– Аппетит приходит во время еды, – буркнул я и откусил огурчик.
Пока я хрустел Тропинин терпеливо ждал.
– Подправить можно, но вот вопрос, а зачем? – спросил я, наконец. – Нужна она империи, эта Америка?
– В каком смысле? – удивился Лёшка. – Конечно же нужна!
– Сомневаюсь.
Я опять разлил водку по стопкам, но Тропини на этот раз к ней не притронулся.
– Но как же? Это же только территории одной сколько!
– Ты мыслишь политическими категориями нашего времени. Это тогда будет казаться важной всякая скала с национальным флагом посреди океана. Менталитет нынешней власти более прагматичен. С заморских территорий им нужен доход. А доход дают налоги и рынки сбыта. То есть люди. Которых здесь кот наплакал. Поэтому если власти вдруг интересуются политикой, то европейской. Где проживает нагулявшая жирок буржуазия. Там наши цари порой готовы и за ненужный клочок земли повоевать.
– «O! Ja, ja! Kemska wolost!» – пошутил Тропинин.
– Вот именно. А теперь нацепи на голову вельможный парик и посмотри на Америку из Петербурга. Причём учти, что другой Америки, кроме горстки дикарей среди льдов и скал, власть не знает. Ни золотых россыпей, ни нефтяных полей, ни тучных пастбищ. Какую выгоду сулят такие приобретения, если доставка к океану одного пуда груза из центральных областей обходится минимум в двадцать рублей? Здешних двадцать рублей, не наших.
Он пожал плечами.
– А везти нужно почти всё. Уж ты мне поверь, я доставлял, знаю. И хлеб, и железо, и парусину с канатами. Про людей распятых на Юдомском кресте, убитых в стычках и умерших на этапах промолчу. Что для империи люди? Но выгода-то где?
– Меха, – неуверенно предположил Лёшка.
– Правильно! – Я подвинул стопку к нему поближе и он почти на автомате выпил. – Поэтому промышленным и позволили выходить в море. Ровно столько и позволили, чтобы на шубки соболиные для аристократов собрать. А колонизация, новые губернии, новые народы… – я махнул рукой. – Да что там говорить. Наполеон легко отказался от американских колоний, а он был не самым тупым императором. И, в конце концов, кто в нашей с тобой реальности продал Аляску? Не большевики же?
– Нет. Александр Второй и Великий князь Константин.
– А где гарантия, что они не продадут её ещё раз? Что изменится от нашего вмешательства?
Тропинин выглядел довольно удрученно. Не потому что я сразил его аргументами, скорее потому, что не нашел у меня поддержки своим фантазиям.
– Знаешь, по сути любая империя это частный случай капитализма. Такая большая корпорация с единственным владельцем на страну. Или, как вариант, с небольшим акционерным обществом из богатеев и аристократов. Выгодно купить актив – покупает, выгодно продать – продаёт. Аляску продали, зато прикупили часть Китая. Амурскую область, Уссурийский край. Их и осваивать легче, и удержать, случись какая война. И толку от них больше.
– Так чего же ты хочешь? – устало спросил Тропинин. – Зачем затеял всё это?
Я разлил водку по стопкам и мы выпили не чокаясь, словно хоронили мечты.
– Ну, мои планы попроще, – попытался отговориться я, уже понимая, что цели наши малость разнятся. – Вот собираюсь на Архипелаг двигать. В смысле на архипелаг Александра, если его когда-нибудь так назовут. Новоархангельск будем закладывать, курорт на тамошних источниках открывать. Из-за твоей дурацкой монетки только и задержался. Перенервничал. Думал, те изверги меня опять достали. Но уж теперь-то, когда всё разъяснилось, можно и сбор трубить.
– Новоархангельск – это понятно, – ничуть не сбился с темы Тропинин. – Но его и без твоих стараний поставили бы. Чуть раньше, чуть позже не велика разница. А лично у тебя есть какая-нибудь стратегия? Чего ты хочешь добиться в итоге?
Я промолчал. Парень затронул весьма уязвимое место моих начинаний. Как ни странно, но при всей глобальности затеянной игры, стратегия, как таковая, у меня отсутствовала. В том смысле, что не сформировалось ясной конкретной цели, достижение которой означало бы «конец игры». Желание прихватить побольше дикой землицы, конечно, оставалось некоей путеводной звездой, но как ей распорядиться, что сложится потом из этих приобретений, я до сих пор представлял смутно.
– А какая стратегия была у Робинзона? – пожал я плечами. – Он ведь не собирался перекраивать мир, приводить в подданство людоедов или взимать с них ясак соответствующими шкурками? Бедолага просто желал обустроить жизнь, наладить быт, раз уж нельзя вырваться с острова. Так и я. Мы, если угодно. У нас с тобой получается робинзонада во времени. Хробинзонада, так сказать. А значит надо как-то устраиваться.
– Робинзон не обладал знанием о ещё не открытых землях, о будущем, о технологиях, – упорствовал Тропинин. – А мы с тобой обладаем. Одному мне такое было бы не по силам, я вообще едва выжил. Но ты-то, я гляжу, поднялся. И думаю, раз так, то грех не воспользоваться шансом.
Ну, эти-то аргументы про знания и технологии уже перетирались мной не единожды. Изначально я собирался основать на американских землях что-то вроде личного государства. Маленькой уютненькой утопии, обустроенной по собственному вкусу. Без рабства, без чиновничества, без сословий. Со справедливыми законами и справедливым управлением (моим, разумеется). Мне хотелось создать страну, где люди чувствовали бы себя достойно. Технически это казалось не таким трудным делом. Ведь я обладал опытом многих поколений, историческим знанием, пусть и искорёженным книгами. А возможность оперировать с пространством-временем давала мне фору.
Но вкусы менялись. Менялись и обстоятельства. По мере знакомства с порубежьем идея постепенно трансформировалась. Дух фронтира пленил меня. Эта страна, населяющие её люди не терпели законов, пусть самых справедливых, не терпели управления, пусть самого гуманного. Они жили даже не традицией, которая нуждалась в длительном времени для укоренения, а создаваемыми по ходу дела правилами, и легко меняли эти правила, как только они становились помехой.
Мне захотелось поддержать этот дух, продлить состояние свободы. Но чёткой формы сохранения первозданного хаоса не существовало, да и не могло существовать. И тем сложнее было объяснить свой подход современнику, для которого сильное государство являлось политической аксиомой и привычной, даже незаменимой упаковкой для общества.
– Ну, мне бы не хотелось сдавать эти земли империи, – осторожно произнёс я. – По-моему она недостойна такого подарка, хотя бы потому, что собирается загнать его по дешёвке.
Тропинин сжал зубы.
– И тогда я подумал… так что же, оставлять этот жирный кусок Соединённым Штатам или британцам? Отнюдь! Чем они лучше России?
– Ну и? – насторожился Лёшка.
– Поразмыслив на досуге, я решил забрать Америку себе!
Я хотел свести всё к шутке, но, похоже, не рассчитал накала страстей.
– Как то есть, забрать себе? – опешил Тропинин.
– Просто, – я пошел на пролом. – По праву, так сказать, первооткрывателя. По праву первой заимки. Ну как у старателей, что золотишко моют в ручьях. Кто первым пришел, того и землица!
Лёшка молчал почти минуту, накапливая заряд негодования. Ну просто конденсатор гнева какой-то.
– Да ты маньяк! – вспыхнул он. – Кем ты себя возомнил? Чингисханом? Или этим, как его там… Аттилой. С тобой или без тебя, империя будет здесь. Ты опередил её всего-то на пару лет. И вот на этом основании решил, будто можешь делать всё что захочешь? Нет! Не пройдёт! Вон парни за окном, они и есть первооткрыватели. Землепроходцы! Это им решать, кому владеть открытыми землями!
– Неужели? – я выдавил улыбку. – Что они могут решить? И зачем им это? Когда ты вламываешься в чужой дом, то намерен вынести из него ценности, а не поселиться там насовсем.
– Ну, у тебя и сравнения!
– Нормальные сравнения! – рявкнул я. – Этим парням Америка не нужна, как и империи. Всем им нужны меха. И со мной они отправились только потому, что я обещал знатную добычу. А то чёрта лысого они бы попёрлись в такую даль. Шею свернуть за клочок земли дураков нет!
– За клочок? Ничего себе клочок!
– Клочок! – припечатал я. – У них за спиной целая Сибирь пустая осталась.
Парень чуть не зарычал.
– И заметь, я не собираюсь трогать твою любимую империю, – добавил я, не обращая внимание на его бурлящую злость. – Не собираюсь устраивать революцию, менять династию. Империя осталась там, за океаном, целая и невредимая, а я просто подыскал себе клочок относительно свободной земли, где и собираюсь попытать удачу. По-моему это естественное право каждого, попытать удачу.
Я выдохся и умолк. Тропинин тоже постарался успокоиться. Немного помолчав, он спросил:
– И что же ты собираешься делать с таким огромным клочком? Нацепишь красные штаны? И те, у кого воздуха нет, сюда насыпятся? А потом, что? Они будут на четвереньках ползать, а ты на них плевать? Удовольствие получать?
– Ха, вроде того, – сравнение показалось мне уместным. – Про нехватку воздуха прямо в десятку! И на счёт «плевать» верно подмечено. В том, смысле, что я не собираюсь кактусы из них делать. Вся фишка как раз в том и состоит, что я не собираюсь ничего делать. Я хочу просто сохранить свободу.
– А-а, – махнул рукой Лёшка. – Вон оно что! Свобода. Мне следовало догадаться об этом раньше. Нахлебались мы уже этой либеральной чуши.
– Кто «мы»? Лично я только вошёл во вкус.
– Ну да, тебя же раньше сюда выкинуло. Не застал ты лихие времена. Эта твоя демократия разрушила всё! У власти собрался сброд, предатели, жулики. Растащили, распродали…
– Не знаю, что у вас там без меня растащили, – пожал я плечами. – Но я говорю не о демократии, а о свободе. Это фронтир, парень! Здесь нет ни демократии, ни монархии, ни диктатуры. Здесь царит свобода, волюшка вольная. Пусть и без страхового полиса.
Тропинин поморщился и махнул рукой.
– Что ты имеешь против? Хочешь стать рабом, вон отправляйся в Россию, запишись в крепостные. Могу даже посоветовать неплохого хозяина. Мужиков порет в меру, девок крестьянских особо не портит, на жизнь детишкам оставляет. В конце концов, свобода такая хитрая штука, которая позволяет от неё отказаться.
– Рабство – это совсем другое.
– То же самое! Принадлежит ли человек частному лицу или империи не велика разница.
Тропинин опять начинал закипать. Он закусил губу и кажется едва сдерживал себя. Похожеже, пора было сворачивать дебаты.
– Возвращаясь к твоему вопросу, скажу, что нет у меня стратегии. На империю мне, как ты уже понял, глубоко наплевать. А здесь на фронтире царит та самая свобода. Без насаждения кем-то, сама по себе. Пусть дикая. Пусть она, говоря языком механики, находится в состоянии неустойчивого равновесия, плевать! Я намерен балансировать как можно дольше, а потому стану бить по носу всякого имперца, который притащится сюда со своими подпорками-колодками в надежде из зыбкого равновесия соорудить устойчивое неравенство.
– Я так понимаю, что бить ты собираешься по моему носу? – подытожил Тропинин ледяным тоном. – Во имя, надо полагать, свободы?
Я не ответил.
– Знаешь что? – сказал он. – Шёл бы ты со своими утопиями подальше. Я хотя бы знаю что хочу. А не вот это вот…
– Правда?
– Да. Я хочу принести пользу своему народу, своей стране. А как она распорядится приобретением – пусть заботит других, пусть лежит на их совести. А моя совесть останется чистой. И тут размышлять много не надо: делай что можешь, остальное приложится. А если дело не выгорит, то хоть попытаюсь.
Атмосфера достигла до той степени, когда кажется, что от печки несёт морозом. Но я отступать не собирался.
– Ну и чёрт с тобой! Пытайся. Хочешь расшибить дурной лоб, мешать не буду. А я пойду, как ты выразился, со своими утопиями подальше.
Выражение отнюдь не было фигуральным. Я встал, прошёлся к выходу и, открыв дверь, крикнул:
– Комков, командуй погрузку!
Тропинин не остался в долгу и, отправляясь восвояси, то есть к своей артели, наградил меня на прощанье эпитетом, происходящим от слова либерал, но имеющим явно негативную окраску. Такого словечка в мое время в ходу не было. Видно и правда начудили там без меня. В ответ я лишь пожал плечами. К политическим партиям я не принадлежал, и значит обижаться мне было не на что. А вскоре суета, что поднялась вокруг, захватила меня полностью.
Небольшое поселение всколыхнулось гораздо раньше, чем Комков отрепетовал приказ. Вместо чёткой мобилизации получилось спонтанное народное движение. Матросы выбирались из своих углов, иногда нетрезвые или больные, сами находили капитанов и вместе с ними отправлялись на корабли налаживать такелаж. Промышленники, не дожидаясь распоряжений передовщиков, разбирались по партиям, укладывали вещи, стаскивали их в кучи перед казармами. Коряки и прочие приставшие к нам туземцы складывали каркасы жилищ, сворачивали шкуры, призывали собак.
Ох как мило моему сердцу было поднятое одной фразой бурление.
Я на время даже забыл и о Тропинине, и о незнакомце, вынюхивающем мою подноготную где-то далеко за Уралом, и о тлинкитах, острящих копья в ожидании чужаков. Всеобщее воодушевление захватило меня. Движение – всё, конечная цель – ничто! Вот актуальный лозунг на данном этапе.
Раздражение от бесплодной беседы с соплеменником нашло выход в лихорадке приготовлений, злость разогнала сплин и поставила столь необходимую для телодвижений энергию. Тлинкиты готовы нас встретить во всеоружии? Что ж, тем хуже для них!
А Тропинин прозябал с захарьевскими, которые в поход не собирались, и лениво посматривали на приготовления со стороны. Одинокий он бродил среди равнодушных людей, не имея возможности излить душу. Кому же пожалуешься, что не поделил с земляком Америку?
***
На второй день лихорадочных сборов у моей совести прорезались зубки, а здравый смысл немножко провентилировал мозги. Тропинин отворачивался всякий раз, когда наши взгляды встречались, но я-то понимал, что творилось на душе у парня. Встретить собрата по несчастью, получить надежду, что теперь все наладится, увидеть возможность в реализации своих планов, возможно какой-то сокровенной мечты и… получить оплеуху из-за политических разногласий. Как ни крути, а это серьёзная встряска. Стресс, как сказали бы в наше время.
Я имел существенное преимущество, так как вполне мог обойтись без напарника. Моё дело давно стояло на прочном основании. Я обладал капиталом, флотом, соратниками и попутчиками в значительном числе. Это то, что было на виду. За кадром оставались мои способности, что давало немалый бонус – всё же я мог снимать стружку с пространства и прессовать время. Я ощущал себя энергетическим сердцем лавины, которая вот-вот сорвётся и сметёт всякого, кто окажется на пути.
А Тропинин без поддержки обойтись не мог. В его активе не значилось ни ресурсов, ни единомышленников, ни даже четкого понимания, что делать дальше. Ему не удалось зацепиться пока в этом мире. Да и никому бы не удалось, не обладай он какими-то важными преимуществами. Зато гордости у парня имелось, хоть отбавляй, а пылающим взглядом он мог бы растопить вечные льды.
Примирению способствовало то, что за пару дней у разношерстной орды викингов собраться не получилось. Как всегда обнаружилась куча мелочей, недочётов. Мы нуждались в порохе и оружии, бусах для подкупа простых людей и серебра для задабривания вождей. Пришлось смотаться пару раз в Европу. Затем я вдруг вспомнил о переводчике и обнаружил, что среди добровольцев из конягмиутов и выкупленных на Кадьяке пленников языком вероятного противника никто не владеет. Комков срочно кинул клич по жилам, предлагая большой выкуп за знатока или награду, если толмач окажется членом племени.