– Не знаю, майор, – сказал с сомнением Костя, когда они сидели в машине, – я лишь сказал, о чём говорят.
– Говорить могут что угодно, – сказал Суриков. Он завёл мотор, машина поехала. В зеркало заднего вида майор наблюдал за домом. Окна, словно глаза, старый дверной проём напоминал рот. Потресканные листы шифера, будто непричёсанная голова. Казалось, что дом наблюдал за ним, провожал взглядом и запрещал возвращаться. Дмитрий Суриков усмехнулся такой мысли и перевёл взгляд на дорогу. Он не знал и не поверил бы, что Ужас, долгое время находившийся в этом доме, начал творить зло. Виталий Божков был лишь первой жертвой.
По склону горы со стороны Румынии, мимо карпатского заповедника двигался автомобиль. Его кидало по ухабам, ехал он медленно. В багажнике новенькой мицубиси зелёного цвета лежало несколько канистр бензина, запасное колесо и дробовик, смотанный в одеяло, замаскированный под весло.
– Мы так не доедем и за неделю, – огрызнулся сидящий на пассажирском сидении худощавый мужчина, звали его Егор Джемов. Он выделялся худым, бледным лицом, резкими манерами и постоянной, непрерывной речью, льющейся из него, подобно свету лампы.
– Успокойся, Егор, – сказал водитель, здоровяк, едва умещавшийся на сидении, звали его Тимур Бараженов. Он глянул на пассажира, затем вновь на дорогу, – я сказал, что мы едем на несколько дней. Через неделю будем свободны. Момент ясен? Ты знаешь способ лучше переправить автомобиль? Тогда расскажи.
– Послушай, – огрызнулся Егор, набравшись смелости, – я не намерен рисковать, но и ты должен понять, что гробишь транспорт и тратишь время. А если нас снова засекут, что тогда?
Тимур не ответил, изучающе посмотрев на пассажира. В глазах мелькнула решительность и вражда ко всему на свете. Егор замолчал, понимая, что гиганта лучше не расстраивать. Машина вновь плавно проехала яму и выехала на бугор. Перед ними открылось огромное плато, напоминавшее горбатые песчаные дюны. Зелёные холмы, скрашенные солнцем, отливали синевой утреннего тумана. Впереди был лес, конца которому не было видно.
– Не все знают об этих дорогах, – сказал Тимур, – тут легко заблудиться и застрять, поэтому и не стоит ожидать преследования. Момент ясен?
– Как же не понять? Ты мозговитый парень. Я тебя должен слушать, иначе не получу денег.
Тимур резко остановил машину. Они ехали медленно, но Егора бросило вперёд. Он выругался, стукнувшись локтем.
– Послушай меня, сосунок, – гневно сказал Тимур и его глаза едва не вываливались со своих мест. Он не собирался терпеть подобную наглость, – если бы не твой отец, что попросил меня пристроить отпрыска, я давно свернул бы тебе шею и закопал по дороге, понял? От тебя толку, как от собачьего дерьма. Ты только болтать умеешь. Если хочешь приносить пользу, лучше запоминай дорогу и учись говорить с людьми так, как я. Момент ясен?
– Ясен, – с обидой сказал Егор и отвернулся. Тимур схватил его за подбородок и повернул лицом к себе так резко, что в челюсти худощавого мужчины что-то хрустнуло.
– Не смей отворачиваться, когда с тобой разговаривают. Ты не дома, тут разбираться не станут. Если делаешь дело, думай постоянно. Отвернулся, значит считаешь собеседника хреном собачим и он так же будет относиться к тебе. Момент ясен?
– Да, – сказал Егор и взялся за челюсть. Тимур положил руки на руль, глянул на дорогу, улыбнулся и завёл двигатель.
– И запомни: важнее всего доброта и приветливость. Момент ясен?
Тимур дружелюбно улыбнулся, его крупное лицо стало мягче. Оно засветилось добротой, но внутри горел огонь гнева и жестокости, что делало лицо страшным для того, кто знал внутрь этой наброшенной маски. Егор со страхом глядел на приятеля, который был старше на десять лет. В подобные моменты он не хотел ничего говорить. Челюсть до сих пор болела. Машина двинула по безлюдным тропам, где едва заметны были следы дороги.
Мужчины направлялись в Зорецк.
Гул мотора оглушил двор. Худая женщина с взволнованными глазами выглянула из окна, отодвинув занавеску тонкой рукой. На пальце блестело обручальное кольцо. Сколько лет она выглядывала во двор вечерами, боясь увидеть машину с включёнными мигалками, боясь, что в ворота войдёт не супруг, а его коллега, прибывший доложить трагическую новость. До сих пор она не привыкла к этому страху. Фары осветили на секунду её овальное лицо, глаза блеснули в темноте.
Его машина! Всё в порядке!
Женщина не двигалась, пока машина не остановилась и последний звук двигателя не замер в тишине ночного двора. Дмитрий Суриков вышел из машины. Слабый свет фонарей осветил лицо, и супруга задышала спокойней. Собака, виляя хвостом, подбежала к хозяину. Суриков прикоснулся к шерсти рукой, погладил пса. Закрыл ворота, затем направился к дому.
Как же долго он идёт! – думала женщина, но задёрнула занавески, чтоб супруг знал, что она не переживает, что она сильная и способна принять его работу за верный выбор.
Стук входной двери, звон оставленных на полочке ключей. Два удара, это Дмитрий сбросил на пол обувь. Теперь его шаги не будут слышны и он резко ворвётся в комнату, как запах разлитого одеколона. Надя сидела, глядя на дверь. Она поднялась со стула, услышав возню у дверей и ожидала, когда супруг войдёт, чтоб обвить руки вокруг его шеи и поцеловать нежно, но довольно крепко.
Дверь отворилась, в темноте появились очертания лица. Серое пятно на щеке и торчащий нос виднелись в слабом уличном свете. Дмитрий включил лампу. Перед ним стояла супруга.
– Как прошёл день? – спросила она, протягивая жаждущие губы. Она хотела ощутить прикосновение мужа, хотела лично проверить, что он здоров, что это не обман.
– Так себе. Много работы.
Суриков не хотел говорить супруге о том, как ощущает себя мать погибшего Виталия Божкова, как она плачет и не находит места, крича всем об убийстве её сына, а в глазах и лице можно прочесть бесконечную тоску, обрызганную горем, которое нельзя смягчить ни одним в мире кремом. Дмитрий поцеловал жену, провёл рукой по её волосам и долго глядел в усталые глаза.
– Будешь ужинать? – спросила она, ожидая радостного ответа. Надя ощущала себя нужной, от этого становилось не так одиноко и тоскливо, а коловшее ощущение беспокойства исчезало как шарик, наполненный гелием и пущенный в небо. Суриков сел в кресло, голова болела. Через десять минут его позвала Надя. Он невольно поднялся и прошёл в кухню.
– Где мальчики? – спросил он, когда супруга села рядом и смотрела на него. Дмитрий улыбнулся этому вниманию. Он любил её и знал, что это взаимно.
– С твоим папой. Они смотрят какой-то фильм.
Дмитрий кивнул и продолжил есть.
– Хочешь поехать отдохнуть? – спросил Дмитрий, подняв на секунду взгляд. Надя любила его и была откровенна, но некоторые вещи не говорят вслух, особенно, когда любовь опустилась на людей, как тонкая шелковая вуаль, закрывшая их от посторонних глаз. Дмитрий знал, что Надя никогда не скажет, что ей плохо, и не попросит помощи. Ей было достаточно того, что супруг рядом. Это было лекарством, но подобной политики он не понимал.
– Куда и когда? – спросила Надя, – ты ведь постоянно работаешь.
– Я возьму отпуск на несколько недель. Что тебе говорил врач, помнишь? Побольше отдыхать. А ты практически не отдыхаешь.
– Мы не можем себе позволить отдых, Дима.
– Знаю, но иногда можно что-то придумать. Вдвоём неделю в санатории мы свободно можем провести.
– А дети?
– Останутся с папой.
– Ты ему говорил?
– Пока нет, – сказал Дмитрий и начал усиленно жевать, уходя от ответа. Он знал, что отец откажется сидеть с детьми. Он не захочет портить нервы. Всю жизнь он провёл с учениками, которые сделали его седым и нервным. Теперь на старости он жаждал отдыха.
– Как твоё самочувствие? – спросил Дмитрий, поглядев на супругу.
– Нормально.
– Давай повременим немного. Я хочу разобраться с этим самоубийством, а после посмотрим. Думаю, что спокойно могу неделю провести без работы. Меня есть кому заменить.
– Ты имеешь в виду этого молодого перспективного парня?
– Да. Антон Ангелов. Я всегда ставлю его в пример. Работает несколько лет, а сделал уже довольно много для города. Не пьёт, не курит, сообразителен, решителен. В общем, ему можно будет присмотреть место поближе ко мне.
– Собираешься его повысить?
– Для начала могу сделать его своим временным замом.
Дмитрий намекал на поездку и недельный отдых.
Как же я тебя люблю! – думал он, глядя в гаснущие глаза супруги. Её что-то грызло, подрывая радость и весёлость. Надя улыбалась, но не могла скрыть тревогу. Это было заметно, как волнение воды в аквариуме во время землетрясения. Суриков понимал, что ей нельзя нервничать. При эпилепсии любое потрясение чревато, но и успокаивать супругу касательно работы он не хотел. Это было бесполезно. Надя всегда за него переживала.
Глава 4
Руслан Грузов
16 июня, понедельник.Утром Арсен Туган вместе с Валиком Роговым шли вдоль улицы Древесной. Они прошли мимо дома погибшего Виталика Божкова, мельком глянули на давно сгоревший дом Григория Скрипача, стоящий через дорогу и направились к своему приятелю.
– Женя, выходи! – крикнул Арсен.
– Он не выйдет. Он болен, – крикнула им в ответ Наталья. В летнем домашнем халате она развешивала бельё во дворе. Капельки воды стекали с материи, образовывая маленькие выбоины в земле. Возле её ног стояла зелёная пластмассовая миска, в которой, как кучка мёртвых сурикатов, лежало скомканное бельё.
– Скажите, чтоб вышел на минутку, – крикнул Валик, став на цыпочки, глядя через забор. Ребята не верили, что Женя мог стать жертвой материнского террора.
– Уже иду, – крикнул ребятам Женя, выбегая из дому. Пробегая мимо матери, он бросил ей фразу «я недолго». Наталья ничего не сказала, печально и недовольно глядя на убегавшего сына. Эти дни она пребывала в волнении. Вечером, целуя сына перед сном, она боялась снова увидеть бледное лицо с красными опухшими глазами. Боялась услышать кашель и остальные признаки болезни, оставляющие глубокие борозды на материнском сердце. Его чудесное исцеление она оценивала, как профессионализм лечащего врача, хоть доктор Злобин и утверждал, что болезнь отступила сама.
Женя захлопнул калитку. Ребята ушли вдоль улицы. Наташа посмотрела, как торчащие над забором головы быстро скрылись за соседским домом, будто три мячика, заплывшие под плот. Она взяла пустую миску и ушла.
По дороге Женя рассказал, как вырвал на кровать, как его три дня пичкали лекарствами, ставили капельницу, и как всё прошло вечером в субботу, будто растворившийся от внезапного пробуждения кошмар.
– На тебя навели порчу, – сказал Валик Рогов. Он щелкал семечки.
– Что ты можешь знать об этом? – скептично спросил Арсен Туган. Он шёл по другую руку от Жени.
– Я всё об этом знаю, моя бабка была гадалкой. Она могла и на тебя порчу навести. Кстати, на Виталика Божкова, думаю, тоже порчу навели.
– Значит именно ты и мог навести её, раз столько про это знаешь, – сказал Арсен.
– Болван! – сказал Валик, – зачем бы я тогда об этом рассказывал?
Валик на секунду повернулся к приятелю. Несколько семечек упали на пол, когда он поводил пальцем у виска.
– Ну да, – задумался Арсен, – может ты прав. Даже такая дубина как ты, должна бы предупредить это.
Валик повернулся к Жене.
– Ты слышал, что Виталик прыгнул под грузовик?
Женя расширил глаза.
– Когда? – спросил он. Но на самом деле его больше волновал другой вопрос:
Из-за чего?
– В субботу, ночью. На трассе даже следы остались, идём, посмотрим, – предложил Валик.
– Мы с ним недавно были там, искали скунса, – медленно проговорил Женя, всё больше потея.
– Скунса? И нашли? – спросил Арсен. Женя хотел всё объяснить, поднимаясь в глазах ребят очередным подколом над сверстником, но передумал. Ему стало стыдно за свои поступки, которыми он обычно хвастался. Развести лопуха или обмануть кого-то было темой дня. Сейчас, когда он узнал, что Виталик бросился под грузовик, он ощутил дрожь по телу. Буквально осязал вину (конечно косвенную), за смерть Виталия. Приглушённые на время мысли о поведении снова всплыли на поверхность сознания, но он их откинул, как сухой лист с рукава. Он не ощущал своей вины, впрочем, как и всегда.
На улице Гвардейской, в доме 22 высокая и стройная Светлана Грузова стояла у плиты и жарила картофель. Лицо покрылось испаринами, масло шумело и трещало, как сильный дождь по крыше. Перевернув лопаткой ломтики картошки, она добавила соли. Стручок картофелины наколола на вилку и усиленно дула, предвкушая ощутить вкус. С вилкой в руке она резко замерла, глядя в пустоту. Она поняла, что ей нужно делать, и, не осознавая значения мыслей, вышла на улицу, гонимая неизвестным желанием. Она выглянула за дом, где зеленел и насыщался солнечным светом огород. От жёлтого ломтика, наколотого на вилку, поднимался пар, подхваченный ветерком.
Света сама не знала, что ей вдруг стукнуло в голову. Просто захотелось напечь печенья. Она стояла с вилкой в руке и думала о печенье. Ей нужно напечь печенья. Что-то внушало ей подобную мысль, втолкнуло в голову, как зерно проталкивают голодному желторотому птенцу. Она ощутила себя странно, ведь желания есть печенье у неё не было, только тяга его испечь. Женщина замерла на несколько секунд, оглядела огород. Она должна испечь печенье.
– Руслан! – крикнула она сыну, который возился с отцом на грядках. Высокий плечистый мужчина держал две жердины, воткнутые в землю. Его сын Руслан, накрывал всё это плёнкой, имитируя простейшую теплицу.
Услышав мать, мальчик посмотрел на отца, будто спрашивая разрешения. Взгляд Фёдора, добрый и тёплый на мгновение пересёк огород и устремился на жену. Когда Фёдор улыбался, его усики вздымались вверх, напоминая стрелки часов, показывающие время без десяти два. Иногда, когда ребята спрашивали, как настроение у отца, Руслан так и отвечал: «без десяти два». Это означало, что он может выйти погулять. Фёдор Грузов, глава семейства, держал жерди в руках, как спускающийся с горы лыжник. Он кивнул сыну.
– Иди, посмотри, чего она хочет.
Фёдор отправил сына к матери, а сам принялся натягивать плёнку. Доброта в глазах не всегда означала доброту в сердце. Отец старался вести себя с сыном примерно, и это было вызвано чувством вины, но Руслан никогда не забудет прошлого. У Фёдора Грузова была привычка напиваться. Сначала это было пиво дома раз в неделю, потом каждые выходные, потом с друзьями. Потом он увеличил градус. Иногда он в полусознательном состоянии мог наброситься на жену, и та покрывалась синяками на несколько дней. В такие дни маленький Руслан с младшей сестрой прятались в сарае и дожидались, пока отец уснёт. Повзрослев, мальчик просто брал сестру и уходил из дому к одному из приятелей или к соседу, в крайнем случае, просто в чей-то сарай и спал на соломе, прикрыв сестру тряпками. А приводил её на следующий день. Но однажды он видел как пьяный отец, придя домой стукнул собаку ногой. Дворняжка заскулила и набросилась на хозяина. Разъярённый Фёдор могучей рукой поднял её за цепь, так, что та повисла на ошейнике, напоминая пушистую ёлочную игрушку.
– Ну что, будешь кусаться, а? – кричал Фёдор, орошая запуганную собачку слюной. Та ничего не могла сделать, лишь хрипло скулила, поджав хвост, и скрючившись. В этот момент она была похожа на подвешенный эмбрион человека, которого схватили за пуповину. Руслан наблюдал всё это из окна, и эта сцена до сих пор является ему, когда он закрывает глаза. Тогда злое и безжизненное лицо отца казалось маской монстра, которую он надевает, выпив горькую, словно заряжаясь энергией. Эти полтора года Руслан редко наблюдал у папы «без десяти два». А если такое и случалось, то он был грубым. «Жаклин», так звали их собачку, после того случая сорвалась с цепи и убежала через дырку в заборе. Возможно, это её спасло. Все покидали дом, в котором правил тиран. Только дед Руслана, Василий Грузов, мог контролировать сына, и тот никогда не напивался в его присутствии, а если и пил, то вёл себя тихо. Но уже два года, как дед умер. Руслан очень любил деда, называл его хранителем фамилии. Однажды Руслан и Нина, сидя в комнате, слушали ругань отца с матерью. Света собрала свои и детские вещи, собираясь уехать к отцу. Уйди они на тридцать минут раньше, Фёдор застал бы дома пустой гардероб, на дне которого оставались лишь бледно-голубые таблетки от моли, и записку на неубранном столе. Но по воле судьбы он пришёл раньше и застиг их с чемоданами. Из чемодана Светланы торчал рукав белой блузки. Когда-то давно она ходила в этой блузке на свидания с будущим мужем, ставшим теперь огрубевшим, как кора дерева. Чемоданы лежали на замусоленном ковре прихожей, как упавшие сосновые шишки, пока на кухне проходило промывание мозгов. Разговор был долгим и окончился в пользу семьи. В основном говорила Света, так как Фёдору сложно было связывать слова. Дети сидели в коридоре и слушали, не зная, поедут они к деду или останутся. Фёдор сказал, что не будет больше пить и держал слово. А Света обещала порвать нить, которая её удерживает в этом доме, если он ещё раз придёт пьяный. Фёдор знал, что она тоже умеет держать слово. Он вспоминал об этом каждый раз, когда ему предлагали выпить.