– Ты забыл про Винниковский лес. Там немцы расстреляли перед приходом наших во Львов несколько тысяч итальянских военных, которые отказались им служить. Ты вспоминал о каких-то вшах?
– Да. Про них рассказывал один кэгэбист, который ходил к нам в гости. Там, в Цитадели, немцы на военнопленных европейцах испытывали действие смертельного паратифа.
–У твоего кэгэбиста был инфаркт?
–Инфаркта не было. Было хуже. Он по какому-то злому року судьбы потерял после войны всю свою семью. Сначала погибла жена в ДТП. Потом погиб во Вьетнаме сын. Потом дочь погибла в авиакатастрофе. Прямо над Львовом столкнулся рейсовый самолет из Москвы с военным истребителем. Но это отдельная тема. Я про Цитадель. У львовского историка, Тараса Пиняжко, описываются условия содержания французских военнопленных в Цитадели. Он изучал французские документы. Правда о смертоносных вшах он не пишет. Он описывает побеги французов из Цитадели. Французским заключенным разрешалось ходить по лагерю в своей военной форме. Поздно вечером один француз, надев на голову пилотку немецкого водителя, сделанную из бумаги, подошел к часовому гаража и сказал, что начальник лагеря приказал подать машину к его канцелярии. Часовой позволил французу вывести легковую машину из гаража. По дороге на КПП в легковушку вскочили еще трое французов в бумажных офицерских фуражках. Часовой не стал приглядываться к лицам пассажиров, и машина быстро выехала на Стрыйское шоссе. Немецкая транспортная полиция выловила машину только через четыре дня. В районе Стрыя французы долго блуждали в поисках дороги через Карпаты. Беглецов снова вернули в Цитадель. Побег дал им четыре дня приключений и свободы.
– Рассказ твоего историка похож на волнительные сцены из французского или голливудского кинофильма!
– Французы совершили еще один побег, но этот побег был неудачным и трагичным. Беглецы по подземным канализационным трубам вышли через канализационный люк в верхней части нашей ул. Коцюбинского, но вынуждены были в схватке с часовым застрелить его. Они забаррикадировались в угловом доме по улице Мохнацкого, напротив подворья, где сейчас расположен корпус полиграфического института. Французы с третьего этажа отстреливались всего лишь день. Их обложила лагерная охрана со всех сторон. Их всех немцы застрелили. Кстати, Володя, ты помнишь этот корпус полиграфического? Ты же был в нем с инспекцией, кажется в 1982-ом. Ты был в военной форме, – высокий, атлетически сложенный капитан. Был перерыв занятий, ты стоял на проходной и беседовал со мной и Витенькой Морозом. Студентки обстреливали тебя восхищенными взглядами. Помнишь это событие?
– Ну, конечно, помню. Я тогда еще вашему заведующему кафедрой сделал предписание – убрать все чертежи и студенческие работы с чердачного помещения.
– А ты помнишь, что находилось примерно до 1947-го в полуподвальном помещении этого корпуса?
– Не совсем. Я только слышал, что в 1939-ом это было какое-то общежитие и, что в нем проживал на первом этаже Степан Бандера (1909-1959). И, несмотря на его малый рост, к нему ходило много девушек.
– Эту байку про Бандеру я тоже слышал. Если помнишь, мы играли там в футбол на детсадовской площадке. Кто-то из пацанов проник через окно в полуподвальное помещение этого общежития. Он вылез оттуда с ракетными патронами. Он еще сказал, что там много винтовочных патронов и гранат.
– Да, я вспомнил! Мы тогда сделали костер и бросили в него ракеты. Взрываясь, ракеты чуть ли не залетали в окна соседнего дома, где жил Ленька Антонов. В полуподвале общежития был, вероятно, бандеровский арсенал. Ведь, приходившие в это здание к Бандере, девушки в своих сумочках могли приносить все те патроны и гранаты, оставшиеся после изгнания немцев из Львова. Просто у властей не доходили руки, чтобы убрать их. Кстати это было общежитие для украинских студентов. Его построили перед Первой мировой войной на деньги львовских украинцев.
–О бандеровском арсенале, твоя догадка не лишена логики. Но ты забыл еще сказать, как после запуска ракет приезжала пожарная машина, а мы все разбежались. Ленька Антонов говорил на следующий день, что пожарных вызвала его мать. Они со своей сестрой видели из окна кухни, как мы жгли костер и слышали выстрелы.
–Еще я помню, что там на горке возле южной башни Цитадели, в одном из колодцев нашли мертвого новорожденного. Было много милиции. Потом выяснили следователи, что ребенка родила воспитательница детсада. Установили даже отца ребенка. Им оказался наш солдат с Цитадели, где после войны располагалась воинская часть.
– Конечно, я это помню. О этом и пани Настася моей матери рассказывала, и все женщины нашей улицы судачили об этом. Кажется судили воспитательницу, а солдата отправили в штрафбат. А ты помнишь, сколько кинофильмов мы по вечерам вместе с солдатами этой части пересмотрели?
–Я вспомнил, показывали наш фильм «В шесть часов вечера после войны». Там были кадры, как немецкие врачи из наших детей кровь выкачивали. Я хорошо помню те летние теплые вечера, когда крутили на открытом воздухе кино на экране из простыней. Солдаты, лежа на чем попало, прямо на земле, курили махорку. Иногда стоял такой дым, что плохо было видно, что творится на экране. Сзади орали: «Кончай дымить».И я помню, что нас мальчишек, незаконно проникших на территорию военной части, гоняли дежурные офицеры. Они выгоняли нас с сеанса, когда было слишком много пацанов. Солдаты пытались прятать нас от офицеров.
– Ты помнишь,Вадим, наши походы на бассейн «Динамо»?
– Конечно. Мы собирали денег на один, два билета, чтобы получить закрывающуюся кабинку для одежды. Остальные пацаны перелезали через забор, который был затенен высокими кустами.
–Я один раз участвовал даже в соревнованиях.Это было в шестом или седьмом классе. Я пошел на бассейн тогда один, остальные из нашей компании не пошли потому, что был пасмурный день. Спортивные школы разных обществ соревновались за командное первенство в городе. Я видел, что ребята плавали плохо. Особенно вторые пятьдесят метров. Оставался последний заплыв. Я подошел к восьмой дорожке оттолкнул мальчишку, стоявшего за тумбочкой, и сказал, что я поплыву вместо него. Главный судья увидел непорядок и подошел к нам. Он спросил меня, кто мой тренер. Я сказал, что тренера у меня нет, но, что я могу проплыть стометровку лучше всех. Судья, это я узнал потом, был председателем общества «Динамо» и, кажется, хорошим педагогом. Он спросил, сколько мне лет, внимательно осмотрел меня с ног до головы; я в четырнадцать лет имел уже метр семьдесят, и он сказал, что я могу проплыть дистанцию один после последнего заплыва. И я поплыл один, на боку, Тогда был такой стиль, но потом его упразднили. Когда я вылез из воды, ко мне подскочили тренеры. Они стали приглашать меня в свои секции. Они даже мне предлагали какие-то призы. Этот главный председатель тоже предложил у него заниматься, и я пошел к нему. Я ходил плавать в закрытый бассейн в спорткомбинат, что на улице Руставели. Через год я уже сделал второй разряд, а потом и первый. Плаванье мне помогло в училище занимать призовые места по пятиборью.
– Отчаянным ты был парнем, Володя! Это ж надо было, не стесняясь взрослых на виду у зрителей вмешиваться в ход соревнований!
– Я был уверен, что проплыву лучше!
–Но ты, что не понимал, что ты обижал мальчишку?
–Иногда надо показать характер! А мальчика я не обижал, я его просил уступить мне место.
– На правах сильного? Мне тоже в школе приходилось выяснять отношения. О чем-то мы повздорили с Борисом Скорняковым. Договорились драться до первой крови. И вот пошли подальше от школы в Стрыйский парк. Человек десять в его группе поддержки, и человек семь у меня. Борис пользовался в классе большей популярностью, кроме занятий боксом, он еще стихи писал. Через три, четыре минуты он расквасил мне нос, у меня потекли кровавые сопли, и наш бой прекратили за явным преимуществом Бориса. Впоследствии он стал чемпионом города в среднем весе. Потом, по прошествии десятка лет после школы, он уже был на оперативной работе в КГБ.
– Я помню, как Борька стихи читал на смерть Сталина в школьном актовом зале. Это,кажется был восьмой класс. Он тогда своими эмоциями у многих из нас вышиб слезу. Я тоже плакал.
–Это было в марте 1953 – го. Точно, в восьмом классе. Борис читал свои стихи, и там помню были слова о том, что «…Светоч мира угас». Он на всех торжественных собраниях читал свои стихи. Заводной он был. Ты помнишь, как он вскочил из коридора в класс, и выпучив глаза, заорал: «Пацаны! Баб ведут!». Это было в начале последней четверти. Девочек к нашим одноклассникам Семен Семенович привел из соседней школы. Класс тогда притих. Сначала вошли пять девочек в коричневых платьицах и белых, накрахмаленных передничках. Потом вошел Семен, поставил девчонок полукругом возле доски, подошел к столу и объявил:
«Так, гусары и джентльмены, прошу встать и поприветствовать ваших одноклассниц. Теперь они будут учиться с вами. Прошу не обижать». – Мы с грохотом откинули металлические сидения польских парт и стояли по стойке смирно, а Семен продолжал:
«Позвольте представить наших новеньких: Надя Михальчук, Света Пантелеева, Юля Чечурина, Валя Сенина и Оля Егорова». -Семен положил список на стол и потребовал: – «Пусть они сядут за те парты, где захотят, а вы уступите им места».
Девчонки скромно расселись за свободные две первые парты, а самая улыбчивая из них, Юля Чечурина нашла свободное место на задней парте. Семен начал урок. Вот не помню, – это был урок литературы или русского языка?
–И я не помню, какой это был урок. Помню только, что передо мной сидела Надька Михальчук, а мы с Васей Ананиным в конце урока стали дергать ее за косы. Вася справа, а я слева. Она хотела обернуться, но не смогла. После звонка на перемену она обозвала нас идиотами.
– Володя, почему вы с Васей не приставали к Вале Сениной, -она же сидела рядом с Михальчук?
– Почему, почему…Валя нам показалась самой строгой из них. Если ты помнишь, – она же была круглой отличницей и хорошо плавала! Но потом в десятом мы с Васей ухаживали за Валентиной. Вася играл на гитаре. Даже дрались из-за нее. В конечном счете она выбрала Васю. Они поженились сразу после школы, когда Вася был на первом курсе Харьковского летного училища. А меня в летчики, как ты знаешь не взяли из-за зрения. О нашей драке даже Семен знал. Он тогда подколол нас, обозвав «Необъезженными жеребцами».
– Да, школьные годы – это лучшее, что было в нашей жизни. А какие были учителя?!
УЧИТЕЛЯ
В первые послевоенные годы многие учителя мужчины приходили в школу в военной форме, без погон. Физкультуру и военное дело с седьмого по десятый вел у нас Яков Александрович Розенштейн. Несмотря, на его малый рост и непрезентабельный вид, кривые ноги кавалериста, искалеченный лысый череп и вставные зубы, – он пользовался большим уважением, как у школьников, так и среди учителей. Он был фанатиком спорта и привил нам любовь к гимнастическим снарядам, которых в спортзале школы по тем бедным временам было в избытке. И перекладина, и брусья, и кольца, и любимый его конь – все было в рабочем состоянии благодаря его усилиям. Его заботами в школе были и лыжи. В снежные львовские зимы с небольшими морозами, мы на уроках физкультуры с удовольствием катались с гор близлежащего парка «Железные воды». Он научил нас обращаться с «Калашниковым», и в армейской службе многим это помогло.
В пятом классе началам алгебры, а потом биному Ньютона, мнимым и комплексным числам обучала нас Тамара Трофимовна Примак. Удивительно, но этой скромной маленькой женщине до 35-ти, с проблеском седины в черных волосах, одетой в строгий костюмчик с орденскими ленточками, удавалось на своих уроках держать тридцать мальчишек в полном повиновении и тишине. Тогда к орденам и медалям молодежь относилась уважительно. Но заслуга ТТ, как мы коротко называли свою математичку, была в другом. Она была педагогом от Бога. Ни одного оскорбительного слова к самому неуспевающему ученику. По нескольку раз могла объяснять элементарные формулы и даже таблицу умножения. Ее бархатно арахисовый голос завораживал. Она великолепно рисовала мелом сложные геометрические фигуры и давала время срисовать их с доски ученикам. Вот только с тригонометрией ей не очень повезло. Она так и не добилась от нашего класса полного усвоения тангенсов с арктангенсами и прочих синусов с косинусами. Но это была не ее вина. Объемов памяти у некоторых одноклассников было недостаточно. Сложные контрольные по математике в выпускном десятом классе не всем удавались. ТТ была старательным учителем, за это мы ее уважали и любили.
Целый год проходил в военной форме историк старших классов Павел Андреевич Курбатов, бывший замполит партизанского отряда в Белоруссии. Его рассказы о диверсиях на железных дорогах слушали в полной тишине, хотя он говорил тихим голосом. Он увлекал нас историями героев Древней Греции и Рима. Рассказ о спартанском мальчике, прятавшем в гимназии лисенка под рубашкой, и выдержавшего в строю и укусы и когти звереныша, запал в ребячьи души. Многие задавали себе вопрос: «Выдержал бы я те боли, которые испытывал спартанский мальчик, не пошевелившись в строю?
Физик старших классов Максим Леонтьевич Винокуров приходил в школу в зеленом кителе и синих форменных брюках. Высокий, красивый чернобровый мужчина с проседью, часто хватался за нижнюю челюсть (результат контузии), и отворачиваясь вправлял ее. Большинство учеников относились к вынужденному перерыву сострадательно и сидели молча за столами физического кабинета, устроенного в виде амфитеатра. В каждом послевоенном классе были неблагополучные ребята. Однажды, вертлявый Ваня Доброхотов, прогульщик и спорщик,во время вынужденной болезненной паузы физика хихикнул. Максим Леонтьевич застонал, обернулся, схватил со стола ящичек с гирьками, разновесками, и пульнул его в то место (середина амфитеатра), где сидел Ваня. Мы успели закрыть головы руками от разлетавшейся «учебной шрапнели». Никто не пострадал. Физкультурник Яков Александрович воспитал на своих уроках отличную реакцию у учеников.
Французскому, а потом с девятого класса, и латинскому языку, нас обучал Норберт Перцович Вейстрах. Редкое отчество, редкая фамилия. Школьники величали его просто: француз, иногда – Перец. Он знал и немецкий, и кажется, был военным переводчиком. В девятом классе от Норберта Перцовича мы услышали вопрос:
«Поднимите руки, кто читал произведения Оноре Бальзака?» – Поднятых рук не было.– «Неучи! Скажите мне, пожалуйста, как я должен с вами изучать язык великой европейской литературы?»,– посетовал француз.
Он тоже приходил в школу в форме и в хромовых сапогах. Его синий френч и галифе были пошиты гражданским портным под модную тогда военную форму. Воевал ли он? Мы не знали. Запомнился он тем, что любил проводить расследования наших шалостей. Одно время я целую четверть сидел с Виталиком Рыльниковым, который посещал химический кружок. Из глицерина, марганцовки , Бертолетовой соли и йода он научился делать горючие вещества. В магазине, в очереди, он подбрасывал какой-нибудь женщине в сумку пакетик с порошком, который через минуту воспламенялся. В очереди начиналась паника. Мы стояли недалеко от магазина и «балдели». Однажды в школу он принес какой-то порошок и перед уроком французского рассыпал его возле доски. Норберт Перцович любил расхаживать во время урока вдоль доски пружинистой походкой, заложив руки за спину, и при каждом шаге он как бы перекатывался с пятки на носок в своих великолепных сапогах. При такой походке подошвы его сапог сильно вдавливались в пол.