Он вспоминал свою пышногрудую статную любовницу…
Её роскошные рыжие волосы и зелёные глаза он представлял каждый раз, мямля во рту дряблые сосцы своей жены, Елены, и готовясь, скрепя сердце, проникнуть в казавшуюся необъятной от обильной смазки и неимоверно расширившуюся после двух родов вагину.
А при воспоминании об аккуратно стриженном лобке Настасьи, покрытом короткими мягкими ворсинками тёмно-каштанового цвета, плавно переходящем внизу в два холмика, разделённых обещающей неземные наслаждения тёмной полоской, Михаил Юрьевич бежал отпрашиваться к начальству, созванивался с Настей и отчаливал с опостылевшей уже давно работы в направлении к дому своей зазнобы.
Но сейчас ему было не до манящих складок, находящихся чуть ниже живота его любовницы. Он пытался воскресить в памяти, как прожил свою жизнь, задаваясь вопросом о том, что останется после него, кроме кучек помёта, раскиданных по городам и весям необъятной страны, да двух сыновей-оболтусов, которые породят себе подобных, которые тоже породят себе подобных, и так далее – до тех пор, пока океаны не накроют сушу.
Позвонив в дверь и, не дождавшись её открытия в течение двух минут, Михаил Юрьевич вспомнил, что, вопреки сложившейся маленькой традиции, не позвонил Насте загодя.
– Странно – она, вроде, не работает. Может, ушла куда? – Маникюр, педикюр, причёска, какую они там ещё красоту себе наводят? – Подумал он.
Набрав Настин номер и услышав гудки, он с удивлением услышал знакомый звонок за дверью её квартиры.
– Аллё? – Раздался в трубке сонный голос.
– Алло! Настёна, это я, Миша твой! – Попытавшись придать голосу радостную интонацию, сказал Мартынов. – Я тут у тебя под дверью стою. Мимо просто проходил – дай, думаю, зайду.
– А-а? Что-о? – Слышно было, что на том конце линии происходит резкое пробуждение и Анастасия, как будто, не очень рада внезапному приходу любовника. – Чего не позвонил?
– Ты мне откроешь или как? – Спросил Михаил Юрьевич. – Или мне так и стоять под дверью?
– А-а? Да, конечно, сейчас подожди, открою. – Пыхтя в трубку, сказала Анастасия. – Сейчас, подожди минутку.
В груди Михаила Юрьевича захолонуло от нехорошей догадки.
– У тебя там есть кто-то? – Спросил он.
– Ты что? Кто у меня может быть? Ты ж у меня один-единственный, дурачок. – Быстро заговорила Настя. – Имей терпение, дай даме одеться.
– Чего это ты меня стесняться стала?
– Да не тебя я стесняюсь. Бабки в подъезде знаешь, как на меня ополчились в последнее время? Подожди, в общем. Сейчас.
В трубке послышались короткие гудки, а за дверью началась какая-то возня, сдавленный шёпот Насти. Потом в отдалении хлопнула дверь и наконец-то послышался металлический скрежет открываемого замка.
Из темноты прихожей высунулась испуганное и бледное личико Настасьи с пересекающим его сверху вниз рыжим вьющимся локоном, выбившимся из-под наспех нацепленной заколки.
– Привет! – Воровато поглядывая из стороны в сторону, сказала она. – Чего не позвонил-то?
– Привет. – Пробормотал Мартынов и вместо ответа на заданный вопрос, сказал. – Поговорить надо… Серьёзно.
Настя театрально закатила глаза и разочарованно протянула:
– Поговори-ить. Серьё-ёзно.
Затем продолжила:
– Ну, рассказывай.
– Ты меня впустишь, может? – Спросил Михаил Юрьевич.
Настасья опасливо посмотрела назад через левое плечо, показав свою соблазнительную шейку и, словно убедившись, что препятствий для удовлетворения просьбы любовника не имеется, сказала:
– Давай, входи.
Усевшись за столом на крошечной кухоньке хрущёвки, Михаил Юрьевич, глядя в широко раскрытые зелёные глаза, сказал Насте:
– У меня тут новость. Не очень приятная новость.
– Та-ак. – Протянула Анастасия. – И в чём заключается эта неприятная новость?
– Мне диагностировали онкологию или, как она там называется, рак.
Настя, охнув, закрыла рот руками, глаза её ещё больше расширились.
– Как так? – Спросила она, добавив. – Чего делать теперь будешь? Кошма-ар!
– Чего делать? Странный вопрос. – Удивился Михаил Юрьевич. – Попытаюсь лечиться, но шансов, говорят, мало.
– Да, да, – закивала головой Настасья, – ты лечись, конечно, Мишенька. А то как же я без тебя-то?
– Я вот тут подумал, Настасьюшка. Может, помнишь, что ты мне всё время говорила, что ребёнка от меня хочешь?
– Я-а? – Удивлённо протянула Анастасия. – Когда?
Придя в замешательство от того, что его женщина, в любовной истоме шептавшая ему на ухо о страстном желании иметь от него «махонькую такую лялечку, лялюсика», сейчас наличие такого желания категорически отрицает, Михаил Юрьевич прокашлялся, чтобы скрыть своё волнение.
– Так ты же мне каждый раз почти говорила, что хочешь ребёнка от меня.
– Ой, ну да, вспоминаю. – Как будто отмахиваясь от назойливой мухи сказала Настасья. – Что с того?
– Я тут вот просто подумал. Может, я бы оставил тебе ребёнка, так сказать.
– Чего? – Взвилась Анастасия. – Какого ещё ребёнка?
– Ну, вот о котором ты мне говорила. – Все больше смущаясь, говорил Михаил Юрьевич. – Мы бы с тобой, как я маленько подуспокоюсь после такого удара.
– Не поняла. Ты что, предлагаешь мне стать счастливой матерью?
– Вроде того. – Обрадовавшись, что до его зазнобы дошла, наконец, суть разговора, сказал Михаил Юрьевич. – Мы бы с тобой…
– Ты больной, что ли? – Спросила Анастасия. Затем, осёкшись, продолжила. – Ой, прости. Да ты в своём уме? На что он мне, этот ребёнок твой?
– Да ты не беспокойся, Насть, я тебе обеспечу безбедное существование с ребёнком.
Настя вскочила со стула и начала нервно ходить по кухне.
– Вы, мужики, наверное, до старости так и остаётесь придурковатыми пуберами, которые спят и видят, как они одаряют своим семенем женскую половину человечества! На чёрта мне твой ребенок? Мне ребёнок этот нужен был, чтобы ты ушёл от своей дуры «Ленки – уши спаниэля» или как ты её ещё там называешь. А сейчас…
Она резко остановилась. Налив себе стакан воды из кувшина, она опрокинула воду себе в рот, после чего продолжила, всё распаляясь.
– Тебе сколько там жить осталось? Я тут, значит, ребёнка этого воспитывай, корми, пока ты отлёживаться в прохладе будешь, да?
Михаил Юрьевич встал и подошёл к Анастасии.
– Успокойся, успокойся! Я же сказал, что обеспечу вас всем необходимым. – Попытался он утихомирить разнервничавшуюся Настасью.
– Да что ты знаешь о том, как ребенка растить, сколько вкладывать в него надо здоровья и нервов, не говоря уже о деньгах? – Начала уже скандалить «милая». – Я помню, как мамка моя с братьями моими младшими маялась. Ты-то, небось, на работе отсиживался, когда Ленка твоя со спиногрызами горбатилась?
Она остановилась на секунду и посмотрела безжалостно своими зелёными глазами в глаза своего любовника, теперь уже, как он понимал, бывшего любовника.
– Знаешь что? – Прошипела она. – А не пойти ли тебе домой, к жене своей любимой?
Михаил Юрьевич, еле сдерживая себя от гнева, схватил Настю за плечи, попытавшись силой усадить на стул.
– Выслушай меня… – Начал было он.
– Олежа-а-а! – Вдруг завыла Анастасия.
Резко открылась и закрылась, хлопнув, дверь одной из комнат и вскоре на кухне показался двухметровый амбал, которого наш незадачливый герой неоднократно видел на скамейке возле подъезда своей любовницы последние полгода. Он-то полагал, что это греется на солнышке какой-то сосед Анастасии, молодой алкаш, но дело с громилой этим, по всей видимости, обстояло несколько иначе. Отношения его с Настей носили характер несколько более близкий.
– Олежа. – Обратилась ласково Анастасия к амбалу. – Проводи, пожалуйста, человека к выходу. Он немного перенервничал, у него тут беда случилась, кидаться на меня стал ни с того, ни с сего.
«Олежа» крепко схватил Михаила Юрьевича за руку чуть повыше локтя и потянул к выходу из кухни.
– Так вот почему твои расходы на парикмахеров и визажистов увеличились чуть ли не втрое? – Сдерживая гнев, сказал Михаил Юрьевич. – Я, то есть, вас двоих уже несколько месяцев кормлю? Да чем же ты от проститутки-то отличаешься? Вот у тебя сутенёр-прихлебатель твой…
Михаил Юрьевич ощутил внезапно резкую боль в затылке. В глазах у него потемнело на несколько секунд. Очнувшись, он услышал над собой слова, произнесённые грубым мужским голосом:
– Но-но, папаша. Аккуратней с выражениями, а то так недолго и в ящик загреметь.
– Не трогай его, Олеж, он и так скоро в ящик загремит. – Произнёс Настин голос, после чего раздался заливистый хохот, который напомнил Михаилу Юрьевичу хохот шлюх, пасущих клиентуру возле заправок на федеральной трассе, что пролегает неподалёку от его маленького городка.
Он поднялся и, сопровождаемый насмешливым взглядом двух пар глаз, обулся, накинул неряшливо пальто и шапку и поспешил выскочить из бывшей некогда «их уютным гнёздышком» Настиной квартиры.
Выбравшись из подъезда серой пятиэтажки, Михаил Юрьевич набрал домашний телефон. Пока он ждал соединения, обратил внимание как начиналась капель с крыш – солнце плавило своими первыми тёплыми лучами снег на крышах.
– А ведь следующий апрель я вполне могу уже и не застать. – Подумалось ему.
Без предварительных гудков из тишины эфира прорезался встревоженный голос жены:
– Алло! Миша, где ты пропал, я уже начала было беспокоиться.
– Да вот, из больницы только вышел. – Начал врать Михаил Юрьевич.
– Зачем ты меня обманываешь, Миша? Я звонила Вере Ивановне, главному врачу поликлиники. Она мне перезвонила и сказала, что ты полтора часа назад вышел из здания, ей на проходной сказали.
– Знаешь, Лена, – устало пробормотал Михаил Юрьевич, – мне сейчас не до того, чтобы следить за часами. Если я пропустил момент выхода из поликлиники, ты уж извини меня.
– У тебя всё в порядке, Миш?
Мартынов почувствовал, как ком подкатывает к горлу, мешая ответить, – он уже дважды был бит с сегодняшнего утра – так ему жалко вдруг себя стало.
– Да нет, Лена. Не всё, не в порядке. Скоро приду, всё тебе расскажу.
Слышно было, что на том конце линии жена пытается сказать что-то, но, мучительно подбирая слова, не находит их.
– Хорошо, мы ждём.
В трубке раздались короткие гудки и Михаил Юрьевич, нажав красную кнопку отбоя на экране, засунул телефон в карман пальто.
Добравшись, словно в каком-то тумане, до своей квартиры, он долго копался в карманах пальто и брюк в поисках ключей. Затем, бросив эту безнадёжную затею, нажал на кнопку звонка. Дверь открыла жена, внимательно посмотревшая несколько в течение нескольких секунд в глаза мужу, словно пытаясь угадать, какой диагноз ему поставили и насколько серьёзен этот диагноз.
– Ну что? – Тревожно спросила она.
– Давай я разденусь сначала. – Прозвучало вместо ответа. – Не на пороге же.
– Всё серьёзно? – Не унималась жена.
Михаил Юрьевич снял пальто и шапку, небрежно водрузив их на вешалку в прихожей. Выдержав паузу, он промямлил:
– Да уж куда серьёзней.
Он доплёлся, ссутулившись, до кухни, тяжело опустился на стул и сказал жене:
– Налей-ка, жена, мне водки. Да побольше!
– Не налью, пока не скажешь, что случилось. – Откликнулась Лена.
– Рак у меня. Рак почки, третья стадия. Шансов мало – их почти нет. Метастазы уже пошли.
– Постой, постой. – Начала возражать Лена. – Надо съездить сначала в область, убедиться в правильности диагноза. Мало ли что тебе местные, в кавычках, светила наговорили.
– Знаешь, Лен, я им, почему-то верю. Они мне всё толково так разъяснили, терапевт начала мне говорить о причинах болезни и я, действительно, вспомнил, как заливался водярой этой, будь она проклята, как левым боком о подоконник у нас в цеху трахнулся. Про боли эти в левом боку вспомнил. И всё у меня на места встало, мозаика сложилась, что ли.
– Что же теперь будет-то, Мишенька? – Начала плакать навзрыд жена. – Как же мы без тебя? Может, квартиру нашу продать да вылечить тебя попытаться на деньги-то вырученные?
– Я вот что подумал, Лена. – Начал Михаил Юрьевич. – К чёрту это лечение. Забыла ты, что ли, как с Оксанкой-то было? Гоняли её по клиникам да по врачам всяким, а толку? Не дай боже, как говорится, у нас в России заболеть чем серьёзным! Суши вёсла, называется. А квартира вам ещё пригодится. Вот.
– А с машиной, с гаражом, с дачей чего делать? – Закинула удочку Елена. Затем, ластясь, спросила:
– На мать с братом, небось, всё перепишешь?
– На тебя всё перепишу, родственников своих упоминать не буду. Всё профукают, спустят в унитаз.
В глазах жены заплясали весёлые огоньки.
– Вот и славненько! Завтречка и составим завещаньице-то вместе. Договорились, Мишенька?
«Мишенька» лишь покорно закивал головой.
– Ой, Сашке-то, Лёвке надо ж сказать. – Запричитала жена.
– Не надо ничего никому говорить. – Твёрдо сказал Михаил Юрьевич. – Слетятся как коршуны со своими бабами, шкуру неубитого медведя делить. Избавь меня от всего этого, Лена!
Жена сбегала в кладовку за бутылкой водки, настрогала, вернувшись, колбаски с сыром на тарелку и, налив водку в стакан, поставила импровизированный ужин на стол.
Через три часа употребления горячительной жидкости, Михаил Юрьевич подзабыл несколько о сегодняшних, первоапрельских треволнениях и начал ластиться к жене. Та, умело сделав вид, что не замечает амурных поползновений подвыпившего мужа, вышла из кухни, бросив через плечо:
– Милый, я постелю тебе в зале, хорошо? Ты, как выпьешь, храпишь как слон.
– М-м-м. – Промычал Михаил Юрьевич, пытаясь сконцентрироваться на люстре, лампочки которой начали размножаться с неимоверной скоростью по мере того, как он, находясь под впечатлением от прошедших событий, заглатывал сорокаградусную из гранёного стакана. – А как же исполнение с-супружеского долга, родная?
– Миша, как ты можешь, с твоей-то болезнью! – С укоризной покачала головой жена.
– А чего такого-то? Что с моей болезнью?
– У тебя должна быть депрессия. – Продолжила Елена. – Кстати, онкология не заразна?
– У меня нет депрессии! – Пьяно воззрился на холодильник Михаил Юрьевич, поскольку множащиеся лампочки его достали. – Я не знаю, наверное, я не заразный.
– А ты откуда знаешь, спрашивал у врачей?
– Н-нет. – Уже менее уверенно протянул Мартынов.
– Иди, спи уже. Поздно.
Михаил Юрьевич, нагруженный водкой по самые брови, медленно поднялся из-за стола и направился, меряя шагами коридор, как матрос вышагивает по палубе во время качки, в залу. Грохнувшись с размаху на диван, он немедленно впал в спячку, оглушая соседей своим богатырским храпом.
Жена его, Елена, тем временем стала строить планы на жизнь свою без мужа, поскольку таковому, как выяснилось в ходе его возлияния, жить оставалось месяца три, от силы.
– Он же, ведь, фотографией у меня увлекается. Может, устроить персональную фотовыставку? – Всхлипывая, думала она. – А лучше, может, выпустить альбом фоторабот?
Надумавшись вдоволь, Лена только уснула крепким сном, как вдруг была разбужена, почувствовав, что что-то тяжёлое неловко приземлилось на её постель, больно ударив в бедро. Это был Михаил Юрьевич. Дыша смрадом перегара и роняя пьяные слёзы на простыню, он бормотал:
– А ведь виноват я перед тобой, Ленусик!
– Что такое? Что случилось? – Вскочила от неожиданности Елена. – Чем виноват?
– Ведь неверен тебе я был. – Продолжал пьяные излияния муж. – Была у меня одна… проститутка, как оказалось. Наськой звали, зовут, то есть.
– А-а! Это та рыжая кобыла, что мы то на рынке встречали, то на улице. – Догадалась Лена, добавив злорадно. – Я ещё смотрю, она глазищами своими паскудными меня с ног до головы осматривает презрительно так. У-у, шаболда!
– Ну да, она самая. – Брызгая слюной, подтвердил Михаил Юрьевич. – Ты простишь меня, родная моя?
Елена Николаевна поднялась с постели и, тихонько так, сказала:
– Конечно я прощаю тебя, Мишенька. Давай проспись, утро вечера мудренее. Завтра завещаньице составим и будет думать, как нам быть.
– С-с-спасибо, любимая! – Обливая горячими слезами подол жёниной сатиновой ночнушки, провыл Мартынов.
– Иди, иди, милый, отдохнуть тебе надо. – Побледнев внезапно, сказала Елена.