– Пошли ко мне, хоть чаем тебя напою… Чай будешь? С баранками или с вареньем? – Полина взяла Киру за руку и решительно потянула за собой.
***
Фарфоровая пастушка с букетиком роз и ягнёнком на руках стояла на маленьком столике у стены, Полина Аркадьевна сказала, что такой столик называется "консоль". Кира осторожно провела пальчиком по прохладному, в тончайших трещинках фарфору. Она сомневалась, стоит ли идти к соседке, тем более Аленка наговорила про неё всяких ужасов. Наверно, это неправда. Если бы это было правдой, то Полину Аркадьевну посадили бы в тюрьму.
Уютно-оранжевый свет торшера падал на альбом с фотографиями, лежащий у Киры на коленях. С пожелтевших фотографий смотрели серьёзные мужчины со смешными усиками и волоокие дамы в старинных шляпках – пирожных. Полина Аркадьевна охотно поясняла каждое фото:
– Это мой дед, он был известным на всю Москву педиатром. Это отец, закончил юридический факультет Московского университета. Когда началась революция отцу было семнадцать лет, а маме исполнилось ровно десять. Вот их свадебная фотография, 1925 год, к сожалению, родители умерли от испанки совсем молодыми, испанкой называли грипп. Меня воспитывала бабушка по материнской линии. На этой фотографии она совсем юная, гимназистка, а здесь сразу после замужества. Бабушка скончалась в конце войны, я уже училась в медицинском. Узнаешь меня на этой карточке? Это я в ординатуре, ой, какое у меня суровое выражение лица! Никогда раньше не замечала… Кира, да ты засыпаешь!
Полина Аркадьевна забрала у неё альбом и пружинисто поднялась с дивана, чтобы поставить его на полку. Она была чуть выше среднего роста, и той приятной полноты, которая свойственна идеально сложенным женщинам. Маленькие, изящные руки украшали кольца, в одном из которых густым фиолетом мерцал большой овальный камень. И кто это придумал, что Полина Аркадьевна старушка на пенсии? Разве у пенсионерок бывают такие пышные, темно-каштановые волосы и такие гладкие лица? У Полины Аркадьевны даже морщинки в уголках темно-серых глаз были тонкие-тонкие, как лучики. Кира беззастенчиво любовалась соседкой, которая в её воображение уже являлась копией одной известной артистки, но заметив улыбку Полины, смутилась и ткнула пальцем в пастушку:
– Так красиво! Почему сейчас такое не продают в магазинах?
Полина Аркадьевна мягко шлепнула по её руке:
– Во-первых, никогда не показывай пальцем, это выглядит неприятно. Во-вторых, красивые вещи делают и сейчас, человек не собака, не кошка, ему не всё равно на что смотреть, из чего есть, что носить, и слава Богу. Никогда не стесняйся желания иметь красивую добротную вещь, это не стыдно, это нормально. Почему не продают в магазинах? Запомни, всегда были, есть и будут вещи доступные немногим или вообще избранным.
Полина мысленно усмехнулась, вспомнив изумительный спальный гарнитур из карельской березы, который видела в квартире известного писателя, автора книг о комсомольцах 20-х годов. Кире этого, она, конечно, не рассказала. Слишком рано говорить с ней о таких вещах. Чтобы сгладить свою резкость, Полина приобняла девочку за плечи и мягко спросила:
– Прости, Кирочка, я тебя совсем заболтала, может ещё чаю?
Кира вежливо отказалась. Прощаясь, она с тоской посмотрела на Полину, такую добрую и красивую, всё-таки напрасно Алёнка называла соседку старой ведьмой. Домой идти не хотелось…
Отец Полины Аркадьевны работал в наркомате иностранных дел под началом Чичерина. Она родилась в 1927 году, через год родители уехали в Женеву, оставив Полину с бабушкой: после убийства красного дипкурьера Нетте отец не стал рисковать маленьким ребенком. Через два года родители решили не возвращаться в СССР и сбежали в Латинскую Америку. Лет десять назад Полина Аркадьевна узнала, что мать вскорости умерла, а отец завёл новую семью, начав жизнь с чистого листа. Бабушку чудом не посадили, но она долгие годы спала вполглаза, ожидая ареста. В 14 лет Полина сожгла все фотографии отца и матери, её ненависть к ним не знала пределов. Тогда в первый и последний раз бабушка её ударила, наотмашь, по лицу. В 70-е на блошином рынке Полина Аркадьевна купила чужие старые фото и, вставив их в альбом, говорила всем, что это её родители. На полке стоял ещё один альбом, в котором были фотографии сына, но Полина не стала показывать их Кире. Тогда бы пришлось объяснять то, чем она ни с кем не хотела делиться…
1983 год
– Ты удивительная девочка, Кира! С днем рождения! – сказала Полина, вручая шикарный альбом по искусству 18 века. Кира никогда не держала в руках такую книгу. Нет, не так! Она никогда не держала в руках такую роскошную вещь, как эта книга. Целый вечер Кира жмурилась от счастья, вдыхая запах свежей типографской краски и трогая самыми кончиками пальцев плотную, шелковистую бумагу. Ах, какие иллюстрации были в этом альбоме! Каждый мазочек видно! Она будет растягивать удовольствие, читая по одной странице в день, не больше.
Через неделю, захлёбываясь слезами, призналась Полине, что брат изрисовал альбом химическим карандашом, а некоторые листы выдрал с корнем. Полина Аркадьевна взяла её за подбородок, и, вместо ожидаемого Кирой утешения, жестко сказала:
– Запомни слово «моё». Не запомнишь – ничего не добьешься. Как ты выберешься из этой клоаки, если у тебя изо рта тащат? Прячь, чтобы не нашли, найдут, отберут – царапайся, кусайся, кричи, но своё верни. Тогда, может быть, кое-что и получишь от жизни. Кира, ты, как дом без окон и дверей, заходи и бери, что душа пожелает!
После этого разговора Полина Аркадьевна дала ей книгу «Унесенные ветром». Киру неприятно поразили слова Скарлетт:
«Я пройду через всё, а когда это кончится, я никогда, никогда больше не буду голодать. Ни я, ни мои близкие Бог мне свидетель, я скорее украду или убью, но не буду голодать».1
Но её-то учили совсем другому! Учили тому, что чистая совесть важнее сытого желудка, что бедность не порок.
–Порок, – безапелляционно отрезала Полина Аркадьевна. – Ещё какой порок! Но только не для гениев, чей свет искупляет все пороки и все грехи. Нам, простым смертным, должно думать о хлебе насущном. Бедненько, но чистенько? Ерунда. Бедность не бывает чистой.
Кира задумалась. В чём-то Полина была права, к примеру, ей почти никогда не покупали новой одежды, она донашивала за Аленой даже колготки. И что? Как ни стирай, как ни штопай, все равно выглядишь оборванкой! С другой стороны, её бабушка жила совсем небогато, но в избе всегда было прибрано, пахло молоком и сеном. В общем, Кира и не поняла, понравилась ей эта Скарлетт или нет…
***
Отчим дремал у телевизора, мать возилась на кухне, Кира заканчивала стирку, а вот брат вёл себя подозрительно тихо: уже битый час его было ни видно, ни слышно. Внезапная догадка заставила Киру охнуть: на её письменном столе лежала школьная стенгазета… Что если Сережка добрался до неё? Моментально забыв о стирке, Кира побежала в свою комнату.
Так и есть! Братец пыхтел от удовольствия, расстригая стенгазету на тонкую лапшу. Кира подскочила к нему и вырвала из рук ножницы, Серёжка от неожиданности втянул голову в плечи, вытаращив круглые, совиные глаза. Вспомнив назидание Полины, она схватила его за ухо и прошипела:
– Не смей больше трогать мои вещи! Никогда! Понял? Иначе я тебе все уши пооткручиваю!
Брат завизжал, как поросёнок, от страха и боли, на его крики прибежала мать. Увидев заплаканного сына и испорченную стенгазету, мать с ходу набросилась на Киру:
– Тебе кто разрешил руки распускать? Кобыла взрослая, а ума нет. Убить малого готова из-за какой-то сраной стенгазеты!
Кира чуть не заплакала от обиды, бросилась в комнату брата, схватила со стола букварь и разорвала по корешку, мстительно приговаривая:
– Будешь знать, как трогать мои вещи, будешь знать!
Серёжа, влетевший в комнату вслед за ней, заблажил на всю квартиру, призывая родителей к скорой расправе над сестрой. Отчим, разбуженный семейным ором, злой с похмелья, не сразу сообразил в чём дело. Выслушав ревущего сына и дав ему для профилактики подзатыльник, Виктор навис над падчерицей и, дыша в лицо перегаром, просипел:
– Совсем офонарела, сучка? Чтоб завтра же ноги твоей здесь не было! Усекла?
Кира, дрожа то ли от страха, то ли от ненависти к этой опухшей роже, выпалила:
– Сам уходи! Не боюсь тебя…Понял?
Широко размахнувшись, отчим ударил её по голове ладонью, Кира, как мячик, отлетела в сторону и врезалась виском в дверной косяк, в глазах сначала потемнело, но уже через секунду эта, вибрирующая болью, черная пустота вспыхнула желто-красные пятнами. Кира осторожно тряхнула головой, удивляясь тому, что «искры из глаз» не выдумка писателей, искры из глаз существуют на самом деле. Мать, закричав, вцепилась в мужа, пытаясь оттащить его от дочери, но тот уже вошёл в раж. Пудовым кулаком он толкнул девочку в спину и, когда та упала ничком на пол, с остервенением стал пинать в живот. Кира попробовала закричать, набрала в лёгкие воздуха, но тут же задохнулась от боли под ребрами. Удары по животу, голове, рукам были такими частыми, что она не успевала даже пискнуть и просто сучила ногами по полу. Анна умоляюще запричитала:
– Витя, забьёшь ведь до смерти, посадят тебя, уймись, Христом Богом прошу!
Виктор отшвырнул жену, постоял немного, раскачиваясь из стороны в сторону, и, матерясь, побрёл на кухню. Анна помогла дочери встать, отвела в комнату и уложила на кровать. У Киры уже не было сил всхлипывать, слёзы просто текли по лицу бесконечными, горячими ручейками, мать вытирая их шершавой ладонью, шептала то ли виновато, то ли с укором:
– Ты зачем язык-то высунула, горе моё? Пошумел бы, пошумел да успокоился, не знаешь его, что ли? Завтра в школу-то не ходи, дома отлежись. И это самое… Полине-то своей не рассказывай ничего, слышишь? Ей до нас дела нет, как приехала, так и уедет, а нам тут жить! Думаешь, она сильно добрая? Нет, доченька, ей здесь заняться нечем, вот она и нашла себе игрушку. Не скажешь? Не дай Бог, в милицию сообщит или в школу, опозорит на весь город.
Кира еле слышно промямлила:
– Не скажу… Мама, мне в ванную надо, я, кажется, описалась…
***
Но Полина всё равно узнала. Она слышала скандал у соседей и не находила себе места от тревоги. Кира умоляла её не вмешиваться, говорила, что отчим не распускает руки, а только кричит и пугает. Полина не очень-то ей верила, но успокаивала себя тем, что ни разу не видела на девочке ни синяков, ни ссадин.
На следующий день Кира не пришла, что было странно: она всегда забегала к ней после уроков, чтобы поделиться школьными новостями. Полина Аркадьевна решила подняться к соседям и разобраться во всём самой. Ей долго не открывали, но она упрямо жала на кнопку звонка. Наконец дверь распахнулась, и Полина охнула, увидев Киру. Девочка была белее снега, её чудесные глаза заплыли и превратились в узкие щёлочки, но больше всего пугало то, что она горбилась, прикрывая руками низ живота. Полина Аркадьевна, не спрашивая разрешения, шагнула внутрь.
– Показывай, что там у тебя!
Кира попятилась, Полина, поймав её за подол, распахнула халатик – «там» живого места не было. Кира, дыша через раз, гипнотизировала воспаленными глазами дверь туалета с пластиковым силуэтом мальчика на горшке.
– Не шугайся, дай мне осмотреть тебя. Здесь больно? А здесь? – Полина осторожно надавила на ребра, Кира ойкнула и скорчилась от боли.
– У тебя сломано ребро. Приложи заморозку из холодильника. Я вызову скорую. Расскажешь им, как всё было.
Кира запахнула халатик.
– Не расскажу. Не ваше это дело, Полина Аркадьевна!
Полину передернуло от такой, несвойственной этому нежному созданию, грубости.
– Собирай вещи и переезжай ко мне. Через два года поступишь в институт, уедешь, забудешь всё, как страшный сон, – подумав, предложила она.
– Нет, Полина Аркадьевна, я дома останусь, мне маму жалко, ей и так тяжело. Даже не уговаривайте.
– Как знаешь, – немного обиженно ответила Полина. – Скорую я всё равно вызову.
Дома Полина мысленно ругала себя на чём свет стоит. «Защищай своё, Кира!» Старая дура. Что может эта девочка против взрослого мужика, которому закон не писан? Что может Кира, если мать не хочет ничего менять?
Вызвав скорую, Полина подошла к окну, минут через десять в подъезд вбежала Кирина мать, поправляя сбившийся на бок платок, ещё через минуту подъехала скорая. Через полчаса из подъезда вывели Киру, опирающуюся на руку фельдшера скорой. Вечером соседка, чья квартира была напротив самсоновской, рассказала всему подъезду, что Кирка-то «убилась в лепешку», катаясь с братом на Варакшиной горе.
– Расскажи правду. Твоего отчима посадят, – уговаривала Полина, навещая Киру в больнице.
– Посадят и что? У Катьки Авдеевой мать отца посадила, а он вышел через год, так им теперь жизни нет, ночуют по соседям, – Кира по-старушечьи упрямо поджимала губы и отворачивалась, тыкаясь носом в подушку.
Столкнувшись в больничном коридоре с её матерью, Полина не сдержалась:
– Аня, я понимаю, что это не моё дело, но… Может я могу помочь? Я предлагала Кире переехать ко мне, временно, пока у вас всё наладится с мужем.
– Как это, переехать? При живой-то матери? Вы ерунду-то не говорите, в каждой избушке свои погремушки! И Киру с толку не сбивайте, всё книжки ей какие-то даёте. Зачем? То, что надо, ей в школе или в библиотеке выдадут! – Анна отодвинула Полину, давая понять, что разговор окончен.
– Если ещё раз её тронете, я на вас заявление напишу! Слышите? – зло крикнула вслед Полина. Анна обернулась и протянула с растяжкой, пряча за усмешкой обычный бабий страх:
– Да кто вы такая, чтобы на нас заявления писать? Сама-то, говорят, чуть на нары не присела!
– Узнаете, кто я такая. И моих старых связей вполне хватит, чтобы отправить твоего мужа подальше Мордовии, – многозначительно пообещала Полина.
Анна моргнула и, ничего не ответив, взлетела по лестнице.
Выписавшись из больницы, Кира зашла к Полине, чтобы извиниться, выпила чаю и уснула на диване с книжкой в руках.
***
Гроза застала их врасплох. Сухую летнюю жару сменила отупляющая духота, на северо-востоке, по небу разлилась густая синева с белесым мазком дальнего ливня. Поднявшийся ветер споро погнал на город, похожие на перегруженные баржи, грозовые тучи. Тучи неловко толкались сизыми, бугристыми боками, пока наконец не замерли на месте, изнемогая от собственной тяжести. Прямая, вертикальная молния ударила в горизонт, давая сигнал началу стихии, тучи облегченно выдохнули долгим раскатом грома, и «разверзлись хляби небесные», обрушивая потоки воды на пыльные улицы.
Полина беспомощно оглянулась: ещё пара минут и они вымокнут до нитки, а там и до пневмонии обоим недалеко. Кира вздрагивала от каждого раската грома и суеверно твердила:
– Это Илья-пророк бесов гоняет.
Угораздило же их именно сегодня пойти в кино! Да ещё на индийский фильм, от которого Кира, чего не скажешь о Полине, была в полном восторге.
– Вернёмся, переждём грозу там, – Полина махнула рукой в сторону кинотеатра.
Киру, у которой уже зуб на зуб не попадал, не пришлось долго уговаривать. В фойе кинотеатра было пусто, билетерша дремала на стуле, охраняя дверь в зал. Полина нацепила очки и подошла к афише: неизвестно, когда кончится гроза, можно ещё какой-нибудь фильм посмотреть. Судя по красиво выписанной тушью афише, через несколько минут должен был начаться «Гамлет», со Смоктуновским, этот старый, чёрно-белый фильм, повинуясь какой-то странной логике, втиснули между сеансами «Танцора диско». Полина вопросительно посмотрела на Киру, топтавшуюся рядом, та потешно сморщила носик. Ещё бы не сморщила: после зажигательных танцев и песен Митхуна Чакраборти смотреть «Гамлета» было совсем не комильфо.