**
Итак, отношение господства, установленное в результате завоевания, стремится к сохранению; Римская империя есть власть Рима над провинциями, regnum Francorum
*
**
Установление монархии
До сих пор мы подходили к господствующему обществу так, как если бы оно само по себе было недифференцированным. Из рассмотрения маленьких обществ мы знаем, что это не тот случай. В то время как со стороны этого господствующего общества на подвластные ему общества происходит воздействие повелевания, которое существует само по себе и для себя, внутри господствующего общества силится утвердиться повелевание по отношению к самому этому обществу. Это личная – царская – власть. Она могла потерпеть неудачу и исчезнуть до начала широких завоеваний, как в случае Рима. Ее монархическая карта могла оказаться еще не разыгранной в момент завоеваний, как в случае германцев. Наконец, эта карта могла быть уже разыграна и партия частично выиграна, как в случае Македонии.
Если существует такая царская власть, объединение империи дает ей огромный шанс, с одной стороны, упрочить завоевание и, с другой – положить конец квазинезависимости и квазиравенству компаньонов по завоеванию.
Что для этого требуется? Чтобы rex Francorum
***
Именно это, как мы видим, в самой грубой форме делают турецкие султаны. Из воинственных феодальных князей они превращаются в абсолютных монархов, когда становятся независимыми от непобедимой турецкой кавалерии, создав «новое войско» (Yeni cera; отсюда «янычары») из христианских детей, которые всем обязаны султанам, щедро осыпающим их привилегиями, и потому составляют в их руках послушный инструмент. Те же самые устремления побуждают турков выбирать и чиновников из христиан.
Принцип повелевания ничуть не изменился: это всегда сила. Но вместо того, чтобы быть общей силой в руках завоевателей, теперь это личная сила в руках короля, который может использовать ее даже в отношении своих бывших компаньонов.
Чем большим будет количество скрытых сил, которыми удастся завладеть королю, тем больше он будет иметь власти.
Уже немало – привлечь непосредственно на свою службу отдельных подданных, давая им возможность занять положение, совершенно противоположное тому, на которое они могли надеяться при тирании.
Еще лучше, если король может привлечь к себе сообщество подданных, сокращая им те налоги, которые не приносят выгоды ему самому: это борьба против феодализма.
И, наконец, дело обстоит наилучшим образом, если он может обратить себе на пользу традиции каждой группы, входящей в сообщество: так делал Александр, выдававший себя за сына Гора
*
**
От паразитизма к симбиозу
Вот в общих чертах логический способ образования того, что можно назвать «национальной монархией», если отвлечься от анахронического употребления слова «нация».
Сразу становится очевидным, что природа Власти совершенно не изменилась, что речь всегда идет о повелевании самом по себе и для себя.
Власть обязана своим существованием двойному триумфу: военному – триумфу завоевателей над покоренными и политическому – триумфу короля над завоевателями.
Один-единственный человек может править громадной массой народа, потому что выковал инструменты, позволяющие ему странным образом быть «самым сильным» в отношении кого угодно: это государственный аппарат.
Покоренное целое создает «благо», которым монарх живет и посредством которого он поддерживает свое великолепие, питает свою силу, награждает преданных ему и добивается целей, выдвигаемых перед ним его честолюбием.
Но с таким же успехом можно сказать, что это повелевание установилось благодаря тому, что монарх покровительствовал побежденным; что он силен благодаря тому, что сумел привлечь к себе слуг и вызвать всеобщую готовность к повиновению; что, наконец, он извлекает у народа средства благодаря тому, что сам обеспечивает процветание последнего.
И то и другое, сказанное выше, является совершенно верным. Власть оформилась, укоренилась в привычках и верованиях, развила свой аппарат и умножила свои средства, поскольку сумела обратить на пользу себе существующие условия. Однако обратить их себе на пользу она смогла, только служа обществу.
Она всегда ищет лишь собственного могущества; но путь к могуществу пролегает через служение.
Когда лесник подрезает лесную поросль, чтобы способствовать росту деревьев, а садовник собирает улиток и устраивает молодым растениям парник или помещает их в счастливый жар теплицы, мы не считаем, что тот или другой действуют из любви к растительному народу. Конечно, они «любят» его гораздо холоднее, чем это можно себе представить. Однако любовь, не являясь логическим мотивом их забот, непременно их сопровождает. Разум хотел бы, чтобы человек вел себя без привязанности. Но человеческая природа так устроена, что привязанность подогревается заботами.
Вот что мы должны иметь в виду, размышляя о Власти. Повелевание, которое принимается в качестве цели, заставляет заботиться об общем благе. Те же самые деспоты, что оставили в пирамидах свидетельство чудовищного эгоизма, регулировали также течение Нила и удобряли поля феллахов. Логика Власти побуждает западных монархов заботиться о национальной промышленности, но это становится их склонностью и страстью.
Поток повинностей, направлявшийся в одностороннем порядке из Града Повиновения в Град Повелевания, имеет тенденцию к уравновешиванию посредством встречного потока, даже если подданные не в состоянии выражать какие-либо потребности. Или, взяв другой образ, можно сказать, что растение Власти, достигнув определенной степени своего развития, не может больше питаться почвой, на которой стоит, ничего не возвращая ей назад. Власть отдает в свой черед.
Монарх вовсе не назначается коллективом, чтобы удовлетворять потребности последнего. Монарх – господствующий паразитический элемент, который выделился из господствующей паразитической ассоциации завоевателей. Но установление, сохранение и эффективность его власти обеспечиваются таким правлением, при котором может найти свою выгоду наибольшее число подданных.
Представление, что право большинства действует лишь при демократии, есть не что иное, как иллюзия. Король – один-единственный человек – скорее, чем какое-либо правительство, нуждается в том, чтобы бóльшая часть социальных сил склонялась в его пользу.
И поскольку человеческой природе свойственно, что привычка порождает привязанность, то сначала монарх действует побуждаемый интересами власти, затем – с любовью, а потом, наконец, посредством любви. Мы снова обнаруживаем мистический принцип rex.
В ходе естественного, в сущности, процесса Власть переходит от паразитизма к симбиозу.
Бросается в глаза, что монарх в одно и то же время является разрушителем республики завоевателей и создателем нации. Отсюда, впрочем, двойственность суждения относительно, например, римских императоров, проклинаемых республиканцами Рима и благословляемых подданными отдаленных провинций. Таким образом, Власть начинает свой путь к успеху, низводя то, что было в обществе наверху, и возвышая то, что было внизу.
Формирование нации под Властью короля
Материальные условия существования нации создаются завоеванием, в результате которого из разрозненных элементов формируется некий агрегат. Но это еще не единое целое. Ибо каждая входящая в его состав группа имеет свое особое «сознание». Как же может возникнуть общее сознание?
Необходимо, чтобы существовала точка соединения чувств всех членов общества. Кто же составит центр кристаллизации «национального» чувства?
Этой точкой соединения оказывается монарх. Верный инстинкт помогает ему представать перед каждой другой группой в качестве субститута, преемника вождя, к которому эта группа привыкла.
Сегодня вызывает улыбку почти нескончаемый перечень титулов, которые принимал, например, Филипп II. В этом видят только тщеславие. Но нет, это была необходимость. Повелитель разных народов, он должен был в отношении каждого принимать вид, который делал бы его для них близким. Король Франции, в Британии он должен был представляться как герцог, а во Вьенне – как дофин
*
Нагромождение титулов – лишь перечень этих видов, которые со временем обосновываются. Моральное разнообразие королевской личности воплощается в ее физическом единстве. Это важнейший процесс. Ибо трон, таким образом, становится местом взаимодействия различных эмоций, местом формирования национального чувства. Бретонцев и жителей Вьенна объединяет то, что герцог первых является дофином вторых.
Значит, в определенном смысле нация формируется на троне. Соотечественниками становятся, став преданными одной и той же личности. Теперь ясно, почему монархически сформированные народы будут с необходимостью сохранять Нацию как личность, по образу и подобию живой личности, в отношении которой сформировалось общее чувство.
Римляне понятия об этом не имеют. Они не воображают себе никакого морального существа, находящегося вне их или над ними. Они не представляют себе ничего, кроме societas
**
вИменно благодаря императорам агрегат становится единым целым.
Град Повелевания
Соберем теперь все, что повелевает, в большую систему, которую рассмотрим на разных этапах ее становления.
При первых шагах государства это соединение элементов только иногда имеет конкретное существование. Вот толпы завоевателей – готы и франки; вот объединенный римский народ; вот окружающий короля двор нормандских баронов.
Это властители, которые очевидным образом формируют тело, располагающееся над всем обществом, Власть, существующую саму по себе и для себя.
Перенесемся дальше во времени. Мы больше не находим ни поля, ни форума, ни зала, которые то переполнены людьми, то пустынны, но мы видим дворец, окруженный целым ансамблем строений, где занимаются делами сановники и служащие.
Теперь повелевает король со своими постоянными слугами, ministeriales
*
Найдем ли мы, что этот Град играет совершенно другую роль, нежели собрание властителей? Станем ли говорить, что сановники и служащие не являются властителями, но что они слуги? Слуги короля, воля которого отвечает нуждам и желаниям общества? Что наконец-то мы видим аппарат, являющийся инструментом в руках одной «общественной» воли?
Такая интерпретация не является неверной. Но лишь отчасти. Ибо хотя воля властителя и может приспособиться к обществу, она остается волей властителя. И сам аппарат не является неподвижным инструментом. Его составляют люди, которые наследуют – и фактически наследуют лишь постепенно – прежним владыкам. И которые в процессе этого наследования и благодаря сходству ситуации приобретают определенные черты своих предшественников. В такой степени, что отделившись однажды от аппарата, разбогатевшие и возвысившиеся, они будут считать себя прямыми потомками расы-завоевательницы, как об этом свидетельствуют Сен-Симон и Буленвилье.
Таким образом, Власть, состоящую из короля и его администрации, надо рассматривать как еще одно господствующее тело, лучше оснащенное для господства. И настолько лучше, что одновременно эта Власть есть тело, которое осуществляет огромное необходимое служение.
Свержение Власти
Такое служение и столь замечательная забота о человеческом обществе с трудом позволяют думать, что Власть по своей сути все еще – эгоистичный владыка, как мы это постулировали вначале.
Ее поведение совершенно изменилось. Она насаждает блага порядка, справедливости, безопасности, процветания.
Ее человеческое содержание совершенно обновилось. Она пополняется наиболее способными элементами из подвластной ей массы.
Это чудесное превращение, безусловно, может быть объяснено стремлением повелевания удержаться, что вынуждало Власть всегда быть более тесно связанной со своим substratum
*
В результате Власть ведет себя практически так, как будто ее базовая, эгоистическая, природа сменилась природой приобретенной, социальной. Впрочем, Власть обнаруживает способность к колебанию, и то совпадает со своей асимптотой и представляется вполне социальной, а то возвращается обратно к своему происхождению и оказывается эгоистической.
Кажется парадоксальным, но в высшей степени социализированную Власть мы вынуждены упрекать в том, что она господствует.
Такие упреки может порождать только ее совершенное духовное творение – нация, организованная как сознательное целое. Чем сильнее ощущается национальная целостность, тем большим нападкам подвергается Власть за то, что она не есть проявление нации, а навязывается ей сверху. По стечению обстоятельств, отнюдь нередких в социальной истории, мы осознаем чуждый характер Власти в то время, когда он является уже глубоко национальным. Как рабочий класс осознает свое угнетение именно тогда, когда оно ослабевает. Факт должен приблизиться к идее, чтобы она родилась – посредством простого процесса обобщения констатированного явления, – и чтобы пришло в голову упрекнуть факт в том, что он не является идеей.
Тогда ее ниспровергают – эту чуждую, деспотическую и эксплуататорскую Власть, которая существует сама по себе и для себя! Но как только эта Власть пала, она уже больше не является ни чуждой, ни деспотической, ни эксплуататорской.
Ее человеческое содержание целиком обновилось, ее налоги теперь лишь условие ее служения: творец нации, она стала ее орудием.
При этом повелевание, сколько его есть во Власти, может трансформироваться, не переставая существовать.
Два пути
Я не собирался здесь представлять историческую эволюцию Власти, но хотел рассуждая логически показать, что Власть, полагаемая как чистая сила и чистая эксплуатация, с необходимостью стремилась договориться с подданными и приспосабливалась к их нуждам и чаяниям, что, воодушевленная одним чистым эгоизмом и принимая саму себя в качестве цели, она бы вследствие фатального процесса все равно пришла к тому, чтобы покровительствовать коллективным интересам и следовать социальным целям. Продолжая существовать, Власть «социализируется»; она должна социализироваться, чтобы продолжать существовать.
В связи с этим возникает идея устранить остаток ее исходной природы, лишить ее любой способности возвращения к своему первоначальному поведению, сделать ее, одним словом, социальной по сути.
Здесь обнаруживаются два пути – один, логический, похоже, неосуществим; другой, который кажется легким, является обманчивым.
Сначала мы можем сказать: «Власть, рожденная повелеванием и для повелевания, должна быть уничтожена». Затем, признав себя соотечественниками и объявив себя согражданами, мы сформируем societas и станем вместе заботиться о наших общих интересах; таким образом, мы создадим республику, где больше не будет ни суверенной личности – ни физически, ни морально, – ни воли, повелевающей отдельными волями, и где все сможет совершаться только посредством действительного consensus