Звали мужчину Аркадий Васильевич Бабкин.
Род занятий его определить было почти невозможно. Не проработав официально за всю свою жизнь и дня, Аркадий Васильевич между тем чудесным способом сумел скопить для себя кое-какой капиталец и теперь безбедно жил на проценты от него, а ещё на дивиденды от имеющихся у него ценных бумаг. Впрочем, ходили слухи, что у него есть и другие источники дохода, но об этом позже.
Профессия его, по крайней мере так писали в титрах под фамилией, когда он появлялся на телеэкранах, была «политик». Но где и в какой политической борьбе он участвует, а главное, за что именно борется, толком сказать никто не мог. Было лишь известно, что Бабкин всегда и везде находится в оппозиции, и не имело значения, к чему именно. Неуёмный мятежный дух его метался по городу и наводил ужас на местную бюрократию, коммерсантов или простых обывателей не хуже, чем второй призрак на Эбенезера Скруджа.
Захотят, допустим, власти раскинуть парк в центре города. Благое, казалось бы, дело. Пусть там гуляют детишки с мамами, уединяются под сенью лип влюблённые пары, пьют на скамейках пиво после трудового дня притомившиеся работники текстильной фабрики. Ничего в этом нет плохого. А хорошего, напротив, целый вагон! Однако же Аркадий Бабкин уже спешит на место предполагаемого строительства. Займёт центральное место, развернёт с любовью заготовленный плакат и начнёт раздавать интервью с прямой, как фонарный столб, критикой и обвинениями властей в том, что, мол, вместо квартала для малого бизнеса мэрия хочет засадить всё бессмысленными деревьями, которые не принесут в казну ни копейки, а наоборот, только увеличат пустые траты и обогатят скопившихся во власти коррупционеров. А бюджет и без того с дефицитом.
Хорошо, поменяют решение, воспримут доводы и вместо парка в самом деле на том же самом месте задумают построить несколько небольших, но очень опрятных и милых зданий. Чтобы там расположились офисы, лавки, торговые ряды, рестораны. Эдакий мини-город для коммерсантов. Но Бабкин снова тут как тут, снова с протестом и снова недоволен! Опять впереди всех спешит на известное место и рассказывает местным репортёрам уже другую историю: что вместо озеленения города власти вгоняют горожан в каменные джунгли, поддавшись на уговоры барыг, а дышать уже и так нечем. И таким образом борьба Бабкина и местных властей могла длиться очень долго.
Или вот, например, постановит губернская администрация расселить аварийный дом. Низенький, неказистый и покосившийся. С деревянными перекрытиями и крышей, текущей чуть ли не круглогодично. Казалось бы, уж тут Бабкину не подкопаться. Жильцы получат новые светлые квартиры, с новыми коммуникациями, лифтами и балконами, с видом на реку и в том же районе. Но Бабкин и тут в оппозиции. И тут без него не обойдётся. Обязательно зачем-то придёт к переселенцам, расскажет им фанатические по своей глупости небылицы о том, что выселять их будут почему-то непременно за город и непременно в старые двухэтажные дома, ничем не лучше прежних, напустит туману, напугает, взбаламутит и исчезнет. А жильцы останутся. Волноваться начнут, ибо от власти по многолетней привычке всегда и везде ждут какого-нибудь подвоха, и откажутся от переселения. Пройдёт не один месяц, пока всё уладится. Губернатор лично приезжать будет и заверять, что всё выйдет в лучшем виде. Что ничего такого, о чём врал Бабкин, у властей и в мыслях не было и что он лично своей головой готов ответить за то, что все останутся довольны.
Однако если бы в городе был один такой Бабкин, это было бы ещё полбеды. Но только с ним, как правило, всегда собиралась толпа из нескольких десятков так называемых рассерженных горожан. Чем они руководствовались в своих действиях: верой в своего карикатурного вождя или, может быть, таким же неуёмным и мятежным характером, – кто знает. Но отказать Аркадию Васильевичу в умении организации таких гражданских протестов было нельзя, и он неизменно водил за собой возмущённую кучку несогласных.
Поговаривали, что ради обучения подобным навыкам организации протестов он даже летал за границу, посещал там разные семинары и курсы. Но это было очень давно, ещё в юности, когда он по недальновидности вступил в одну из федеральных политических партий. Она, кстати, и поспособствовала ему в получении иностранного гранта на обучение. Но затем он крупно разругался с руководством и бросил на стол партбилет. Всё это, конечно, стало следствием негибкости Бабкина и его невозможно тупого самомнения. Однако с тех пор он положил себе раз и навсегда ни с кем в объединения не вступать, а если и вступать, то только тактически, ибо работать надо исключительно на себя, а на всех работать – глупо и унизительно.
Так Бабкин и жил в Рошинске и вёл с системой свою нескончаемую борьбу.
– Анфиса, – обратился Бабкин к девушке, одновременно наливая кофе в маленькую чашку из большого сервиза, чтобы придать утреннему завтраку некоторый аристократизм и западный оттенок, – не надо ставить телегу впереди лошади.
Анфиса посмотрела в ответ с брезгливостью.
Бабкин с чашкой сел за стол и принялся пить кофе мелкими глотками. При этом его белёсые брови хмурились, а лицо становилось красным.
– Придумаем для старого чёрта что-нибудь ещё, – предложил он, как бы продолжая свою мысль.
– Давай, придумай!
– Ну не сейчас же? – удивился Бабкин.
– А когда? Если ты говоришь, что так легко придумать, то и придумай сейчас же.
– Сейчас для этого не время.
– А когда будет время? Завтра может оказаться поздно!
– Сейчас я хочу выпить кофе, – важно ответил Бабкин.
Далее разговор перешёл в разряд тех наибанальнейших утренних споров, которые могут возникнуть только между глупым мужчиной и некрасивой женщиной. Наконец Анфиса не выдержала и отправилась в ванную причёсываться и приводить своё лицо в привычный для окружающих вид. Этот сигнал означал для Бабкина, что она скоро уйдёт, и Аркадий Васильевич вздохнул с облегчением.
– Кстати… – вдруг услышал он голос Анфисы из ванной, а затем даже увидел её высунувшееся лицо с одним подведённым глазом.
От такого зрелища его несколько передёрнуло.
– Мне мой говорил о каком-то письме от губернатора, – продолжала Яцко. – Ты ничего не знаешь? Даже странно.
Тут Бабкин действительно припомнил, что на днях он получил по электронной почте письмо, и даже, кажется, адрес отправителя был как-то связан с адресом губернской администрации, но он его не прочёл, а отложил. А затем и вовсе забыл.
– Да, было что-то такое, – нахмурив брови, задумчиво ответил Бабкин.
– Так что там? Конкретнее?
– А я его так и не прочёл. Ты ведь знаешь, у меня обширная переписка, не буду же я на каждое письмо от властей тратить время…
– Прекрати, пожалуйста, – перебила его Анфиса из ванной. – Если не знаешь, не надо делать долгих вступлений и рассказывать о своей важности. Так и скажи: «Я не получал». Или: «Я не знаю». Мой мне сказал, что там якобы нас ждут на приёме.
Голос Яцко, звеня, отражался от кафеля в ванной и разносился по всей квартире.
– На приёме? – удивился Бабкин.
– Хорошо, не на приёме, – поправилась Анфиса. – Как же это… Конференция. Что-то связано с взаимодействием с властью. Наверное, все будут.
– А, – кивнул Бабкин и отправился к кофеварке за новой порцией напитка. – Тогда мне точно направили.
– Ты можешь посмотреть? – не унималась Анфиса.
– Сейчас не время, – осанисто повторил Бабкин и, кажется, хотел добавить что-то ещё, но, увидев быстро выскочившую из ванной Анфису с плотно сжатыми губами, тут же осёкся. Она была уже почти накрашена. Анфиса подошла к столу и грубо сунула Бабкину в руки его смартфон.
– Посмотри сейчас же, пожалуйста, – с плохо скрываемым раздражением попросила она.
Бабкин повиновался. И только когда на экране появилось письмо с губернским бланком, она молча вернулась в ванную заканчивать свой макияж.
– Ну что там? – спросила она, дав Бабкину время прочитать письмо и вдуматься.
А Бабкину в самом деле было о чём подумать. Ознакомившись с приглашением, он ощутил сразу два противоречивых чувства. Первое было сродни мысли, которую исповедовал Минусов, что с властями следует договориться и выторговать, быть может, не только финансирование своей деятельности, но даже живых денег в руки – за обещание в будущем сократить число протестных акций. А по этой части, в смысле по части акций, Бабкин являлся в городе фигурой видной. Другое же чувство шло скорее из самых глубин его природы – мятежное и несогласное. Ему даже на миг показалось, что сейчас он просто удалит письмо, как будто и не было его никогда, и никуда не пойдёт. А там пусть сами копаются. Соберут наверняка всякую шушеру, а ему с ними за одним столом сидеть будет противно, не то что обсуждать какие-то вопросы и вырабатывать компромисс. А главное, не решат ведь ничего полезного и толкового, но согласившись (а они ведь, дураки, согласятся на всё), этот… как его… Капризов обязательно подумает, что всех сможет купить. Или, что ещё противней, посмотрит и решит, что, полив елеем израненные души бунтовщиков, сможет всех угомонить, вразумить, подчинить. Будто бы детей малых, которые только от невнимания к себе взрослых капризничают.
Второе чувство в душе Аркадия Васильевича мало-помалу вроде бы начало брать верх. И он уже открыл свой широкий рот с толстыми губами и большими выпуклыми зубами, чтобы крикнуть Анфисе, что всё это чепуха и что он в эти игры играть не станет; что это предназначено только для ослов и неуверенных в себе личностей; что он продолжит борьбу на благо горожан и не постоит за ценой, которую придётся заплатить за правду (впрочем, за какую правду, он не смог бы уточнить даже под пытками). Но тут вдруг в его голову ударила ещё одна, третья мысль. И мысль, надо отметить, весьма глупая и странная. Бабкин вдруг решил сходить и послушать, на чём все сойдутся. Если ему будут предлагать деньги – взять и их. Мало того, даже позволительно с его стороны всячески поддерживать, поддакивать, заниматься всякого рода соглашательством на этом совете, какие бы паскудные решения ни принимались на нём. В конце концов, это же власть, а с властью честно играть не следует. Ведь она сама и пишет правила. А потому у честного и свободного гражданина есть одно лишь преимущество перед этой машиной насилия – лукавство.
Правда, там будет ещё и Минусов, а с ним Бабкин не очень хотел встречаться. Была у Аркадия Васильевича перед ним какая-то робость или виноватость. И это даже несмотря на нарциссический характер. Впрочем, поразмыслил Бабкин, даже из этой встречи можно будет извлечь нечто полезное. Может быть, даже про Анфису удастся узнать что-нибудь эдакое.
– Ничего особенного, – крикнул Бабкин в сторону ванной. – Приглашают самых видных. Договориться хотят.
– Ты пойдёшь? – крикнула из ванны Анфиса.
– Подумаю. У меня дела.
– Какие дела?
– Есть некоторые.
– Странно, что меня не зовут, – заметила Анфиса, выходя из ванной уже при параде.
Бабкин игриво улыбнулся.
– А ты попроси своего – пусть похлопочет. Там написано, что можно пригласить ещё.
– Как журналиста меня туда не пустят, – ответила Анфиса.
– Зачем? Как часть городской элиты.
Бабкин говорил это в насмешку, но Яцко задумалась серьёзно.
– А это неплохая мысль. Видишь, иногда с утра ты бываешь очень даже сообразительным.
– А ты уже собралась уходить? – как бы расстроившись, напомнил Бабкин.
– Да, пора.
Она вошла на кухню и поцеловала его в гладкую щёку.
– Я тебе вечером напишу. Пока!
Анфиса вышла в прихожую, надела туфли, лёгкий осенний плащ, взяла небольшую дорожную сумку и вышла, хлопнув дверью.
Бабкин удовлетворённо выдохнул.
В квартире в Спасском тупике, в самой большой комнате из двух, что сдавала древняя бабушка вместе со всей обстановкой времён её молодости, сидели двое. Это были молодой человек и девушка. Они увлечённо смотрели на экран не вписывающегося в общий интерьер современного плоского телевизора, подключённого к игровой приставке. Молодого человека звали Игорь Эдуардович Иудин, а девушку – Агата, но не Кристи, хотя её так иногда называли в компании близких друзей, а Комиссаревская.
– Постой, постой, – театрально умоляя, стонала девушка, поднимая куда-то вверх игровой контроллер, словно от этой манипуляции маленькая фигурка футболиста на экране могла бить мячом по воротам соперника точнее. – Кривоногая пьянь! – крикнула с досадой Агата, когда её футболист пустил мяч много выше ворот.
– Почему пьянь? – поинтересовался с улыбкой Иудин, не отрываясь от экрана – теперь в атаке была его команда.
– А кто ещё так может бить?! – негодовала Агата.
– Не знаю, на пьяницу он не похож, – спокойно возразил Иудин.
– Да это и так понятно, что тут рассуждать… Клуб из какой страны?
– Италия, – проинформировал Иудин, который превосходно разбирался в футболе.
– Ну, я так и… – восторжествовала было Агата, но осеклась, потому как её игрок в это время сделал подкат и выбил мяч на угловой. – …знала! – завершила свою фразу девушка. – Италия – родина лучших терпких вин и сыров. Как тут не спиться?! Я бы спилась сама.
– Всегда думал, что лучшие вина – из Франции.
– Чепуха! – возразила Агата, наблюдая, как её вратарь поймал мяч после углового удара. – Шампанское – может быть, и то вряд ли. А так это обыкновенная реклама и стереотипы о странах: Франция – вина, Италия – пицца, Япония – суши, Шотландия – виски, Россия – водка. И всем наплевать, что лучшая водка не всегда русская.
– А та, что у Стаса на день рождения пили, разве плохая? – осведомился Иудин.
– Та? Ну… так, ничего.
– А она наша.
– Хорошо. Но это не важно. Я в водке не особенно разбираюсь, на самом деле я больше по части вин. Короче говоря, вина Франции ничем не хороши. А даже плохи. Лучше иногда взять бутылку чилийского или испанского, нежели французского.
– Но ты же не была во Франции, – продолжал спорить Иудин, отвлекая девушку от игры. – Может быть, где-нибудь на просторах страны, среди лугов, где растёт белый виноград, насыщаясь оранжевым солнцем, какой-нибудь фермер по имени Жак угостит тебя бокальчиком своего вина, хранящегося в старой бочке в каменном погребке, и ты ошалеешь. Скажешь, что берёшь все свои слова назад, что каешься и готова теперь всю жизнь ходить по России и всем рассказывать, что вина Франции лучшие во всём мире.
– Может быть, – согласилась Агата, – но только фотографам платят не так много, а поэтому то, что ты описал, может никогда и не произойти. И пока этого не случилось… Хотя…
– Что?
– Ну, если ты на мне женишься… Как-нибудь попозже… Но даже не подступайся ко мне, пока не станешь большим политиком, – откажу и прогоню с позором… И тогда, может быть, я и поеду за твой счёт на красном кабриолете дегустировать вина к самым известным виноделам Франции.
Иудин усмехнулся.
– Что смешного? – удивилась Агата. – Не женишься? Ну и ладно. Сама как-нибудь всё устрою.
– Да нет, просто смешно, – на мгновение оторвавшись от экрана и посмотрев на девушку, ответил Иудин.
– Да что смешного? – возмутилась Агата, тоже оторвавшись от игры, хотя её команда вновь была в атаке.
– А то, – пояснил Иудин, – что тебя тут же свинтят французские жандармы за пьяную езду. Если, конечно, ты до этого не разобьёшься сама на своём красном кабриолете, заранее нагрузившись вином на ферме всё того же Жака.
– Ах, ну да, – усмехнулась и сама Агата. – Как-то не подумала. Действительно, мне надо идти учиться водить автомобиль.
– И потом, – вдруг заговорил серьёзно Иудин, когда его команда уже отобрала мяч и большими силами пошла на ворота соперника, – когда я стану большим политиком и буду у всех на виду, когда у меня будет просторная квартира, меня будут приглашать на встречи к различным шишкам, в том числе со второй половинкой…