– Не ушиблась? – спросил так, как будто мы на роликах катались, а не по горбу костлявой проехались.
– Получше, чем ты, – криво усмехнулась я, на что получила лишь тяжелый взгляд.
– Голова не болит? Власов проверь давление. И ребра? Обязательно проверь нет ли скрытых переломов ног. Для Синицыной очень важны ноги.
– Сейчас важнее всего твое здоровье.
Меня проверили. Я, наконец, узнала круглолицего парня. Именно он вез меня в скорой перед первой встречей с Ромой. И вот опять.
Я долго не сводила взгляда с влажного красивого лица. Он отвечал мне тем же. Не сдержав порыва, мельком взглянув на не сводившего с нас взгляда фельдшера, я коротко поцеловала холодные губы. Это принесло своего рода успокоение. Не поцелуй страсти, а просто желание доказать себе, что живы.
Я уселась поудобнее, пристегнулась, и вдруг ощутила, как меня коснулись пальцы Ромы. Я обрадовалась, что руки у него, его рабочий инструмент, были не повреждены. Иначе меня бы сожрало чувство вины, лишись он возможности делать то, что любит больше всего на свете.
Лично я бы не пережила потерю шанса танцевать на сцене. Не убила себя, конечно, но и жила бы без прежнего азарта.
Я смотрела на серую дождевую стену за окном, думая, что теперь возненавижу это природное явление.
Хотя в том, что произошло, вряд можно винить дождь. Это словно винить оркестр, который сыграл свою партию, но ты учила совершенно другую и опростоволосилась на сцене.
Глупо. Так глупо плакать.
Вот и я. Устроила сцену, сбежала, не разобравшись. Это и повлекло за собой цепочку событий. Чем была вызвана авария непонятно, но то, что Рома гнал, обгоняя свет фар из-за гнева на меня, было известно. Я мельком взглянула на его бледное лицо.
Будет ли он злиться? Понятно, что сейчас он думает о том, что выжили. Облегченно прикрыл глаза. Но когда опасность остается позади, люди начинают задумываться о причинах произошедшей беды.
Искать виноватых.
Рома не винил меня, не говорил вслух, даже не вспоминал об этом происшествии, но взгляд....
Я четко вижу там блеск промелькнувших кадров, приведших к такому повороту событий. И причина этому – я.
Хватит думать о прошлом. В настоящем тоже достаточно проблем.
Я уже натягивала пуховик, стоя в таком же светлом, как и вся квартира коридоре, когда Рома только вышел из душа в одном полотенце.
Со светлых волос по телу стекали крупные капли воды, и я буквально ощущала их вкус на своем языке, настолько сильно желала их слизать.
– Шустрая какая, – улыбнулся он и стал приближаться, в итоге башней нависнув надо мной. Мне бы сейчас пуанты, только в них я бы не задирала голову, когда он стоял так близко. Невыносимо близко. Запах его лосьона пробирался под кожу, а властный взгляд серых глаз проникал в самую душу.
Обнажая. Разрушая.
– Погоди, такси вызову.
– Я сама, – старание сделать улыбку беспечной было бесполезным. Ком в горле был слишком ощутимым. – Тут же недалеко.
Это было правдой. Метро в считанные минуты могло довезти жителя Москвы в любую точку.
– Я знаю, что ты самостоятельная, вот только голова дурная, – я свела брови, ожидая продолжения, и тут же поняла, о чем он. Поэтому резко накинула капюшон.
– Тебе мало недавнего воспаления легких, решила познакомиться с менингитом? – сказал он, постучав пальцем мне по лбу. – Где шапка?
– У меня капюшон, – отмахнулась я.
Ком в горле стал больше, а в глазах защипало. Это его забота сейчас казалась такой наигранной в свете того, что меня выставляли из дома на ночь глядя.
Рома был слишком занят работой, своими мыслями и никогда не пускал в свой мир.
Никого.
Приятель, какой-то родственник в Питере и туча благодарных, но безликих пациентов. Он даже показываться со мной нигде не хотел.
Вот, птичка, кровать, там твое место, а еще на барной стойке, в кухне или на стиральной машинке.
Раздвинь ноги пошире и прими в себя зачехленный член.
Рома, конечно, распознал причину натянутой улыбки, и прежде, чем я успела открыть двери, задержал меня, коснувшись плеча.
– Аня.
– Рома, – голос дрожал, как и губы, на которые он взглянул, после того, как развернул меня к себе.
– Если тебе тяжело принять....
Мгновенное осознание возможной потери. Нет. Нет.
Я вцепилась в его шею, практически запрыгнув, и помотала головой. Я не могла его потерять. Не так. Не сейчас. Я еще не насладилась. Я еще не готова расстаться с этим блаженством, в которое ныряла вместе с ним. Пусть будет больно. Плевать. Главное с ним.
– Нет, нет, нет. Я так глупа. Я принимаю и понимаю. Ты работаешь. Ты любишь свое дело. Я буду с тобой… – лепетала я, осыпая его свежевыбритое лицо поцелуями.
Он долго всматривался в мои глаза, проникал, захватывал в плен, словно старался рассмотреть каждую мысль, промелькнувшую в моей голове.
Затем удовлетворенно кивнул и прижал к себе сильнее. Я с восторгом ощутила, что его член стал твердым. Руки немели от желания прикоснуться к этой, будто обтянутой шелком, стали.
– Знаешь, – вдруг сказал он после некоторой паузы, заполненной только настойчивым поцелуем. – Ты, пожалуй, права, мы засиделись дома.
Я восторженно замерла, широко открыв глаза и боясь спугнуть свое счастье.
Неужели он хочет сходить с тобой куда-нибудь, неужели он готов приблизить тебя к себе еще на пару шагов. Это страшно, Аня.
Очень страшно. Потому что не знаешь, что повлияло на это решение.
– В эту пятницу у Димы юбилей, так что он собирает кое-кого.
Я не смогла сдержать игривой улыбки.
Я немного знала о его приятеле, видела пару раз, пару раз слышала от Ромы не совсем лестные комплименты. Зато я знала, что врачи чаще всего общаются с врачами из-за некоторой специфики профессии.
Не каждый может понять их черный, немного жестокий юмор. Чего только стоит замечание Ромы про катафалк, который я могу сама себе заказывать. Так он пошутил в нашу первую встречу, когда я отказывалась ложиться на аппендэктомию.
– Психиатры напополам с патологоанатомами? – поинтересовалась я. – Шутки о безумцах и их возможных, случайных смертях?
Рома засмеялся, откинув голову назад.
– Да, Птичка, ты все понимаешь.
Я растянула губы в самой искренней из улыбок. Тьма отступала. Его смех был лучшей наградой за остроумие. Его смех мог побороть тьму отчаяния. Наверное, потому что был столь же редким, как отсутствие пробок на дорогах столицы.
– А я впишусь? – все-таки осторожно уточнила я.
Лицо Ромы вмиг потемнело, а глаза приобрели тот замечательный оттенок начищенной хирургической стали. Так выражалось его желание, порой накрывавшее за считанные секунды.
Он задрал мой голубой пуховик и сжал задницу руками, а губами коснулся лба, очевидно, с трудом сдерживая желания впиться в губы.
– Хочется поиметь тебя за такую ерунду, но нужно иметь и совесть. Ты, Птичка, как произведение искусства. Будешь смотреться ох*ренно даже в операционной.
Я опустила глаза, смущаясь от такого чудесного комплимента, которые Рома бросал так редко и так к месту.
– Ну что, может все-таки вызовем такси? Нечего тебе по такой погоде пешком шляться.
– Конечно, – не стала я больше спорить и, прижавшись к двери, наблюдала, как он, прихрамывая, идет к телефону и открывает приложение «Яндекс такси». Довольно удобное.
– Через четыре минуты, красный ситроен три пять три, – раздался его голос, пока я ждала, прикрыв глаза. Они уже слипались.
Репетиция была не из легких, да и Рома нежностью не отличался. Сколько давал, столько и требовал.
– Спасибо. Я побегу тогда.
– Беги, – кивнул он, уже набирая чей-то номер, и доставая серые боксеры из светлого комода. – Я с утра в пятницу позвоню, – услышала я уже через дверь, прежде чем её захлопнуть.
Я спускалась по лестнице бегом, словно за мной мчалась свора собак, но ведь так и было. Их клыки терзали тело, когда я была рядом со Ромой, и шанса на спасение не было.
Только я могла вытащить себя из этой передряги. Проблема в том, что я не хотела спасаться. Не хотела жить без этих укусов, сносящих крышу, вдохновляющих и повергающих душу в ад.
Мой личный цербер, мой личный проводник в преисподнюю.
Мой сладкий Рома.
Сев в такси, я заметила, как Рома провожает меня взглядом, и это принесло новую порцию внутреннего восторга.
Он ведь заботливый, хоть и хочет показаться гадом. А как он ухаживал, когда я после аварии воспаление подхватила. Палату отдельную выделил, телефон купил, маму в любое время пропускал, а вот заведующую, напротив, выпроводил.
Я расслабленно откинулась на спинку сидения, проигнорировав заинтересованный взгляд водителя такси, явно не имеющего русского гражданства. Хотя, мне ли судить.
Не успела я смежить веки, как услышала привычный звук входящего сообщения.
Не от Ромы.
«Как потрахалась?».
Глава 2. Рома
Несмотря на то, что люди спешили с работы домой, город не готовился к отдыху и сну. Транспортные службы работали на полную катушку, вычищая улицы от налипшего снега, посыпая скользкие дорожки песком и настраивая сломанные светофоры.
Город напоминал человеческое тело, в котором, как по венам, текли микроорганизмы, микробы и вирусы. Каждый имел значение, но лишившись одного, организм ничего не почувствует. Совершенно.
Так и в город, даже если лишится одной инстанции, сначала и не заметит, но последствия могут быть катастрофическими. Люди же в этой схеме были скорее вирусами. Вроде бы и плохо, но совместно они создавали телу иммунитет. Один же ничего не решал по сути.
Я не хотел быть вирусом, я всегда хотел что-то значить. Может быть, даже войти в историю. Хотя же и сейчас я имел почти все, о чем мечтал. Собственное любимое дело, классная тачка, уважение, которого так долго добивался, и Анька.
Маленькая, невинная, такая податливая Анюта Синицына. Птичка, которую я посадил в клетку из собственных рук. Клетка была открыта, вот только она не хотела улетать.
Я медленно ехал по Ленина, осторожно вписываясь в повороты, сдерживая раздражение, если видел очередного идиота на дороге, не включившего вовремя поворотник или зазевавшегося на светофоре. И сколько бы я не думал о предстоящих исследованиях искусственных органов или операции, которая без меня не начнется, мысли против воли постоянно стекали не в ту вену.
Анна. Аня. Анька. Птичка. Она была в мозгах постоянно. Занозой сидела, вызывая болезненные нарывы. Это отвлекало, мешало, это было не вовремя.
Мстительная Марина уже дышала в спину и ждала промаха Акелы. Её власть в больнице была неоспорима, и по идее, она могла свернуть все, к чему я так долго шел, к херам отменить постройку лаборатории, надавить на мужа и весь совет директоров.
Но не делала этого. Пока. Она просто кружила надо мной, как ворона над кладбищем, приготовив гроб из собственной вагины, и наручников, которые так любила когда-то на меня цеплять.
Я свернул, наконец, на стоянку первой городской больницы, увидел выходящего из своего «пежо» Новикова. Все-таки французы отличные тачки ваяют. Не зря я сам уже много лет гоняю на «ситроене». Марки разные, а внутренности как у близнецов.
Новиков Дима махнул рукой и направился к багажнику. Любопытно. Отличный, кстати, приятель, не слишком назойливый. Правда, шутки плоские. Но в толпе врачей такие заходят на ура.
Психиатр по профессии и призванию вытащил из машины огромную картонную коробку с куклами, как я понял, по торчащим искусственным волосам.
– Друг, твои игры с резиновой Зиной лучше было оставить в тайне, – усмехнулся я, поздоровавшись за руку, которую он протянул, другой перехватывая короб.
– Ха-ха, – передразнил он и провел рукой по своим темным волосам, убирая их с лица. – Это, между прочим, для пациентов.
Кто же знал, что недавно назначенный глава отделения так заботится о подопечных.
– С какой свалки ты их приволок? – спросил я, взяв одну куклу в руку, темноволосую с фарфоровым лицом и стеклянными голубыми глазами. Хрень собачья! Даже здесь уже Анька видится. Ну, ведь точно, как она, даже вот балетная пачка.
Я резко убрал игрушку в коробку, словно боясь обжечь кожу или душу, если она имелась у хирургов. В чем я порой сомневался. Не каждый способен просто взять скальпель и разрезать кожу, не каждый был способен по нескольку часов хладнокровно рисковать чужой жизнью. Я мог.
Димон помолчал немного, вызвал тем самым еще большее недоумение. Он обычно трындит похлеще бабы. Анька вон и та молчит больше, наверное, глупой показаться боится.
Дима что-то тихо буркнул, и я различил фразу скорее по губам, чем расслышал.
– Мама с чердака достала.
Я уже открыл было рот, чтобы напомнить, что вообще-то в семье Новиковых один ребенок. И, если я помню последний поход в сауну, Дима-то как раз мальчик. Мужиком язык бы не повернулся его назвать. Впрочем, не член делает мужчину мужчиной.
Взглянув в его побледневшее лицо, я смолчал. Дерьмо.
Не дебил, все понял.
Все наши страхи, мечты, комплексы – все идет из детства. Часто болезненного и несчастливого. Каждый человек чем-то искалечен в душе: родителями или обстоятельствами, которые родители создавали. Но только выросшему ребенку потом решать, кем стать – маньяком, насилующим жертв в подворотнях или психиатром, копающимся, как в чужих головах, так и разбирающимся в своей.
Я, например, в детстве коллекционировал камни, вытачивал их до остроты лезвия и искал собак, чтобы посмотреть, что же у них внутри. Наверное, не стоит упоминать, что конечной целью были дразнившие меня уроды во дворе. Фамилия им, видите ли, моя не нравилась.
Сладенькие Тамара и Алексей – родители – быстро заметили психическое отклонение и сдали меня как раз одному такому веселому мозгоправу.
Я прекратил охоту, направив желание все знать в медицинское, вполне безопасное русло, но любовь и доверие родителей так не вернул.
Они просто на просто боялись, что однажды я вспорю брюхо им. Отец со временем принял меня, а вот мать. Всех благ ей, в общем.
– Даже не пошутишь? – резко повернул ко мне голову Новиков, пока мы ждали лифт.
– Не понимаю, о чем ты, – пожал я плечами. – Ну, достала твоя мать куклы твоей троюродной сестры когда-то у вас гостившей. Что такого?
Димон долго не отрывал от меня взгляда, пока двери лифта не открылись, и мы не вошли в кабину.
– Спасибо, – улыбка коснулась его округлого лица.
– Ерунда. Мы все покалечены родителями.
– Кстати, о родителях, – улыбка приятеля превратилась в оскал, и я знал, что он скажет. Рука в кулак сжалась неосознанно.
– Как там твой, – он сделал многозначительную паузу и приподнял бровь, – малыш.
Я не стал спрашивать, как он связал одно с другим, а просто резко прижал его к металлической стенке и взял за грудки.
– Она мне не дочь.
– И что, даже папочкой не называет? – совсем потерял страх, не иначе.
Очевидно, он считал эту шутку забавной, правда, когда голова столкнулась с твердой поверхностью лифта, глумливая харя стала извиняющейся.
– Не называет, – зашипел я и, рубанув по кнопкам лифта, сделал шаг на выход, пока этот идиот стонал и сползал на пол.
Я тяжело взглянул на медсестер, с любопытными улыбочками наблюдавших за нашей короткой перепалкой. Они, конечно, подобрались, увели взгляд, но я-то понимал, что уже спустя полчаса вся больница будет гудеть пчелиным роем. Обсуждать причины ссоры. А кто-то, наверняка, ухмыльнется, и не прерывая работы пошутит: «Милые бранятся, только тешатся».
– Ладно. Ладно! Погорячился, – крикнул вдогонку охамевший Новиков, тяжело поднимаясь. – В пятницу-то придешь?
Я остановился, и напряг челюсти, сдерживая желание послать приятеля в задницу.
– Придем, – проворчал я через плечо, и направился к ординаторской, на ходу кивая знакомым.
Ночь прошла быстро. Одна пересадка, занявшая почти три часа, девочка с отрезанным пальцем и алкаш с желтухой. Последний уже не жилец, но тем не менее его подлатают и снова выпустят в большой мир. Доживать последние дни возле мусорного бака.