Вадим Панов
Прошлое должно умереть
Пролог,
в котором пытливый путешественник с интересом изучает нюансы провинциального правосудия
– Веревка? – хмыкнул Помпилио, с искренним удивлением рассматривая виселицу.
– Да, веревка.
– Для меня?
– Ты сегодня герой дня, – подтвердил констебль. – Правда, ненадолго.
– Но говорить о тебе добрые жители Фоксвилля станут до вечера, – добавил мэр. – Пока не напьются.
Виселица оказалась старой, много чего повидавшей, но крепкой. Во время общегородских собраний она использовалась в качестве трибуны, с которой выступали мэр Чапли и констебль Дребренди, осуществляющие в Фоксвилле государственную власть, однако сегодня виселицу готовились использовать по назначению, для чего тщательно проверили работу механизма и прикрепили новую веревку.
– Ты серьезно? – продолжил Помпилио. – Вешать?
– Тебя что, никогда не вешали? – поинтересовался констебль. – Странно, учитывая, скольким людям ты успел насолить.
– Я – честный путешественник.
– Ты – бандит и убийца, – перебил Помпилио Дребренди. – Нас не обманешь.
– Потому что именно здесь, на пограничной планете, живут самые проницательные во Вселенной констебли, – проворчал Помпилио.
– Что ты сказал?
– Припомнил, что однажды меня действительно хотели повесить.
– И чем все закончилось? – уточнил любознательный Дребренди.
Помпилио ответил выразительным взглядом, после чего добавил:
– Деталей не помню, но кое-кто точно умер.
Констебль хмыкнул. Он плохо понял ответ пленника.
Разговор начался, когда Дребренди вывел связанного адигена[1] из городской тюрьмы – крепкого сарая, стоящего на заднем дворе мэрии, и они, сопровождаемые двумя охранниками с винтовками наизготовку, направились на главную площадь Фоксвилля. Причем инициатором стал Помпилио: он несколько раз задавал наводящие вопросы, однако среагировал Дребренди только на упоминание виселицы.
– Сегодняшнее повешение ты не забудешь, – пообещал констебль. – У нас тут народ простой и диковатый, пограничная планета, сам понимаешь. Работы много, работа тяжелая, а развлечений мало, к нам даже передвижной цирк не всегда заглядывает.
– Сочувствую.
– Поэтому мы тебя не пристрелили, – продолжил Дребренди. – Вешать и дольше, и смешнее. А после каждого повешения выручка бара подскакивает вчетверо.
– Бар принадлежит тебе?
– Как ты догадался?
– Ты постоянно открываешь рот, чтобы спросить, что я буду заказывать, но вовремя вспоминаешь, что находишься на другой работе.
Один из охранников хмыкнул, но тут же спрятал улыбку, перехватив бешеный взгляд констебля.
– Сегодня я выпью лишний стаканчик, – пообещал Дребренди, взяв себя в руки. – Ты меня насмешил.
– Я только начал, – прищурился Помпилио.
Ответа на это заявление не последовало.
Констебль – высоченный, мощного сложения бородач с крупными чертами лица – охотно посмеялся бы над дерзостью пленника, но они как раз подошли к мэру Чапли и важному гостю из сферопорта, директору расположенной на Фархе фактории Компании, которому Чапли разве что ботинки не облизывал, и Дребренди решил, что хохотать при них не следует.
– Вот, – произнес он, выталкивая Помпилио на шаг вперед. – Наш сегодняшний герой.
Мэр и директор внимательно оглядели пленника, а тот – их. И прежде, чем важные персоны принялись обмениваться впечатлениями, резко бросил:
– Я тебя знаю, галанит! – и высокомерно кивнул на директора Фактории. – Видел твою рожу в сферопорту.
– Больше вежливости, – велел констебль, но не удостоился даже кривой усмешки в свой адрес.
А вот директор не обиделся, весело рассмеялся и осведомился:
– Страшно?
– Пока нет, – качнул головой Помпилио. – Посмотрим, что будет дальше.
– Дальше будет страшно, – пообещал директор и неожиданно представился: – Меня зовут Ауроберт Спесирчик.
Однако руки не подал.
– Не боишься называть имя?
– Его здесь знают, – отмахнулся галанит.
– А мое? – быстро спросил Помпилио и понял, что выстрелил в нужном направлении: мэр и констебль слегка помрачнели. Но именно слегка, отказываться от экзекуции они не собирались.
– Я хочу, чтобы ты знал, кто приказал тебя повесить, Помпилио Чезаре Фаха дер Даген Тур, – негромко, но с видимым наслаждением произнес галанит. – А местным жителям не обязательно знать, кого они повесят. Их это не касается. А я… – он причмокнул губами. – Я войду в историю Галаны. Убью самого Помпилио! Героя Герметикона и любимца адигенов. И не просто убью, а повешу, как собаку, на радость и смех всей Галане.
– Можно будет устроить праздник.
– О твоей смерти напишут во всех газетах, причем шуток будет – хоть отбавляй.
Дер Даген Тур промолчал: уговаривать галанита отказаться от казни не имело смысла. Зато теперь стала абсолютно ясна подоплека происходящего: Спесирчик заприметил его в Гейтсбурге, сферопорту Фархи, каким-то образом выведал его маршрут, скорее всего, подкупив одного из проводников, опередил их отряд, воспользовавшись тем, что Помпилио путешествовал по Фархе на лошадях, первым добрался до Фоксвилля и подготовил засаду. В местном трактире адигену подсыпали в жаркое что-то мощное, скорее всего – большую дозу фариция, а очнувшись, дер Даген Тур обнаружил себя в камере местной тюрьмы, обвиняемым в грабежах и убийстве. В убийствах, если быть точным: как выяснилось, он застрелил своих проводников, свидетелем чего, по стечению обстоятельств, стал один из помощников констебля.
– Если ты надеешься объявить с эшафота свое имя и тем смутить добрых жителей Фоксвилля, то не надейся, – пробормотал Дребренди, запихивая в рот пленника кляп. – С последним желанием, извини, тоже не получится.
Ситуация стремительно превращалась из плохой в катастрофическую. Руки связаны, рот заткнут, командует галанит, а их национальной чертой еще со времен Инезирской династии стала животная ненависть к адигенам. Помпилио понимал, что за него отомстят, возможно – в ближайшие дни, прекрасно знал, как сыграть на этом и убедить людей опомниться, но не имел возможности.
Но страха не было, только вызванная бессилием ярость. Однако внешне это никак не проявлялось: адиген спокойно направился сквозь толпу к эшафоту, не обращая никакого внимания на летящие со всех сторон ругательства:
– Грабитель!
– Убийца!
– Сдохни!
Шел спокойно, с высоко поднятой головой.
Как все мужчины древнейшей лингийской династии даров – Кахлес, Помпилио дер Даген Тур отличался плотным, почти крестьянским сложением и был абсолютно лыс. Он мог сойти за деревенского кузнеца, крепости в нем хватало, однако лицо потомка бессчетного числа правителей, и особенно его властное выражение, не оставляли сомнений в происхождении «кузнеца»: выпуклый лоб, надменный взгляд серо-стальных глаз, нос с горбинкой, упрямый подбородок… несмотря на то что сейчас дер Даген Тура был одет в простую цепарскую одежду, грубоватую, но удобную, со множеством карманов, любой житель Герметикона без труда опознал бы в нем адигена.
Но разгоряченные обитатели Фоксвилля были чересчур возбуждены предстоящим действом.
– Мерзавец!
– Смерть ему!
– Не жалейте убийцу!
А вместе с оскорблениями летели плевки и тычки, от которых охранники не спешили защищать пленника.
– Подонок!
– Ублюдок!
Фоксвилль был хоть и провинциальным поселением заштатной пограничной планеты, мог похвастаться населением в несколько тысяч человек, не меньше, и все они высыпали на площадь. Судя по всему, предыдущая экзекуция состоялась давно, и жители успели соскучиться по зрелищу публичной казни.
– Проведите его по всей площади! Мы тоже хотим в него плюнуть!
– Не вешайте его слишком быстро!
– Не затягивайте сразу! Пусть потрепыхается!
Советы и пожелания летели до тех пор, пока мэр, за которым следовали палач и Помпилио, не поднялись на эшафот.
– Тихо! – рявкнул Чапли, и площадь мгновенно смолкла. – Граждане свободной республики Фарха! Возлюбленные жители Фоксвилля! Сегодня мы собрались для того, чтобы предать справедливому суду знаменитого грабителя и убийцу…
– Разве суда еще не было?! – крикнул кто-то из толпы.
– Был, – рассмеялся мэр.
– Тогда давайте вешать! Не останавливайся!
– Надеть ему мешок? – громко спросил палач, желая выдержать все положенные демократические процедуры.
– Да!
– Да!
– Нет!
– Да!
– Пусть так болтается!
– Без мешка!
– У них такие смешные ужимки!
Палач посмотрел на Чапли, тот пожал плечами, и мешок полетел в сторону.
– Не думайте, что я так же счастлив, как галанит, – неожиданно прошептал мэр на ухо Помпилио. – Просто я не могу ему отказать.
Ответом адигена стал короткий, но весьма выразительный взгляд.
– Начинай, – приказал Чапли, делая шаг назад.
Палач сделал шаг вперед и накинул на шею Помпилио петлю.
Толпа заволновалась.
Веревка в Фоксвилле оказалась грубоватой, но хорошо смазанной, и не было никаких сомнений в том, что задачу она выполнит.
– Не туго? – осведомился палач.
Снизу, из первого ряда, широко улыбался и пытался остроумно шутить Спесирчик, однако привлечь внимание адигена у него не получалось: дер Даген Тур готов был умереть, как трус, с закрытыми глазами, лишь бы не видеть перед смертью довольную рожу галанита. Поразмыслив, Помпилио посмотрел вверх, сменив вид озверелой толпы на образ безбрежного неба, и увидел на крыше мэрии человека с ружьем.
С винтовкой, если быть точным.
А если быть совсем точным, с прекрасной дальнобойной винтовкой «Шпрау», которую дер Даген Тур опознал по характерной форме приклада. Человек как раз занял удобную позицию и поднял оружие, изготовившись к стрельбе.
«Интересно…»
И в тот момент, когда палач сделал шаг к рычагу, намереваясь распахнуть люк и отправить знаменитого исследователя в последнее путешествие, стрелок надавил на спусковой крючок. Грохот выстрела прозвучал в тот же миг, когда тяжелая пуля влетела палачу в голову и швырнула на землю, но среагировать на него никто не успел… кроме мэра, который, проявив чудеса сообразительности и реакции, спрыгнул с эшафота и юркнул в толпу.
И вовремя спрыгнул, потому что первый выстрел не остался единственным: на крышах большинства домов оказались вооруженные люди, которые открыли огонь, заставив жителей Фоксвилля запаниковать. Причем стреляли они, как заметил Помпилио, не по людям, а по земле и поверх голов, не убивали, а разгоняли толпу, создавая хаос и неразбериху. И так же – предупредительно – повели огонь пулеметы из зависшего над площадью цеппеля. И своей цели нападавшие добились: ничего не понимающие жители метались по площади в поисках укрытия, орали, ругались, сталкивались друг с другом, но не помышляли о какой-либо обороне. И никто не обратил внимания на сброшенную с корабля «корзину грешника».
– С вами все в порядке? – Вскочивший на эшафот цепарь сорвал с шеи Помпилио веревку и ловким ударом ножа освободил адигену руки. – Мы едва успели…
Однако договорить цепарь не успел: жизнь научила дер Даген Тура не доверять внезапно появляющимся спасителям, и первое, что сделал освобожденный от пут адиген – нанес сильнейший и совершенно неожиданный удар в челюсть, отправив цепаря в нокаут, после чего спрыгнул с эшафота и помчался к мэрии, возле которой заприметил мотоциклет.
Глава 1,
в которой Кира скучает, команда «Пытливого амуша» готовится к походу, Огнедел получает обещание, а Помпилио совершает увлекательное путешествие по экзотическому лесу
Самые старые миры Герметикона – планеты Ожерелья – являлись не только самыми заселенными, больше миллиарда жителей в каждом, но и самыми цивилизованными. И напоминали гигантские паротяги, тянущие человечество в будущее. Миры Ожерелья соперничали друг с другом во всем: в науке и промышленности, величии городов и тонкости искусства, в исследовании и обустройстве новых планет, на которых они традиционно создавали не колонии, а самостоятельные государства, превращая новые миры в свои подобия: в планеты, где власть принадлежала наследной аристократии.
Потому что самые старые миры Герметикона, за исключением Галаны, строго придерживались консервативных правил: власть – да рам, душа – Олгеменической церкви. Так пошло от Первых Царей, которые наследовали Добрым Праведникам, и так должно оставаться.
Оставаться, но не костенеть, и потому адигеном мог стать любой простолюдин, обладающий должным умом, талантом или упорством – об этом тоже говорилось в заповедях Добрых Праведников и Первых Царей. А заповеди адигенами соблюдались. Где-то строго, где-то – как получится. Но если говорить о самой консервативной планете Ожерелья, то таковой по праву считалась Линга – оплот старинных правил и традиций. Мир, большинство да ров которого вели свои родословные от Первого Царя. Мир, сумевший устоять под натиском императора и добиться от великого завоевателя права на автономию. Мир, который люто ненавидели галаниты, потому что, несмотря на верность патриархальным традициям, Академия Наук заносчивых лингийцев не оскудевала на открытия, а промышленность считалась одной из лучших в Герметиконе.
Консерваторы шли вперед вместе со всеми, иногда – опережая всех, но при этом не менялись, сохранив себя на протяжении тысячи лет.
И городишко Даген Тур не менялся, оставаясь таким же тихим, уютным и полусонным, как в те далекие-далекие времена, когда основатель династии Кахлес увидел его и навсегда влюбился. Летом пыльный, зимой снежный, раскинувшийся на берегу озера Даген, но располагающийся вдали от традиционных торговых путей, городишко просто жил, с радостью встречая да ров Кахлес, ищущих в нем тишину и покой, и не изменился даже после того, как в соседних горах обнаружились богатейшие запасы золота и меди. Ну нашли, ну денег стало больше, ну жить стало легче, но это же не повод превращать родной город в вертеп? Лингийцы вознесли хвалу Доброму Маркусу, публично выпороли шустрого дельца, решившего открыть в Даген Туре публичный дом для шахтеров, и вернулись к повседневным заботам. И лишь покивали головами, узнав, что к шахтам и прииску проложили железнодорожную ветку – вывозить добытое в Черемхейден. Мол, раз надо, значит, надо. Однако вокзал попросили выстроить за чертой города, чтобы не мешал.
Не очень удобно, однако настаивать на первоначальном плане прижать станцию к окраинным постройкам никто не стал – не в традициях. Да и опасно, учитывая любовь народа к оружию и либеральные правила, дозволяющие владеть им любому законопослушному лингийцу.
В результате все новые строения, включая вокзал, оказались за пределами старого города, и жемчужина дарства Кахлес осталась безупречно красивой. И Кира дер Даген Тур не уставала ею любоваться.
Окна ее спальни смотрели на юг, на долину, и едва в каком-нибудь из фермерских домов начинал петь петух, Кира вскакивала с кровати, накидывала халат, распахивала тяжелые шторы, выходила на широкий балкон, кольцом охватывающий башню, и улыбалась, глядя на свой новый мир, на земли, название которых стало ее фамилией.
Глядя на адигенское владение Даген Тур.
Которым девушка любовалась в любую погоду, и в солнечную, и в пасмурную. С удовольствием разглядывала скалистые горы, нависающие над невероятно синими водами самого большого на Линге озера, пересчитывала рыбацкие суденышки, украшающие Даген белыми треугольниками парусов, и мысленно желала рыбакам удачи, а затем переводила взгляд на широкую долину, обрамленную высокими лесистыми горами. Долину, которую навеки скрепил с бескрайним озером старый город. Неменяющийся. Немного сонный. С высоченной колокольней собора Доброго Маркуса, уютными, утопающими в зелени домиками и узкими, мощенными булыжником улочками, по которым, как заверяли местные жители, ходил сам Праведник.