Заканчивая описание университетской жизни нашего героя, следует упомянуть о его первом литературном опусе. Причиной, побудившей Блюмгарда к его написанию, послужило громкое общественное событие, взбудоражившее тогда всех горожан. Диакона Йозефа Брема заподозрили в детоубийстве, признали виновным и приговорили к смерти через отсечение головы. Приговор был приведен в исполнение в Ройтлингене 18 июля 1829 года. Но и после этого волнение в народе не утихало. И когда один из товарищей Блюмгарда по университету положил эту жуткую историю в основу песни, исполняемой под аккомпанемент шарманки, он вдруг ощутил потребность иначе, на духовный лад, выразить отношение христианской души к преступлению и наказанию. И он сочинил своего рода листовку под названием «Чувства бывшего диакона Йозефа Брема на эшафоте» с выразительным, но примитивным изображением казни на титульном листе.
Светлое звучание совести, когда на первый план выходит не красота слога, а мощь и ясность мысли, отличает уже это первое произведение Блюмгарда как истинно народное выражение тихого смирения и братского доверия каждому человеку. За первыми строками следует выдержанное в том же духе «наставление и рассуждение о несчастном», наводящее читателя на размышления о том, что простого негодования по поводу преступления недостаточно. У каждого есть основание для сочувствия грешнику и в то же время причина для страха за себя и перед собой, ведь нас удерживает от различных тяжких грехов та же сила, что погубила этого несчастного, – страх бесчестия, утраты положения в обществе и благополучия. Так, у человека, однажды в детстве наказанного своим чрезмерно строгим отцом, может возникнуть искушение убить его, но позже при виде виселицы он, обливаясь слезами, на коленях возблагодарит Бога за Его милосердие, не давшее ему так окончить свою жизнь. В заключение автор в нескольких словах рисует картину самой казни.
Стихотворение проникнуто свойственной Блюмгарду возвышенной надеждой достучаться до людских сердец. Страх за всех, упование на милость Божью, равно посылаемую всем, глубокое отвращение к греху и вместе с тем искреннее сострадание к согрешившему – таким предстает перед нами юноша, и таким мы знали его, уже взрослого мужа.
Приведем фрагмент проповеди, прочитанной им в студенческие годы.
Проповедь в тринадцатое воскресенье после дня Святой Троицы
(Лк 10:23–35)
Прежде Иисус говорил о крепости веры каждого из семидесяти учеников, вернувшихся из странствия по Иудее, и возрадовался, и восславил Отца Небесного: «Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что ты утаил от мудрых и разумных и открыл младенцам». Эти слова особенно важны для нас при прочтении нашего Евангелия, где Иисус, с одной стороны, возносит хвалу своим ученикам, людям бедным и незнатным, незнающим и необразованным, возвышая их даже над пророками и царями, которые не видели и не слышали того, что видели и слышали они. С другой стороны, мы видим обычного законника, который, уповая на свои обширные познания и ученость, испытывает Иисуса на понимание им Закона и пророков, в то время как сам, несмотря на свою ученость, понимает дух Закона не более чем дословно. Это и есть «младенцы» и «мудрецы», на примере которых видим, что открывается младенцам, однако утаивается от мудрецов. Это помогает нам сделать важные выводы. Ведь и мы сами часто ищем мудрость там, где видим большие знания и наивысшую ученость, и кто может похвалиться ими, зачастую считает, что сделал все для спасения своей души. В то время как часто именно то, чем он так бахвалится, становится для него камнем преткновения, который служит опорой слепоте и незнанию, выше которых он себя считает. И так же некоторые неученые считают, что им не хватает учености, и полагают, что они были бы хорошими христианами, случись у них время и возможность обрести много знаний и прочитать много ученых книжек. Но что бы ни думали себе разные люди, истинная мудрость, как являет нам Спаситель, нисходит только свыше, «…и кто есть Отец, не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть»[7]. И он охотней всего открывает Его тем, кто не кичится своей ученостью, не следует человеческим уставам и учениям, не возлагает надежд на суетные и скудные знания, а легко и открыто признается в своем невежестве и скудоумии и кто уповает лишь на полноту и изобилие милости Божьей.
Вот в чем, по-нашему, видит Евангелие мудрость младенцев и глупость мудрецов, утешая тем самым одних и посрамляя других. А посему скажем себе: «Ты, Спаситель наш возлюбленный, который любит простоту и ожидает, что всякая плоть уповает на Тебя, помоги нам по милости Своей стать чадами Твоими, дабы не искали мы своей доли в мудрости мира, а обратили очи и слух к Духу Твоему, который явит нам мудрость Твою, позволит услышать глас Твой и познать милость Твою. Так обретем мы лучшую долю, в которой у нас нужда и которой не лишить нас вовек. Аминь».
Младенцы в нашем Евангелии – это ученики Иисуса – как те двенадцать, что были неразлучны с ним, так и семьдесят других, посланных им «пред лицем Своим во всякий город и место», чтобы приготовить иудеев к Его приходу. Напутствуя учеников перед дорогой, Спаситель говорит им: «Идите. Я посылаю вас, как агнцев среди волков». И уже этим выражает отношение к ним мира. Они не умели действовать силой, хитростью и лукавством проникать в чужой дом, но он сравнивает их с беззащитными агнцами, которые могли противопоставить кровожадности волков лишь свое терпение и смирение, качества, которые единственно из всех средств могут помочь в жизни. Именно поэтому Иисус и называет их далее младенцами. Младенец – это ребенок, чья природа и сущность еще не сформированы, кто еще не обрел жизненный опыт, кто не познал еще мир и его порядки и поэтому во всех своих поступках и жизненных ситуациях зависит от матери или ближайшего окружения. Сам о себе он не может позаботиться, он постоянно нуждается в совете и поддержке, а лишившись посторонней заботы, становится беспомощным и несчастным. В таком же положении оказываются на земле и ученики Иисуса. Они не могут положиться на самих себя. Не то чтобы у них не было того, что Бог дал другим людям, однако всеми своими силами они устремляются в ином направлении, чем то, которое обычно выбирает остальной мир. Они чувствуют, что в них еще не заложено истинное. Такими ученики отправляются «во всякий город и место», где нет применения их силам, отчего и кажутся такими беспомощными и нагими, словно природа презрела их, не дав им ничего, что помогло бы им устоять пред натиском мира. Но именно эта беспомощность, от которой постоянные метания, на что употребить свои природные силы, и заставляет их обратиться к предлагаемой помощи. Ученики с радостью принимают обетование о том, что Христос, Преображенный, пребудет с ними до скончания века. Через Него они надеются обрести то, чего им недостает здесь, через Него они чувствуют исполнение сокровенных чаяний своей души. Эта гармония обетования и внутреннего мира человека, его убежденность в тщетности и ничтожности собственных помыслов и действий, когда они не едины с Тем, Кому человек обязан своим существованием, когда человек не живет в Том, чей живой порыв пронизывает Вселенную. Вот что все искреннее и прочнее привязывает его к Иисусу, для того и сошедшему на землю, чтобы исповедующие Его увидели славу своего Спасителя и обрели мир, покой, крепость духа. И в этом человек подобен младенцу, который, чувствуя свою слабость, прижимается к матери и, доверчиво глядя на нее, обретает уверенность и радость в жизни. Он дрожит и плачет, когда мать хочет оставить его, и он становится безутешен, когда его оставляют одного, потому как понимает, что его лишили помощи и опоры. Так и христианин, для которого общение с Искупителем стало со временем неотъемлемой частью его бытия. И когда он в минуты печали теряет ощутимую связь с Ним, когда в болезненном осознании своей греховности не чувствует в себе милости Божьей, тогда он и есть младенец, растерянный и беспомощный, который не обретет мир и покой, пока вновь не обретет в себе Спасителя и не уверует вновь в милость Его.
Вот тут становится понятно, что значат слова Иисуса: «Блаженны очи, видящие то, что вы видите!» Он не имеет в виду физическую способность учеников видеть Его перед собой, хотя, кажется, следующие Его слова как бы именно на это и указывают, когда Он говорит: «…многие пророки и цари желали видеть, что вы видите, и не видели, и слышать, что вы слышите, и не слышали». Ведь вся Иудея видела и слушала Иисуса и познала дела Его, но Он неизменно отличал в ней «малое стадо», которое, прославляя, называл Своим. И если в другом месте Спаситель говорит: «Блаженны не видевшие и уверовавшие»[8], то эти слова созвучны с нашими: «Блаженны видящие то, что вы видите». Его слова дают нам это понять. Ведь когда он говорит: «Блаженны не видевшие и уверовавшие», то хочет сказать нам, что дело не в физическом зрении, а в вере, в принятии явившегося Христа внутри себя. Стало быть, вера – духовное око человека, подобное глазу – человеческому органу, с помощью которого все существующее и происходящее вне человека обретает для него форму и наполняется жизнью; он – свет всей его жизни и всех его дел, как и внутреннее око человека, его вера. Вера открывает человеку то, что лишь зыбко и смутно представляют ему его разум и чувства. Она устанавливает связь человека с Тем, от Кого исходит весь свет, она оживляет и наполняет радостью его духовную жизнь, направляя ее к Единому, Кто есть высшая и последняя цель человечества. И уже тем вера укрепляет и освещает путь человека, что всецело посвящена Тому, Кто пришел к человекам посредником и Кто своим пришествием в мир заставил людей обратить свои взоры на Него, Единственного. Именно Его ищет духовное око, вера, и видеть Его, веровать в Него – и есть блаженство, отличающее христиан от всех пророков и царей. В пророках лишь рождалось смутное предчувствие того, что грядет, их душа жаждала такого посредника, кто бы смог вывести человеческую жизнь из тьмы на свет, из пустоты в полноту бытия, из преходящести к вечности. Их страстное желание, выражаемое в смутном предчувствии, и есть то самое стремление видеть, о котором говорит Иисус в нашем Евангелии. Но увидеть они не могут, так как человек уповает на историю, в которой надеется обрести уверенность и определенность, которых его лишают жизненные сомнения и перипетии. Ученики же видели, как Он пришел, видели Его пред собой, Того, на Которого уповал мир, и, увидев Его, они почувствовали, как у них открылись духовные очи; они узрели, ощутили в себе величие и славу, переходящую от Него на Своих, а стало быть, и на них, ставших отныне Своими. Но что же они узрели и ощутили в своей душе? – можем задать мы вопрос. Этого Иисус не объясняет, а лишь говорит: «Блаженны очи, видящие то, что вы видите!», прежде сказав лишь: «Славлю Тебя, Отче, что ты открыл сие младенцам». Итак, Он не называет это и не хочет называть, давая лишь понять, что это невозможно описать словами. Он только говорит Своим ученикам: «То, что происходит у вас внутри, что вы чувствуете в себе, та сила, которая наполняет все ваши члены, да дарует она вам способность самим творить чудеса и изгонять бесов». Однако: «Не радуйтесь тому, что духи вам повинуются, но радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах». Но что они видят, Он не называет, ибо их вера, их внутренние очи сами свидетельствуют им об этом. Вот почему, возлюбленные мои, так крепка и непоколебима вера его учеников. Никакой рассудок, никакой здравый смысл не в состоянии отнять у них эту веру своими ложными измышлениями, поскольку в ней, как бы и являющей собой разум, средоточие человеческой совести, и не хватит слов, чтобы выразить в полноте ее сокровенный смысл. Чем тщательней и определенней облекается вера в слова и формулы, тем быстрее покидает ее дух, сила, исходящая из нее. Подменяющий свою веру пустыми словами однажды начинает сомневаться в ней и впадает в искушение отступиться от веры – до тех пор, пока не отворотится от тех слов и не погрузится в глубины своего духа, где вновь услышит святой, единственно верный голос и вновь обретет себя в своем чистейшем сознании, в своем сокровеннейшем бытии и сокровеннейшей жизни. Сделав так, он более никогда не услышит голос сомнения, теперь он прочно стоит на ногах и уверен в себе, даже если не знает, что ответить другим на их на первый взгляд очевидные доводы. И он уверен в себе, даже если тяжелые обстоятельства жизни хотят поколебать его веру. В этом и есть мудрость младенцев. Она не в образованности, не в обладании множеством сплетенных друг с другом знаний, не в умении с умом и сообразительностью противостоять этому суетному миру или даже в принятии его правил. Это нечто, что покоится в глубинах человеческого сердца и оттуда рассеивает свет на всю его жизнь, все его поступки и дела, и что может тем самым стать достоянием самых сирых и убогих и возвысить их над пророками и царями.
Вторая часть проповеди посвящена эпизоду с книжником, его «узкому и недалекому» пониманию Закона, и тому сокрушительному ответу, который дал ему Иисус, рассказавший историю одного иудея, оставленного в беде его соплеменниками (священником и левитом) и получившего помощь от самарянина. Блюмгард трактует написанный простым и ясным языком текст, усматривая в нем подтверждение истинности предшествующих ему слов апостола Луки (10:21).
Раздел второй
Кандидат
Глава 4. Дюррменц
После успешно сданного экзамена по теологии (осенью 1829-го) кандидат Блюмгард не долго оставался без дела. Один из его шёнтальских учителей, профессор Кристиан Готтлоб Керн, был вынужден по причине телесного недуга оставить свою прежнюю должность и получил соответствующий его заслугам приход Дюррменц-Мюлаккер (в самой большой общине округа Книтлинген, начитывавшей более 2500 жителей). Ему срочно нужен был викарий, и тут он вспоминает о своем бывшем ученике Блюмгарде. «Здесь под его руководством мне довелось вкусить всю сладость профессии духовного наставника. Оглядываясь назад, я с неизменной радостью вспоминаю свои первые годы служения Евангелию», – вспоминает Блюмгард. Что он подразумевает под этой «сладостью», можно заключить из воспоминаний его младшего друга, миссионера доктора Германа Гундерта, возглавляющего сейчас издательский союз в Кальве. В то время он был семинаристом в Маульбронне и часто посещал пасторский дом в Дюррменце. Вот что он пишет: «Удивительно благотворное и приятное впечатление производила на прихожан духовная свежесть и наивность новоиспеченного викария, особенно заметные на фоне впервые вставшего во главе прихода немногословного профессора, еще не вполне оправившегося после недавней болезни. Этот молодой человек тотчас же завоевал мое сердце. Иногда он прогуливался со мной, рассказывал, конечно же, и о Тюбингене, заветной цели семинаристов. Ведь это было еще так близко ему самому. Но все это отступало на второй план перед его нынешней миссией. Блюмгард во время прогулок не мог не зайти в деревню. “Сейчас я вынужден ненадолго отлучиться, – вдруг говорил он мне, – знаешь, рядом живет одна больная женщина, для которой с кем-нибудь поговорить – большая радость”. И тут же исчезал в домике, оставаясь в нем некоторое время и испытывая мое терпение. Возвратившись, он непременно извинялся: “В нашей общине так много страдальцев, их нужно обязательно выслушать, и нельзя при этом терять терпение”. Идя по улице, он всегда находил, что сказать встречному, и казалось, будто уже перезнакомился со всеми и все знают его. В иные дома он брал с собой и меня, по обыкновению представляя как молодого человека, “из которого выйдет толк, видит Бог”. Ничего подобного я еще не слышал; этому викарию, похоже, не нужно было искать путей к человеческим сердцам; он проникал в них без малейших усилий, быстро находя “болевую точку”. То было простое человеческое общение, без всякого самовозвышения над собеседником, производившее на мою душу неизгладимое впечатление. Именно тогда я начал осознавать все величие пастырского призвания. И конечно же, было естественно, что я старался бывать в Дюррменце почаще. Казалось, он вовсе не пытался “обратить меня в свою веру”, просто предполагал существование во мне некоего доброго начала (сколь бы малозаметным оно ни было), которое поддавалось развитию. Меня трогало то, что всякий раз, бывая в Маульбронне, он непременно заглядывал ко мне, являя собой светлое пятно в монотонной и все же суетливой жизни семинариста. И я не упускал случая высказать ему все, что меня угнетало, неизменно получая самый разумный совет. А когда я заглядывал к нему, он читал вслух что-нибудь из Лютера. Не знаю почему, но Лютер поразил меня настолько, что я, отправляясь домой в Маульбронн, захватил с собой его увесистый том. Помимо этого тома были у меня и другие сокровища, например, клавираусцуг «Волшебной флейты». Особенно запомнился мне день Петра и Павла в 1830 году, когда я слушал его проповедь, настолько доходчивую и простую, что мне подумалось: вот такой же будет однажды и моя первая проповедь (которая, к слову, получилась совсем другой). Как-то Блюмгард взял меня с собой в соседний Ломерсгейм к благочестивому школьному учителю Эппле, бывшему провизору моего дедушки. Наслаждение от общения с ними было настолько велико, что я ощутил себя сопричастным этому кругу людей».