Когда комендант договорил, Грин махнул головой. Выглядело так, будто это их общее решение, и он полностью согласен со сказанным. Хармсу тоже хотелось поверить красивым словам. Но из-за нахальной морды Грина одновременно потянуло возразить, спорить. Утереть нос паршивцу.
– Я за гуманизм, – спас положение отец, – но наши люди мебель жгут, потому что топлива нет. Да, весна. По прогнозам снег сойдет через полмесяца. Но будет ли теплым май – вопрос. А вот, что можно гарантировать: пленные пожгут такое количество торфа, угля и дров, какое горожане нам не простят. Хотя тоже, небось, гуманисты.
Теперь пришел черед Хармса поднимать для Грина брови: понял?
Но даже тогда он всё ещё видел, как хорош Ньют; с каким жаром защищает людей.
– Иоф, – говорил он, – не хочется напоминать, но идет война. А в условиях военного времени нужды военных первостепенны. Я комендант города. Если я считаю, что пленные должны содержаться в человеческих условиях, а не подыхать как скотина, то вам не философствовать нужно, а дрова искать. Раз уж в вашем ведении вопросы гражданского толка.
Договорив, он отвернулся, оставляя последнее слово за собой.
Иоф хмуро взирал из-под полей шляпы. Но не решался перейти в наступление, пока тут ошивались дети.
Хармс поймал на себе его взгляд, полный досады. И не выдержал. Втянул голову в плечи, готовый двинуться прочь.
Его оборвал на полушаге посыльный. Взволнованным голосом он сообщил: ведут!
#3
Вчерашние завоеватели оказались жалким зрелищем.
Избитые, грязные, в усмерть перепуганные.
Когда их выстроили перед офицерами, контраст уж слишком бросался в глаза. Так, что их убогость падала тенью и на коменданта.
Отец смотрел на Ньюта и улыбался, видя, как его триумф разбивается вдребезги.
Что, не могли подыскать пленных посолиднее? – ёрничал Хармс вслед за невысказанными мыслями отца.
После церемонии офицеры бестолково сгрудились, не зная, что делать дальше.
Иоф приблизился к Ньюту и попросил не уходить.
Что-то задумал
На дороге показался армейский вездеход. Офицеры встрепенулись и стали переглядываться.
Никто ничего не понимал.
Иоф шагнул вперед и успокоил собравшихся.
– Это машина сопровождения, – сказал он. – Я попросил их задержаться, чтобы избежать суеты.
Хармс заметил взгляд Ньюта в сторону отца. Коменданту пришлось не по нраву, что штатский выкинул что-то, не посоветовавшись.
Но отец поспешил успокоить:
– Для вас встреча будет особенной
И добавил с нажимом:
– .., комендант.
Когда автомобиль приблизился на достаточное расстояние, лицо Ньюта поменялось.
В машине беззаботно беседовали двое. Говорил солдат за рулем, а второй – слушал и улыбался. Но Хармс не поверил его улыбке. Она не помешала ему тоже увидеть Ньюта.
Их взгляды соединились и более не теряли связи. Ньют распахнутыми глазами тянул вездеход как на лебедке; а тот, второй, не отрывался от Ньюта и давно выпал из смешливого разговора, хоть и поддерживал его уголками губ.
Машина остановилась.
Водитель выскочил и встал навытяжку, отдавая честь старшим по званию. Но взгляды были прикованы к вышедшему из пассажирской двери.
Чертами лица он походил на Ньюта. Но в отличии от свеженького полковника, кожа незнакомца обладала таким оттенком, будто он не из машины вышел, а из эпицентра пыльной бури. Будучи младше большинства присутствовавших – что-то по-молодому неотесанное таилось в глубине его взгляда – лицом он выглядел старше любого. На добрую голову выше коренастых офицеров, как специально подобранных Ньюту под стать, он кривился на правый бок и казался со всеми вровень. И шел странно, словно не был уверен в каждом шаге. И поворачивался назад к машине, чтобы в случае чего дернуть обратно.
Но вот подошел вплотную, и Хармс, невольно укрывшийся за чужими спинами, с опозданием разгадал пришельца. Никуда он не оборачивался и никуда не клонился. Правый рукав солдатской телогрейки он заткнул за пояс. Хармс подумал зачем носить так странно, но по взглядам взрослых, которые, лишь скользнув по пустынному боку, спотыкались и отскакивали прочь, о чем-то догадался с детской смутностью.
Ньюту, кажется, пришлось тяжелее всех. Перед ним стоял брат, которого он успел причислить к мертвым. Как бы взгляд ни петлял, Ньют не имел морального права отвести глаза, наполнявшиеся слезами.
– Копер! – выкрикнул он имя брата.
Сделал два быстрых шага вперед и заключил его в объятья, положа подбородок на знакомое плечо, превратившееся в обрубок.
Здоровая левая рука Копера взметнулась, было, к затылку коменданта, но остановилась и хлопнула по спине. Чуть сильнее положенного. Стала гладить. Как будто Ньют нуждался в успокоении.
Комендантом владели противоречивые чувства. И единственной точкой их приложения стал Иоф. На него с немым вопросом смотрел в ту минуту полковник. И туда же устремился глазами Хармс.
Иоф стоял чуть в стороне и улыбался. Со стороны могло показаться, что он радуется воссоединению братьев.
Но Хармс подумал: а ведь отец никогда не был сентиментальным.
3. Грина выставляют вон
#1
Всю обратную дорогу Грин расспрашивал дядю о его злоключениях. Копер отвечал охотно, но при этом темнил. Уводил рассказ в сторону таких малозначительных деталей, что постепенно обесценивал и своё в них участие.
Но даже обесцененные, дядины подвиги манили Грина в поход, к приключениям.
Они поднимались вслед за отцом по лестнице, Грин всё тараторил, слова отскакивали от стен и единственные наполняли подъездный полумрак.
Дядя молчал и загадочно улыбался.
Отец не улыбался, а молчал гнетуще.
Троица переступила порог квартиры. Снова был черёд дяди отвечать на расспросы. Грин с нетерпением ждал. Копер упрямо водил племянника кружным путем. А его старший брат застыл на месте всё с той же неулыбкой на лице.
Копер склонился над ботинками в попытке развязать шнурки. Потерял равновесие и со стуком поймал, прислонясь лбом к стене. Ничего не выходило, а Грин был слишком занят борьбой с пуговицами на пальто и словоохотливым языком.
Перед братом сел на корточки Ньют и завозился с узлами.
Копер сразу прочувствовал его настроение. Растерял веселость и продолжал рассказ скорее по инерции. Чтобы у слушателей не возникало вопросов.
Но тема уже исчерпалась, потому что Ньют вдруг обратился, не поднимая головы:
– Я очень рад, что ты вернулся, Копер, – сказал он.
От его голоса в прихожей стало прохладнее.
Грин с интересом повернулся.
– Тут многое изменилось, – продолжал отец, – так что давай оставим старые претензии в прошлом. Мы уже не дети, чтобы подначивать друг друга как раньше. Особенно на публике.
Мальчишка никогда не слышал этой истории. И поэтому навострил уши, надеясь узнать, что же там произошло.
– Горожане ждут от меня защиты, – в голосе отца прозвучала досада, – я давно не принадлежу сам себе. Я и им принадлежу тоже.
Он отвернулся. Казалось, комендант уговаривает сам себя.
Но Копер не дал ему ускользнуть.
– Иоф не предупреждал, как высоко ты взлетел.
Дядя подтянул ногу, и отцу пришлось отодвинуться. Он поднялся и встал рядом. Молча смотрел, как постукивая пяткой, брат стаскивает развязанный ботинок.
– Вы неплохо тут спелись, да?
Грин увидел на лице дяди улыбку. У отца еще оставалась возможность уйти от разговора бескровно. Но он как будто не заметил вопроса.
– А я не знал, что ты жив. Этот… – он осекся, разглядев у дверей сына, – Иоф не сообщил мне.
Затем поспешно добавил, словно сказанное ранее ни на что и не влияло:
– Не важно. Это не позволяет тебе
– Ах, не позволяет?
Копер резко вскочил на ноги. Он схватился за пустой рукав и выдернул из-за пояса. Ткань закачалась как кусок бечевки.
– А, по-моему, я уже отработал издержки, – сказал он.
Сиюминутная вспышка, и тут же лицо разгладилось. Грин и не помнил, чтобы дядя злился дольше.
Изуродованным плечом он съехал вниз по стене и взялся за второй ботинок. Шнурки так и не давались. И в этот раз никто не спешил помочь. Копер попытался сладить с завязками, а потом с досады дернул за петлю, превратив в сложный узел.
Полковник остановился поодаль, переваривая сказанное.
Его глаза так и сверкали в полумраке, но больше он не наседал. И даже попытался подать напоследок руку.
– Если хочешь что-то сказать, говори сейчас, – предложил он.
Дядя расслабил петли на берце и стащил его с ноги, оставив узел на месте.
Вместо ответа он прошел прямо в телогрейке мимо ожидающего ответа брата. Только спросил со смешком:
– Где можно расквартироваться, товарищ полковник?
Грин видел оба поразительно похожих лица. Похожих как раз и упрямством.
Отец почувствовал его взгляд.
– Покажешь?
Он бросил взгляд на Грина.
И какой же усталый это был взгляд
#2
Большую часть времени дядя просиживал за запертыми дверьми. Мальчишке мало что удавалось вытянуть из него.
Они вместе завтракали, и Грин знал: как только дядя доест, он встанет из-за стола и снова запрется в комнате.
Мальчишка пытался за это короткое время вызнать как можно больше. А вскоре заметил, что хитрый дядька не просто уводит разговор в сторону. Он начинает расспрашивать в ответ.
Грину быстро наскучили разговоры, похожие на перестук мяча. И он понемногу отстал от калеки, восприняв тонкий намек.
Отныне Копер завтракал один. Лишь перекидывался парой фраз с проходящими мимо родителями. С матерью улыбался (что раздражало Грина не меньше); с братом – короткая пикировка и развод по углам.
Грин соглашался с отцом: дядя выглядел на кухне чересчур надменно в своём одиночестве. Но сердобольная мать внушила сыну чувство опеки.
Оно преследовало Грина, и мальчишка отчего-то чувствовал себя ответственным за судьбу калеки-дяди.
И тем пакостнее становилось внутри. А переломить ни себя, ни Копера он, конечно, не мог.
Поэтому в один из следующих дней ходил раздраженный. В доме бушевала гроза. Спозаранку мужчины особенно тесно сошлись, и искорки утренней сшибки разлетелись по квартире.
И тлели, тлели, тлели, ожидая нового часа.
Отец нарочно выходил по делам на кухню в надежде встретить брата, но младший хитрил и не показывал носа.
В итоге полковник попросил Грина поинтересоваться, всё ли в порядке у дяди.
С самого его возвращения мальчишка не пересекал порога дядиной комнаты. В глубине души он побаивался затворника.
Но накопленное раздражение требовало выхода. Напускная храбрость отлично подошла.
Грин постучал, но никто не откликнулся. Парень толкнул ручку двери: оказалось незаперто; и он проскользнул внутрь.
Несмотря на дневное время, в комнате стоял полумрак: шторы задернуты, из освещения только стенная лампа – да и та повернута плафоном к стене.
Копер сидел на кровати. Отсюда было видно только левую руку и спину. Грину сначала показалось, что дядя сидит в какой-то чудной майке в мелкую крапинку. Но приглядевшись, понял: оголенное тело мужчины покрывают мелкие шрамы.
В комнате странно пахло.
Смутная картинка забралась мальчишке в голову.
Он припомнил, как в детстве бабушка повела его на церковную службу. Совсем еще маленький, Грин не многое из неё вынес. Гудение в ногах от стояния на одном месте. Да странный запах, который одновременно просачивался в ноздри: было непонятно, что им пахнет – свечи, поповское кадило или сам священник. И проникал под самую кожу, что, казалось, даже мысли, блуждающие подле усталых ног, пахнут обязательно им же.
Запах в дядиной комнате наследовал тому забытому ощущению. Настолько, что заломило в коленях, и захотелось тотчас присесть.
Дядя сидел неподвижно и, по всей видимости, занимался больной рукой. Грин так и не научился называть его культю по-другому. Здоровый левый локоть ходил по кругу, Копер содрогался всем телом и выгибался, пытаясь нащупать раз и навсегда баланс для своего нового тела.
Грин оказался в полупозиции. Не ясно, что страшнее: продвигаться вперед или быть уличенным в отступлении.
– Дядя Копер, – окликнул он, чтобы избавиться от мук выбора.
Никакого ответа.
Мальчишка сделал шаг, приблизился почти вплотную. И снова позвал.
Дядя расслышал. Здоровая рука остановилась и опала к коленям. Дядя согнулся, буквально повис на собственном хребте. Мальчишка запаниковал и еще больше от этого расхрабрился. Потянулся к дядиному плечу. И ощутил разгоряченное, несмотря на стылую квартиру, тело. Оно казалось маленьким и круглым под детской рукой. Как горячая головешка, из которой пламя выскребло жизненный сок.
Дядя поднял опущенную к подбородку голову.
Дворовый пес, ищущий ласки.
И это короткое движение разозлило мальчишку.
Он не сумел простить дяде его жалкой позы. Словно застал за непристойным занятием. Отвел руку да так и застыл сверху.
Копер, не говоря ни слова, обернулся, и Грин вздохнул.
В ноздри лез поганый запах, и мальчишка выталкивал его легкими из себя.
А получился вздох разочарования.
На него уставился скругленный обрубок с глазком запекшейся крови.
Парень потерял самообладание и отшатнулся. Отступил на пару шагов назад, не помня себя и не зная, куда деться. Как выпутаться из этой комнаты.
Она сжалась вокруг, чтобы придвинуть носом к оголенной культе.
Мальчишка попытался объясниться, но изо рта выпадали разрозненные слова – папа, просил, узнать – и тут же падали перед ним на пол, никем не услышанные.
Пока в голове не зазвучал дядя:
– Грин, эй, Грин, ты как?
Спокойно, но не успокаивающе.
– Да не бойся ты, сейчас оденусь. Верещишь как девчонка. Тоже мне – сын полка.
Копер невесело усмехнулся.
Отворилась дверь и в комнату влетел отец.
Видно, Грин, и правда, успел вскрикнуть от неожиданности.
– Что у вас тут происходит? – вопрошал Ньют.
Грин выскользнул из комнаты и с жадностью вдыхал свежесть квартиры. Дверь захлопнулась. Мальчишка расслышал, как отец пеняет младшему брату за шторы, племянника и начатое с утра пораньше.
4. Джи приносит домой известия
#1
Когда Джи увидел пленных, первым делом он подумал о брате.
Ром отлеживался дома. Пик его болезни остался позади, но мальчишка оставался ещё очень слаб.
Куинджи остро чувствовал вину. Как только останавливался, она настигала и грызла. Минуты и часы напролет.
Вид марширующих пленных не оставил никаких сомнений: война пришла по-настоящему. Но вместо того, чтобы самому испугаться, ещё первее Куинджи подумал о том, что из-за него младший брат лежит на койке не в силах пошевелиться.
Поэтому собрав достаточные сведения, он побежал домой поделиться известием с родными.
Открыв дверь квартиры, он притаился в коридоре. Из родительской комнаты доносился смех. Слышался голос Рома, который рассказывал родителям что-то неимоверно смешное. Потому что всякий раз, когда он брал паузу, родители начинали хохотать. Особенно, если папа успевал вставить веселый комментарий.
Джи улыбнулся. Пусть он и чувствовал себя немного оторванным, зато с болезнью Рома всё остальное возвращалось к норме. С ним или без него
Он открыл дверь, и три пары глаз одновременно уставились на него. Родители выглядели несколько удивленно. Как будто все и так находились в комнате, а теперь прозвучал звонок, и жильцы без слов спрашивают друг друга: мы кого-то ждем?
Зато глаза Рома вспыхнули ярче яркого при виде старшего брата.
– Ты из города? – спросил он с придыханием.
Словно Город – это название их маленького города.
Джи всю дорогу до дома представлял, как ошарашит семейство столь важным посланием. Как они заахают и заохают, а мать обнимет Рома и станет целовать в обросшую голову. Отец примется кружить по комнате, иногда садиться за рабочий стол и что-то наспех чертить, записывать в блокнотах, кумекать. А Джи так и застынет в дверях. Покачает головой из угла в угол комнаты и скажет что-то многозначительное из мира взрослых, вроде мы из этого выпутаемся, или не все еще потеряно.