья словно вот-вот сломаются, хочется пожалеть её и забрать с собой. Куда – я и сам не знаю…
Я отворачиваюсь от девушки и иду прочь. «Времена года» Вивальди несутся мне в спину. По коже пробегают мурашки от этих звуков. Слишком уж я сентиментальный человек. И натура у меня не столько художественная, сколько сентиментальная. Может, оттого и не пишется мне? Не разгадал себя сразу, и вот мучаюсь теперь самообманом?
Впрочем, надо гнать эти мысли. Сомнения – самораскручивающийся механизм. Для них не нужно никаких усилий. Усилия нужны, чтобы взять себя в руки, заставить работать, написать хотя бы план будущего романа.
Книга никогда не создаётся в той последовательности, в которой мы её читаем. Вначале в тишине, как звёзды в вечернем небе, появляются отдельные слова. Со временем их всё больше, и вот уже ткань текста начинается натягиваться на отдельные образы, имена и события. Чем больше звёзд, тем ярче созвездия. Чем больше нужных слов, тем крепче повествование. А в моём романе пока что темно. Я не вижу ни его начала, ни окончания. Оттого, что нет слов, на которые я мог бы опереться. Зыбко всё.
«Скрипка», – записываю я в свои заметки. «Сухая рука», «заколоченные двери на фасадах домов». Вот и всё, пожалуй.
Яркие огни вечернего бульвара заставляют меня идти к ним. Вместе с юношами и девушками в шортах и кедах, с рюкзаками и лонгбордами я выхожу на жёлтый свет натриевых ламп. Здесь всюду продают кофе, и многие гуляют со стаканчиками в руках. Из кофеен и булочных пахнет корицей и карамелью. Столики выставлены прямо на тротуар. Тут и там едят штрудели и чизкейки. Мне бы тоже понравилось скоротать здесь вечер.
Я сбавляю шаг, присматриваясь к посетителям кофеен. Честно говоря, мне так одиноко сегодня. В юности мне казалось, что одиночество – тайный двигатель творчества, а теперь, похоже, и в этом источнике я всё исчерпал до дна. Моё одиночество больше ничему не учит, вот в чём дело. Я просто хочу женского общества и трахаться. И ещё молчать, не говоря ни пустого, ни важного.
Вот этот столик у стены старого особняка, кстати, мне подойдёт. Уютный свет, маленькие окна с голубыми занавесками. Сочетание бирюзового и фисташкового на салфетках. Девушка в белом платье пьёт какао из высокой кружки. Почему-то она кажется мне особенной. Словно не просто так она здесь сидит.
Я останавливаюсь и замираю, глядя на её гладкие чёрные волосы. Вот она задумывается о чём-то. Чистая кожа, тёмные глаза, острые скулы, мягкий подбородок. Совсем юная. Не то что я, вступивший в пору возрастных изменений. Надо заговорить с ней. Прямо сейчас. Всё равно о чём.
Я делаю шаг в её сторону, и она поднимает на меня взгляд. Наверное, надо что-то сказать: глупо будет, если я продолжу молча на неё пялиться.
– Хотите, я узнаю, о чём вы думаете? – улыбаюсь я. – Я не шучу. Я правда могу это сделать.
– О чём я думаю?
– Да! – я подхожу совсем близко, и её совсем не пугает моё неожиданное внимание. – Вот задумайте какое-нибудь число. От одного до десяти.
– Число? – она смотрит снизу вверх, и я решаюсь присесть на соседний стул из ротанга.
– Любое, какое хотите, – говорю я. – А потом «напишите» его пальцем на салфетке и салфетку скомкайте. Я не буду смотреть, я отвернусь.
– Хорошо, – она улыбается. Из-за какао её зубы не такие уж и белые, но какое это имеет значение для меня, тридцатипятилетнего человека?
– Готовы? Начинаем! – весело говорю я и отворачиваюсь. Люди – мужчины и женщины – идут мимо, ничего не зная ни обо мне, ни о её мыслях. Тёплый ветер катит по тротуару пустой картонный стаканчик. Саранчи всё меньше и меньше. То ли ей нечего есть в городе, то ли её склевали птицы. Да и важно ли это знать, почему она исчезает? Иногда мне кажется, что у природы нет других загадок, кроме тех, что мы ищем.
– Всё? – я поворачиваюсь к девушке. Она сидит с непроницаемым серьёзным лицом. Смятая салфетка лежит рядом.
– Вы правша или левша?
– Правша, – говорит она.
– Тогда возьмите салфетку в левую руку, а правой – сожмите моё запястье. Вот так, крепче.
Она сжимает моё запястье тонкими пальцами с разноцветными ногтями. У неё такие нежные на вид руки, словно детские, и вся она как доверчивый ребёнок.
– Ещё крепче, – говорю я, и её пальчики белеют от напряжения.
– Отлично! Теперь представьте себе число, которое первым пришло вам на ум, когда я попросил задумать. Представили? Прокручивайте его в памяти снова и снова. Постарайтесь вообразить эту цифру в виде чего-то реального. Словно она сейчас висит в воздухе прямо здесь, между нами.
Мы смотрим друг на друга, и девушка улыбается. Она предчувствует: что-то должно случиться, но, как и все, в глубине души не верит в чудо. Её пальцы по-прежнему крепко держат моё запястье.
– Достаточно, – тихо говорю я, – отпускайте.
И она освобождает мою руку. Я встряхиваю ладонь, делая вид, что она затекла от сильного пожатия, и принимаюсь тереть покрасневшую кожу. Девушка пристально смотрит за моими действиями. Наверное, ждёт подвоха. А его нет.
– Смотрите, – ещё тише говорю я, – смотрите внимательно. Что вы видите?
Красные пятна, оставленные её пальцами на запястье, начинают бледнеть. Какие-то контуры проступают на коже. Я снова тру её, и линии становятся чётче.
– Ну?.. – почти шепотом спрашиваю я.
Девушка вскрикивает. Её глаза округляются. Она поднимает на меня взгляд, полный удивления.
– Не может быть!
– Может.
– Но… как?
– Вы это задумывали, да?
– Да, – растерянно соглашается она.
На моём запястье отчётливо проступает красная цифра 7.
– Можете потрогать, она настоящая, – я пожимаю плечами, – это не краска или что-то вроде того.
Она трогает. И наконец верит.
– Я такого никогда раньше не видела! – выпаливает она.
– Просто мы раньше с вами не встречались, – говорю я.
– Я Лиза! – говорит она и подаёт мне руку.
– Евгений, – представляюсь я, и моё собственное имя внезапно кажется мне таким незначительным.
– Со мной можно на «ты».
– Со мной тоже, – я усмехаюсь. До меня только сейчас доходит, что я намного её старше.
– Это фокус? – спрашивает Лиза.
– Можно и так сказать. Но я вас не обманул, правда. То есть… тебя. Я же отгадал мысли?
Она восхищённо кивает. Я сажусь удобнее, теперь чувствую себя увереннее и проще. Что я собираюсь делать? Неужели в самом деле жду от этого знакомства какого-то продолжения? Не буду же я и правда соблазнять эту девочку, искать её расположения, внимания и ласки?
– Ты без компании? – спрашиваю на всякий случай.
– Да, – Лиза показывает какую-то книжку. Не мою, конечно. – Я тут читаю иногда. А ты любишь читать?
– Люблю… Да, очень люблю.
Я трогаю себя за мочку правого уха, точно пытаюсь соврать.
– Вообще-то я не фокусник. Я писатель.
– Правда? Писатель?
– Ага. У меня выходил роман. Несколько лет назад. «Энциклопедия поз кошачьего сна». Не читала такой?
– Не, – она делает глоток какао. Наверняка оно уже совсем остыло. – Несколько лет назад я ещё маленькая была.
Она так хорошо улыбается. В её сердце не больше печали, чем морщин на лице. Это я разучился улыбаться людям, всё больше напускаю на себя серьёзный или грустный вид.
– А ты женатый? – вдруг спрашивает Лиза.
Я мешкаю с ответом и решаю соврать. Вот только зачем, спрашивается? Я никогда не изменял Люсе. Разве это вообще может случиться?
– Нет. Я не женат, – говорю я небрежно. Но догадаться, когда я вру, может и ребёнок. Отчасти поэтому я только пишу выступления политикам, но не произношу их сам.
– Я… был женат, – поправляюсь я, чувствуя недоверие. – Развёлся несколько лет назад. Жена ушла. Полюбила другого. Забрала ребёнка и ушла. Теперь я один.
Лиза смотрит на меня с интересом. Я понимаю, что сейчас очень несправедлив к Люсе. Но ведь она ничего не узнает об этом? Ей не будет больно?
– Пошли погуляем? – смело предлагает Лиза. – Я уже устала тут сидеть. И книжка так себе. Раз ты писатель, лучше я с тобой поговорю о чём-нибудь.
– Пошли, – говорю я. – Я больше всего на свете люблю ходить по городу.
Это правда. Её говорить приятно и легко. Вот только не всегда получается. Может, искренность – не постоянное свойство натуры, а вроде озарения, которое может посетить, а может и нет?
Лиза поднимается. Оказывается, она высокая. Мне всегда нравились рослые девушки. Сильные, крепкие, за которыми не нужно нести сумку или приноравливаться к их черепашьему шагу на неудобной обуви. И сейчас нравятся. И Лиза… Лиза мне тоже очень, очень нравится.
Я решаю, что неудобно сразу же подавать ей руку, но она сама берёт меня под локоть. И мы идём вниз по тротуару, туда, где нижняя часть города утопает в акации и каштанах.
– Чёрт, – говорит она с интонацией подростка, – шнурок на кроссовке развязался! Ненавижу их! Матушка купила.
Она запросто наклоняется прямо передо мной и орудует со шнурком. Под белым платьем проступают аккуратные трусы. Не дурацкие стринги, нет, а нормальные девичьи трусики, которые носят исключительно порядочные девушки.
Половое чувство кружит мне голову. Я представляю её голой, лежащей на спине с сильно разведёнными ногами, представляю её стоящей на коленях, глубоко наклонившейся вперёд, представляю, как она лежит на животе, и, заведя руки назад, раздвигает белые ягодицы.
Когда она выпрямляется, её лицо краснеет. Я некстати думаю о пятнах, которые вступают у моей жены на шее в минуты страха или гнева. Она и не догадывается, что я сейчас делаю, о чём думаю в это мгновение. Я совсем не желаю Люсе зла. Но мне так одиноко сегодня.
– Давай не пойдём туда, где безлюдно, – тихо произносит Лиза, – я больше люблю гулять среди людей.
– Давай, – отвечаю я хрипло. – Мне на самом деле неважно. Я – как ты. Как тебе нравится.
– Ты такой покладистый? – неловко кокетничает она.
– М-м, – отвечаю я неопределённо.
Она смотрит мне в глаза. Её лицо почти на одном уровне с моим. Губы тёмные, полные, без помады или блеска. Я неуклюже наклоняюсь к ней, но она отшатывается назад. Тогда я беру её за руку. Тёплую и сухую. Молодая здоровая кровь течёт в её сильном теле. Наверное, она плодовита, как сытая кошка весной.