Вдохновляющая и побуждающая к действиям книга британского журналиста Ричарда Хоггарта «Способы использования грамотности» (Richard Hoggart, The Uses of Literacy) приходит к тем же самым выводам другим путем. Люди с низким статусом, не обладающие богатыми и гибкими взглядами, скорее всего лишены также развитого ощущения прошлого и будущего. «Образование таких людей вряд ли снабдило их какой-либо исторической панорамой или какой-нибудь идеей о никогда не прерывающейся традиции. <…> Очень многие люди не обладают сколько-нибудь внятным представлением об исторической либо идеологической модели или процессе, хотя они и могут владеть значительным объемом информации – но никак и ни с чем не связанной. <…> При наличии не более чем простейшего интеллектуального или культурного багажа, при минимальной подготовленности к анализу и проверке противоположных взглядов с привлечением интеллекта, здравого смысла и существующих суждений любые окончательные заключения обычно делаются согласно подсказкам тех циркулирующих в данной группе кратких изречений, поговорок или присловий, которые первыми приходят в голову. <…> Точно так же у подобных людей зачастую мало реального ощущения будущего. <…> Думается, такой разум особенно доступен искушению жить в постоянном и неизменном настоящем»[181].
Эта озабоченность настоящим приводит к концентрации на повседневных действиях – без сколько-нибудь развитой внутренней рефлексии, без того, чтобы в своем воображении планировать будущее или же погружаться в абстрактные размышления, никак не связанные со своими каждодневными действиями. Одно из немногих исследований о детях из низшего класса, где использовались проективные методы, установило, что «эти подростки и молодые люди вносят в свое поведение лишь корректуры, ориентированные на внешний мир, а не такие, которые бы основывались на углубленном знакомстве с их собственными импульсами и на обработке этих импульсов с помощью фантазии и интроспекции. <…> У них отсутствует богатая внутренняя жизнь, фактически их образная активность в сфере воображения скудна, бедна содержанием и ограниченна. <…> Когда эти юноши и девушки сталкиваются с новой ситуацией, у них есть тенденция реагировать быстро, и они не изменяют свои первоначальные впечатления от наблюдаемой ситуации, которая видится им как нечто грубое и цельное – с минимумом интеллектуального дискриминирования ее компонентов»[182].
Жизнь рабочего класса, рассматриваемая как единое целое, делает упор на предметное и сиюминутное. Как выразился на сей счет Ричард Хоггарт, «если мы хотим уловить нечто сущностное из жизни рабочего класса… то должны сказать, что это – жизнь “плотная и конкретная”, в общем, такая жизнь, где главный акцент делается на вещи очень близкие, почти интимные, на нечто чувственно ощутимое, детализированное и личное. Причем не вызывает сомнения, что все это верно для любых групп рабочего класса в любом месте нашей планеты»[183]. Хоггарт рассматривает конкретность восприятий у представителей рабочего класса как основное различие между ними и людьми из среднего класса, которые легче справляются с абстрактными и обобщенными вопросами. Как он отмечает, резкое различие между «нами» и «ними», проводимое представителями британского рабочего класса, является «частью более общей характеристики мировоззрения у большинства людей из рабочего класса. Чтобы достигнуть согласия с «их» миром, в итоге требуется рассматривать всевозможные типы политических и социальных вопросов, а это в конечном счете ведет за пределы политических взглядов и социальной философии к метафизике. Вопрос о том, какое положение мы предпочитаем занять перед лицом «их» (кем бы эти «они» ни были), сводится в конце концов к вопросу о том, какую позицию мы занимаем по отношению к чему угодно, что не является наглядно видимой и глубоко интимной частью нашей локальной вселенной. Расщепление мира на «нас» и на «них», проводимое рабочим классом, при таком подходе является симптомом трудностей, с которыми сталкиваются его представители, когда имеют дело с абстрактными или по-настоящему обобщенными объектами»[184]. Хоггарт не забывает подчеркнуть, что, вероятно, большинство людей, принадлежащих к любому социальному классу, не проявляют интереса к общим идеям, тем не менее «обучение работе с идеями или их анализу» намного более характерно для требований, предъявляемых к своим детям родителями из среднего класса, и такими лицами, которые заняты в соответствующих профессиях[185].
А в недавно проведенном британским социологом Бэзилом Бернстайном анализе того, как различия в способах восприятия и обдумывания, которые существуют у разных классов, приводят к вариациям в социальной мобильности, подчеркивается также, каким способом различные семейные модели воздействуют на авторитаризм. Родитель, принадлежащий к среднему классу, делает акцент на «осознании важности прямой связи между средствами и долгосрочными целями, трактуемыми когнитивно и аффективно… [и у него есть] способность принять на вооружение подходящие меры, чтобы реализовать достижение отдаленных целей с помощью предметно направленного предвидения результатов целой цепочки действий. <…> Ребенок, принадлежащий к среднему классу и к связанным с ним уровням общества, растет и воспитывается в окружении, которое тонко и интенсивно удерживается под контролем; при этом и внутри, и вне семейной группы явным образом регулируются и место, и время, и социальные взаимоотношения»[186]. В семье, принадлежащей к рабочему классу, ситуация совершенно иная: «Структура семьи, принадлежащей к рабочему классу, организована применительно к воспитанию и развитию ребенка менее формально, чем в случае среднего класса. Хотя власть внутри такой семьи носит явно выраженный характер, ценности, которые она выражает, не дают ей дорасти до той вселенной ребенка из среднего класса, которая тщательно упорядочена в пространственном и временнóм смыслах. Опыт реального осуществления этой власти не будет соотноситься со стабильной системой вознаграждений и наказаний – напротив, зачастую эта система может казаться произвольной. В рабочих семьях наблюдается тенденция заменять вполне четкий и явственный характер долгосрочных целей такими более общими понятиями и представлениями о будущем, где удачный случай, подвернувшийся шанс, хороший друг или родственник играют большую роль, нежели систематическая и кропотливая выработка многообразных связей. Тем самым сиюминутные или близкие к сиюминутным действия обладают большей ценностью, чем соотнесение текущей деятельности с достижением какой-либо отдаленной цели. Система ожиданий и предвкушений или временной интервал предвидения сокращаются, и это создает совсем другие наборы предпочтений, целей и неудовлетворенностей. Окружающая среда ограничивает во времени восприятие развивающегося ребенка. Сегодняшние вознаграждения или сегодняшние депривации становятся абсолютными вознаграждениями или абсолютными депривациями, потому что не существует никакого развернутого временнóго континуума, применительно к которому может быть ранжирована сегодняшняя деятельность. По сравнению со средними классами представители рабочего класса сочтут отсрочку текущего удовольствия ради будущего вознаграждения трудным делом. Как следствие этого, в среде рабочего класса будет иметь место более волатильное моделирование аффективного и экспрессивного поведения»[187].
Подобный акцент на те вещи, которые поддаются немедленному восприятию, а также заинтересованность только в личном и конкретном – это неотъемлемая часть краткосрочной временнóй перспективы и неспособности воспринимать сложные возможности и последствия разнообразных действий, что часто приводит в итоге к общей готовности поддерживать экстремистские политические и религиозные движения, а также, как правило, ведет к более низкому уровню либерализма в неэкономических вопросах[188].
Даже внутри экстремистских движений эти различия в способах восприятия и точках зрения тех, кто принадлежит к рабочему классу, по сравнению с лицами из среднего класса воздействуют на то, что с ними происходит, на готовность присоединяться к «благому делу» и на причины для дезертирства. Исследование американского политолога Габриэля Алмонда, опросившего 221 бывшего коммуниста в четырех странах, дает любопытные данные по этому вопросу. Он проводит различие между «экзотерическими» (общедоступными, понятными непосвященным и предназначенными для массового потребления) и «эзотерическими» (тайными, сложными, понятными лишь для приобщенных и предназначенными для правящих кругов) доктринами этой партии. В противоположность ее членам из среднего класса «лишь относительно немногие респонденты из рабочего класса были перед вступлением в партию подробно ознакомлены с ее тайной эзотерической доктриной, и… им была свойственна тенденция оставаться неиндоктринированными в течение всего времени своего пребывания в партии»[189]. У новобранцев из среднего класса «наблюдалась тенденция приходить в партию с более сложной картиной ценностей и с такими ожиданиями, которые с большей вероятностью затрудняли их ассимиляцию в состав партии. <…> С другой стороны, члена партии из рабочего класса в относительно меньшей степени волновал доктринальный аппарат, он был менее подвержен сообщениям разных средств коммуникации, а его воображение и возможности логического мышления оставались относительно неразвитыми»[190].
Один из аспектов присущего низшим классам недостатка интеллектуального развития и образования – это их антиинтеллектуализм (явление, которое Энгельс очень давно отметил как проблему, перед которой стоят любые движения рабочего класса). В то время как сложная эзотерическая идеология коммунизма была, возможно, одной из основных особенностей, привлекающих к нему выходцев из среднего класса, тот фундаментальный антиинтеллектуализм, который он разделяет с другими экстремистскими движениями, служил источником напряженности для «подлинной» интеллигенции внутри него. Таким образом, имелись рядовые коммунисты из рабочего класса, которых меньше всего волновали идеологические завихрения коммунизма и которые были с наименьшей вероятностью склонны пойти на попятную и дезертировать[191]. Их преданность коммунистической партии, однажды сформировавшись, остается неизменной; обычно ее не в силах поколебать внезапное понимание того, что эта партия, в конце концов, не соответствует либеральным и гуманистическим ценностям.
Это помогает объяснить, почему во главе социалистических партий находилась большая доля интеллектуалов, причем несмотря на то, что первоначальный идеологический акцент делался в этих партиях на поддержание ориентации на рабочий класс, в то время как коммунисты изгоняли своих лидеров интеллектуального склада, и сейчас в руководстве этой партии преобладают те, кто когда-то был занят в рабочих профессиях[192]. Алмонд в своем исследовании приходит к следующему заключению: «…хотя коммунистическая партия открыта для всех, кто в нее приходит, у тех членов этой партии, которые принадлежат к рабочему классу, лучшие перспективы на успех в партийной карьере, чем у новобранцев из среднего класса. Это, вероятно, происходит как благодаря партийной политике, которая всегда провозглашала бóльшую уверенность в надежности новичков из рабочего класса, так и из-за трудностей ассимиляции в эту партию, которые, как правило, испытывают ее члены, принадлежащие к среднему классу»[193].
Как становятся авторитарными
Подводя итог сказанному выше, выходец из низшего класса начиная с раннего детства, скорее всего, подвергался наказаниям, ему не хватало любви, и он рос в общей атмосфере напряженности и агрессии, а такого рода вещам присуща тенденция порождать глубоко укорененную враждебность ко всему на свете, которая потом выражается в этнических предубеждениях, политическом авторитаризме и в хилиастической, сильно переоцениваемой религии. Образовательные достижения такого человека ниже, чем у людей с более высоким социально-экономическим статусом, а связи, существовавшие у него в детстве с другими уроженцами примерно такой же среды, не только не могли стимулировать его интеллектуальные интересы, но и вдобавок ко всему создавали такую атмосферу, которая не давала возможности имевшемуся у него образовательному опыту увеличить его общую социальную рафинированность и его понимание различных идей и группировок. Относительно рано покинув школу, он и на работе оказался окруженным другими людьми примерно с таким же ограниченным культурным, образовательным и семейным багажом, как у него самого. И на ту ограниченную среду, которая его окружала, посягало очень мало внешних влияний. С раннего детства он скорее искал для себя немедленное вознаграждение, а не старался участвовать в действиях, которые могли бы когда-то принести ему долгосрочные преимущества. Логика, присущая как его служебным обязанностям по работе во взрослые годы, так и его семейной ситуации, лишь укрепляла эту ограниченную временную перспективу. Как выразился на сей счет социолог С. К. Норт, изоляция от гетерогенных окружений, характерная для лиц и групп с низким статусом, срабатывает таким образом, чтобы «ограничивать источники информации, задерживать развитие способности к эффективным суждениям и умозаключениям, а также ограничивать сферу внимания самыми тривиальными жизненными интересами»[194].
Все эти характерные особенности порождают у человека тенденцию рассматривать политические и личные отношения в черно-белых красках, а также желание в любой ситуации немедленно действовать, нетерпеливое отношение к любым «пустопорожним» разговорам и дискуссиям, отсутствие интереса к организациям, которые ориентированы на долговременную перспективу, и готовность следовать за лидерами, предлагающими демонологическую интерпретацию всего происходящего в виде разнообразных сил зла (как религиозных, так и политических), которые вступают в тайный сговор лично против него[195].
Интересно, что Ленин видел характер низших классов и задачи тех, кто должен вести их за собой, отчасти следующим образом. Он определял в качестве главной задачи коммунистических партий руководство широкими массами, которые являются «спящими, апатичными, косными, инертными и пассивными». Эти массы, говорил Ленин, должны быть построены «для последнего и решительного боя» (термин, напоминающий об Армагеддоне[196]), и сделать это может только партия, которая способна представить бескомпромиссную и единую картину мира и безотлагательную программу социальных изменений. В отличие от «эффективного» коммунистического руководства, Ленин указал на демократические партии и их вождей как на «колеблющиеся, шаткие, неустойчивые» элементы – характеристика, видимо, правомерная для любой политической группировки, у которой нет ни окончательной уверенности в своей программе, ни желания просто так взять и предоставить легитимность оппозиционным группировкам[197].