Геннадий Киселев
Последний забег
Последний забег
Скорая медицинская помощь приехала через десять минут. Еще оставалась тревога, небольшой дискомфорт за грудиной. Но при виде уверенного в себе врача я успокоился, так как сам я тоже был врач-хирург с большим стажем. Боль за грудиной практически исчезла.
– Все-таки придется вам проехать с нами в кардиологическое отделение, – сказал врач.
Он быстро связался с центропунктом. Получил место в городской клинической больнице Москвы, и бригада скорой медицинской помощи доставила меня в кардиореанимацию.
Вот где испытал я недоумение при виде убогости, запущенности лечебного учреждения. Грязь кругом: грязное белье, опухшие толстые тетки в засаленных и мятых халатах, молодые доктор и медицинский работник среднего звена, очевидно студент, оба еще опухшие после сна, быстренько со мной разобрались. Я и десяти минут не полежал на грязных простынях, как меня, сняв электрокардиограмму, пешком отправили в соседний корпус.
Там я убедился, что такое финансирование по остаточному принципу! Коридоры застелены рваным, в грязных пятнах линолеумом, сгнившие рамы на окнах, два унитаза на этаж (а больных шестьдесят человек!), развалившаяся кафельная плитка на полу в туалетах, антисанитария такая, что не поддается описанию. Как больному человеку справить нужду? Даже у здорового человека такие условия вызвали бы отвращение. Воочию можно убедиться, как современные интеллигентные люди теряют здесь человеческое достоинство.
Да разве только к россиянам такое отношение! Видел как-то в Третьяковке в вестибюле бегает француз с сумасшедшим взглядом. По его поведению трудно понять, чего же он хочет, постоянно повторяя: «Бумагу, бумагу!» Оказалось, в туалете нет туалетной бумаги. И только по настоятельной просьбе дежурный администратор отмотала метр туалетной бумаги, и «бедный» француз, потный и бледный от недержания, получая туалетную бумагу, как Нобелевскую премию, без торжественной речи моментально исчез в проеме туалетной комнаты.
Понятно, здесь не высокохудожественное учреждение, но для ходячих, лежачих и едва дышащих больных условий нет абсолютно никаких.
Вот лежит старый, небритый, запущенный человек. Он давно уже не встает с постели, памперсы присохли к телу так, что отрываются только с кожей. Такой запах стоит, что все выбегают из палаты, зажав нос. Но я как бывший врач должен закончить дело, помыть и покормить старика, мужества не занимать – ведь Афганистан и Ирак за плечами. Ухаживаю за стариком, а в ушах постоянно звучит: «В медицине будут первыми первого МОЛМИ выпускники». Это слова из гимна: Первого Московского медицинского института им. Сеченова.
Вот так приходится больным обслуживать себя и соседей по палате, а в палате шесть человек. Дежурную медсестру практически найти невозможно, днем она мелькала, а вот к вечеру вообще испарилась. Удивительно, но в нашей палате оказалось два доктора-пациента – я и еще один доктор-терапевт.
– Утром придет, – сказал сосед по палате, доктор-терапевт, помогавший мне ухаживать за больным.
Утром появилась дежурившая медицинская сестра, поблагодарила нас за хорошую работу и сказала:
– Зря старались, рано утром дедушку отвезли в морг.
При этом она объяснила, что дочь положила старика в больницу умирать, заплатив кому-то. Медсестра рассказала, что сама она живет в Смоленске, за 400 километров от Москвы, а платят медперсоналу мало, поэтому они так плохо и относятся к больным и своей «любимой» работе.
Наши попытки взывать к ее совести, долгу, порядочности, ответственности успеха не имели. Маленькие дети, алкоголик-муж, мизерная зарплата, половина которой уходит на коммунальные платежи и оплату за транспорт, – все эти факторы заглушили муки совести.
После того как в палате запахло революционной ситуацией, мы выпустили пар и, забившись под одеяло, со страхом стали ждать обхода врачей.
Скоро и обед. Его почти никто не ждет, со вчерашнего дня родственники натаскали продуктов, благо, что есть холодильники в некоторых палатах. Можно сказать, что нам повезло, в нашей палате стоит урчащий, дребезжащий динозавр. И он работает!
Ждем обхода, забившись под одеяла, а обхода все нет. Вот уже и больных позвали на обед, и они со своими кружками и ложками побрели по коридору отделения в столовую.
– Вам что-то это напоминает? – обратился ко мне доктор, сосед по палате.
– Напоминает кадры из фильмов о заключенных, – буркнул я, отвернулся лицом к стене и стал вспоминать и сравнивать, в каких из них отражены более тяжелые условия жизни.
На память пришел сюжет об испанском коммунисте, в котором на протяжении всего фильма жена вяжет шаль, а мужа ежедневно избивают, привязывая за ноги вниз головой, и в конце фильма убивают. Этот фильм по жестокости и ужасам тюрьмы не мог быть сравним ни с каким другим. Мировая общественность на это закрывала глаза.
А как в свое время всех потряс фильм «Один день из жизни Ивана Денисовича». Сколько шума, сколько визга тогда подняли на Западе. А в нем самая страшная сцена, когда заключенный находит в супе рыбий глаз.
Пересказав свои размышления соседу по палате, я предупредил, что сегодня на обед нас ждет рыбный суп.
– Неужели? – спросил сосед. – Что, неужели так страшен был рыбный суп? Ведь уху варят не только в России?
Я успокоил соседа.
Вот и обед, а обхода все нет. Все переспрашивают друг у друга, а можно ли идти на обед, ведь отделение-то кардиологическое, неужели все больные госпитализированы в это отделение по гипердиагностике врачей скорой медицинской помощи? Почему тогда у всех больных с собой нитроглицерин и так часто все его принимают?
Ну вот, слава богу, дошли до столовой, на постах отделения медперсонала нет.
Сосед мой по палате, доктор-терапевт, с ним мне спокойнее, говорит:
– Э, милый друг, вы здесь еще и не такое увидите. А рыбьи глаза покажутся вам манной кашей.
Следующие два дня я лежал в кровати, ждал обхода врачей, с ужасом вспоминая рыбный суп, и ждал манную кашу.
Сосед по палате, доктор-терапевт, рассказал нам историю о другом кардиологическом отделении, где он лежал неделю назад.
В приемном отделении ему сразу же предложили подписать контракт на установление двух стентов в сердце. Стенты устанавливают в коронарные артерии при нарушении кровотока.
Подписав контракт, его быстро повезли на коронарографию, правда, после приступа стенокардии прошло уже более двух суток, но доктор и сам хотел убедиться, в каком состоянии его коронарные артерии, поскольку иногда отмечал боли в позвоночнике.
Во время коронарографии он убедился, что его коронарные артерии в отличном состоянии. Тут же, глядя на экран монитора, он спросил у лечащего врача, проводившего обследование, куда бы он хотел поставить стенты, ведь коронарные артерии у него отличные, а контракт уже подписан на их установку. И врач, проводивший обследование, объяснил, как коллега коллеге, что это недоразумение.
Рассказ свой он закончил, но у этой истории было продолжение.
Пролежав три дня уже в этом кардиологическом отделении, мы с доктором-терапевтом поняли некоторые хитрости с контрактом на установку и стентирование.
Помог нам разобраться в этом больной, страдающий от болей в большом пальце ноги. Узнав, что рядом с ним лежат два доктора, он предложил нам посмотреть на свой больной палец. Развязав повязку, я как хирург, понял что у него диабетическая ангиопатия с сухой гангреной пальца, и его нужно срочно оперировать.
– Почему же вас до сих пор не оперировали? – спросил я у больного.
– Да говорят, что сердце плохое. Неделю назад поставили два стента в сердце, дочка заплатила 90 тысяч рублей, – пояснил больной.
– Помилуйте, ведь за один стент берут 30 тысяч, почему же с вас взяли больше? И почему вначале не вылечили палец? Что, у вас сердце болело, был инфаркт? – спросил я.
– Да нет, я поступил с сильными болями в пальце, кость уже как сейчас торчала, да и диабет у меня, – ответил больной.
После наших возмущений больного прооперировали на следующий же день.
И как понять действия медиков? Похоже, там все поставлено на поток, да и деньги крутятся немалые.
– Эта грустная история вам что-то напоминает? – спросил доктор-терапевт и закрылся одеялом.
Через некоторое время, высунув голову из-под одеяла, я решил рассказать свою невеселую историю.
– Всю жизнь, – начал я свой рассказ, – дружил со спортом, а последние дни перенес большие нагрузки моральные и физические, но всегда надеялся на свое сердце. Скорее всего это и привело к госпитализации в кардиологическое отделение, но чувствовал я себя абсолютно нормально. Анализы, кардиограмма, коронарография не позволяли усомниться в отсутствии патологии со стороны сердца…
Попал я по «скорой» в другую больницу. Пролежал три дня, и меня должны были выписать.
Вошел в палату лечащий врач и предложил мне пройти стресс с нагрузкой, я, уверенный, что все будет нормально и меня сразу же выпишут, согласился.
С десяти утра хожу по отделению, жду, когда же меня пригласят на этот стресс-код. Но вот уже и обед скоро, а специалиста все нет, а это значит, что придется остаться в больнице еще на сутки, ведь после обеда больных не выписывают.
Так в тревоге и раздумьях расхаживал я по коридору отделения. Встретив мимо пробегавшего куда-то доктора, спросил у него:
– А что же за специалист проводит это обследование – стресс с нагрузкой – и где его найти?
Доктор, указав мне пальцем на дверь, побежал дальше. И куда они все бегут, подумал я и тихонько постучал в указанную мне дверь, не услышав ответа, приоткрыл ее.
Сидевшая за компьютером и печатающая молоденькая девушка в белом халате строго сказала:
– Закройте, пожалуйста, дверь с другой стороны.
– Позвольте, я только хотел спросить, не вы ли проводите стресс с нагрузкой? – уточнил я.
– Закройте дверь, – рявкнула она. И я, смутившись, пролепетал:
– Простите, но я ваш коллега, врач-хирург, и хотел бы узнать, будете ли вы проводить мне стресс с нагрузкой?
– Я вам сказала – закройте дверь с другой стороны! – последовал грубый ответ.
Закрыв дверь, увидел идущую по коридору заведующую терапевтическим отделением.
– Ну что, коллега, уже прошли пробу с нагрузкой? – спросила она. Я объяснил ситуацию и небольшой конфликт с молодым специалистом. Она попросила меня пройти к кабинету, где выполняются пробы с нагрузкой, и подождать там.
Не прошло и двух минут, как я увидел быстро выходящую из кабинета молодую докторшу, словно летящую на крыльях, в развевающемся красивом платье, выглядывающем из-под медицинского халата, в лаковых черных туфельках, оставляющих за собой немыслимую пунктирную линию.
Подойдя к кабинету, она резко бросила:
– Заходите! – и влетела в кабинет свежим ветром.
А ветер, исходящий от нее, скорее напоминал начинающийся морской шторм.
– Вставайте на беговую дорожку! – скомандовала она.
Я встал.
Она обвешала меня проводами, как новогоднюю елку, и сказала:
– Скорость восемь километров в час, побежали.
В неспортивной обуви довольно тяжело бежать, дорожка накатывает на тебя, и надо сориентироваться, чтобы весь свой опорно-двигательный аппарат синхронизировать со скоростью дорожки. Первые две-три минуты меня охватила паника. Неужели не смогу? Цепляясь обувью за ленту бегущей дорожки, кое-как синхронизировал свой бег со скоростью бегущей дорожки. Дыхание вначале восстановить не удавалось. Но я с упорством продолжал бежать, несмотря на совсем небольшую одышку. Доктор не заметила одышки либо не хотела ее замечать. Бегу десять минут, пульс 140 ударов в минуту, давление 180 миллиметров ртутного столба. Вижу эти показания краем глаза на мониторе. Продолжаю бежать. Юная доктор молчит, и я понимаю, что надо продолжать бег. Терплю, знать бы, сколько еще осталось бежать? А сам вспоминаю кроссы по полигону в Алабине, лыжные гонки, и мне становится стыдно за свою слабость. Ведь всегда был первым, бежал впереди всех.
Мои воспоминания прервал резкий голос доктора.
– Закончили, – сказала она, выключив беговую дорожку. Свернула все пленки с записями моего бега и ушла, не сказав ни слова.
Больше ее я никогда не встречал. Через час в палату зашла заведующая кардиологическим отделением, вручила выписку из истории болезни и сказала, что сердце мое пока в порядке, стресс с нагрузкой выполнил удовлетворительно. Вот такая история.
А через час я был выписан и из этой больницы. История повторилась. Попрощавшись с соседом по палате, я через час уже ехал на дачу за рулем автомобиля. Я опять ехал на дачу и мысленно прокручивал в памяти очередную историю, случившуюся со мной и соседом-диабетиком, представляя на моем месте обычного гражданина. Вот его бы уж точно, как говорят, залечили бы. Хорошо, что в палате на больничной койке рядом с ним оказались два доктора. Я задумчиво ехал в потоке машин, думая о том, что, не окажись мы там вовремя, плохо бы ему пришлось.
Загранкомандировка
Мастер золотые руки, Василий Иванович, варивший художественные швы любой сваркой, однажды варил крыло «Жигулей» Ивану Петровичу, работнику министерства. Иван Петрович, посмотрев на сваренное крыло, после окончания работы сказал:
– Василий Иванович! Много я поездил по белу свету, работал в посольствах СССР и разных стран мира, но такой великолепной работы не видел. Видел ювелирную работу армян в странах Востока, в Китае и в просвещенной Европе, но чтобы такое исполнение… такое чудо увидел впервые. Такой работы нигде не встречал. Вам бы, дорогой, за границей свой опыт передавать, особенно в странах развивающихся. Чтобы они посмотрели, какие у нас мастера есть.
Поскольку я работаю Министерстве иностранных дел, могу вас отрекомендовать для работы в наших посольствах за границей. Вот возьмите телефон кадровика, зовут его Василий Михайлович, он вам поможет, тем более он ваш тезка.
– Все, ребята, кончаем работу – уезжаю за границу, – объявил на работе Василий Иванович.
– Вася, дорогой, – отвечали ему коллеги по гаражу. – Там все по блату да за взятки. Не с твоим носом за границу ехать, пусть у тебя и золотые руки. Взятки ты не знаешь как давать, нос, как у всех, курносый.
Утром Василий Иванович позвонил референту Василию Михайловичу и сказал, что его рекомендовал сотрудник министерства Иван Петрович.
В десять часов утра Василий Иванович был на приеме у Василия Михайловича.
– Присаживайтесь. Кем работаете? Что умеете? Как жена? Как дети? Член ли вы КПСС? – стал задавать вопросы референт.
Вспотел Василий Иванович и думает про себя, какая тяжелая работа у этого чиновника. Уж если я вспотел ему отвечать, как же тяжело ему работать и весь день задавать такие вопросы.
Вспомнил Василий Иванович, что говорили ему ребята в гараже:
– Дай ему на лапу, и все вопросы будут решены.
А как дать, если никогда не давал?
Начал он рассказывать, как нужно варить сварные швы, какие виды сварок есть.
– Не утомляйте вы меня, Василий Иванович, я в этих вопросах не силен, – прервал его Василий Михайлович.
А Василий Иванович продолжает рассказ о качестве работы, о семье, о доме и в итоге заканчивает словами:
– Работаем как дома, как для себя. Секретарша шепчет референту на ухо:
– Пора обедать.
А Василий Иванович все продолжает рассказывать о работе, о сварном шве.
Ему уже прямо говорят:
– Обед, Василий Иванович, пора заканчивать.
А он им в ответ:
– Работаем как дома, как для себя.
Усталый Василий Иванович вернулся домой. Весь оставшийся день только и разговоров было, что о загранкомандировке.